Молчаливые звезды

У него на белой стене перед ним красными разводами символы. Много, разных, хаотичных. Он читает их и не понимает как — какая-то схема. Порядок действий. Как построить, как взрасти, как вознестись. Бред, какой бред, он хочет руками стереть эту чертовщину. Дергает — не может. Совсем не может, так, что дышать сложно. Может только смотреть и читать, пока в голове секунда за секундой отмеривается время. Он сидит тут один уже двадцать семь тысяч тридцать восемь секунд — тридцать девять, — двадцать семь тысяч сорок секунд ровно. Счет успокаивает. …наверное. Он не уверен. Символы перед ним дрожат и расплываются. Он привык, почти привык. Каждый раз, когда приходят врачи, каждый раз, когда они разговаривают с ним, каждый раз, когда… делают что-то, чтобы потом оставить в этой пустой комнате, он видит одно и то же. Символы, план действий, инструкция к чему-то. К чему-то грандиозному, большому, важному, никак не получается ухватить правильную мысль. — Номер четыре, номер четыре… Он слышит голос за спиной и открывшуюся дверь. Почему-то не хочет даже обернуться и посмотреть. Символы перед ним текут гниющей кровью по стенам. Тошнит. Так тошнит. — Ты! Нашел тебя, нашел, наконец-то! На спине он ощущает чужие руки. Они дерганные, слабые, тащат за повязки так, что он почти падает. — Никак… сейчас-сейчас-сейчас… нам надо бежать, слышишь, бежать, надо бежать… Бормочущий наконец оказывается перед ним — во взгляде мужчины напротив он видит те же символы, что на стенах. На щеке — «Шаг один». На лбу — «Шаг два». В одному глазу — «Шаг три». И одного глаза нет. Он моргает. Показалось, глаз есть. — Айзек! Айзек, я помню твое имя, Айзек, ты помнишь меня? — мужчина говорит лихорадочно, тянет за повязки на боках — тщетно, ослабшие скрюченные пальцы соскальзывают. — Давай же, ну, давай, Айзек, ты Айзек. Я пациент номер пять, помнишь меня? Вспомни, пожалуйста вспомни. Пациент номер пять оборачивается — на дверь, наверное, — и дергает опять. Айзек — он ведь Айзек? — чувствует, как от этого под неудобно затянутой рубашкой у него щелкает локоть. Неприятно. Ему хочется спать. Он здесь один уже двадцать восемь тысяч двадцать одну секунду. Не один. Уже нет. Его хватают за щеки, мужчина выглядит паршиво. — Нам нужно бежать, слышишь, бежать далеко. Они, они сейчас найдут меня. Найдут и уведут, уведут и мы снова все забудем, слышишь? Он снова смотрит куда-то назад, и Айзек отводит лицо. Пытается. Не получается. — Нам нельзя забывать. Ты помнишь? Помнишь, что раньше, до этих символов на стенах? Айзек? Нам надо бежать, надо найти машину, надо все вспомнить, понимаешь, надо все вспомнить, а машина, машина нам поможет. Мужчина тянет так, что он встает. Тянет так, что ему приходится идти за ним. В открытую дверь, в коридор, полный алых символов на стенах. Ого. Тут еще, еще больше, продолжение инструкции, которую в той комнате он заучил почти наизусть. Тут что-то дальше, что-то еще больше. Что-то такое, что он не успевает прочитать, пока его тащит за собой странный мужчина, бормочущий себе что-то под нос. Он должен разобраться с этим. Не знает зачем, но должен. Должен. Должен разобраться. — Вот он! — Остановите их! Ему так хочется спать. Во сне приходят те, другие, жуткие, неправильные. — Айзек! Мужчина отбивается, а его самого толкают, и он падает. Ощущает слабый привкус крови во рту. Пол жесткий. Пол достаточно удобный. У него под щекой еще символы, которые он не может разобрать. Шаг?..