под эгидой изувера

Студеные пальцы голода смыкаются удавкой на шее, играючи перекручивают мышцы, терзают и рвут сильнее обычного. Те скудные крохи Цвета, которыми одаривают их Братья из жалости вплоть до своего исчезновения, уходят. Уходят и уносят с собою жизнь, ибо жизнь – и есть Цвет. На каждый вдох приходится новая порция равнодушного и холодного отупения. Братья полны жизни: они хранят ее в себе, словно в бурдюках, стягивают ее железом и сталью, тянут из жил Промежутка, тянут из _их_ жил. Умны. Расчетливы. Трусливы. Брат из своей Сестры веревки вить может – все с рук сойдет. Он и вил. Дни голодания тянулись бесконечной чередой, стоило только сделать что-то не так, стоило только не принять Цвет или не отдать одно из Сердец под шелуху уговоров. Откроет и тут же вырвет. Не из упреков Братьев, из собственной прихоти. Кочо все чаще всерьез опасалась, что однажды одна из его игл окажется у нее между ребер, пока он будет смотреть на нее своими обманчиво живыми глазами, полными цвета. (О, он не такой, как остальные Братья, он не слеп). В последний из циклов он унес двух Сестер за собою в Кошмар, пообещав им Вознесение, Взлет и Новое Полотно, как делал это множество раз до этого, как вещал о Рае, как заражал Сестер, как восхвалял Янтарь, что был губителен для нее. Первое время было совсем горько: Промежуток стенал и выл, сотрясался от знаков ордалий, отражал беспрерывные рыдания Сестер по себе и другим, потому что происходило дознание. Дальше – пустота. Вакуум. Изоляция. Охота на ведьм окончилась, судьи ушли, и весь Промежуток охватил страшный голод, которому не было конца. Под рваный стук оставшегося Сердца Цвет приходит хаотичными всплесками, то угасает, то накрывает с головою, не давая вдохнуть. Тело слабое, слишком слабое, иссохшее, эфемерное, будто еще немного и воздух не сможет удержать его на поверхности, но ни рук не поднять, ни головы не повернуть в сторону. Обман. Хитроумная уловка. Кочо проходила это тысячи раз: поворот головы и жалкие, недостойные слезы выступят от пугающего количества цвета в чужих глазах. Мир в сравнении сер. Покои безлики. Однако в этот раз в глазах напротив – пустота и смирение. – Я твой новый Брат. Кочо цепляется за протянутую ладонь сразу двумя руками, обжигается о жар и сталь чужой кожи, но не отпускает, потому что ноги не держат и разъезжаются, как у новорожденной. Цвет мечется. Новый Брат закован в сотни цепей, они выступают из связок и костей, гремят по поверхности, ребра полны колючей проволоки и шестеренок. Он велик. Настолько велик, что возвышается над Покоями неумолимой константой. С возвращением Братьев голод не уходит, лишь притупляется, но Кочо не жалуется, раньше было в разы тяжелее. Сестры бредят своим Раем, равно как Братья – своим. Когда к концу двадцатого цикла Цвет пульсирует, безвозвратно переходит в Нерву и питает три из пяти Сердец, Кочо тянет завесу на себя. (Гемей – новый Брат ее, лидер Праведных, старший и самый мудрый из них – оказывается глупцом). – Сговор с Сестрами. Золото струится по телу, шепчет свои обнадеживающие, слепые и безрассудные речи, обжигает так, что становится трудно дышать. Лазурью губы стягивает. – Нет, прозрение. Он умирает. – Он всегда умирал. Руки у Кочо предательски дрожат: нашелся стоящий Брат, стоящий мук Смерти и треклятого «в огонь да в воду», так пусть назовет их доводы еретической ересью, пусть избавится от мыслей о Рае Сестер, пусть не раздаривает Цвет, пусть пропадает в Промежутке, а не ее, Сестры, покоях. Всем известно, чем завершится Прорыв. – И все же глупый выбор ты сделал: мой Цвет принесет в тот мир вечные потери и слезы, бесконечные, но необратимые в реальность мечтания о лучшем. Убивать будут из жалости, из жалости – позволять жить. – Кочо пропускает через себя каждое слово с каким-то глухим удовлетворением. Капля Золота агонизирует в воздухе. Среди Сестер была та достойная, достойная Вознесения больше всех, вылечившая бы Промежуток от пожирающей его мертвой чумы, создавшая прекрасный мир, лучшее Новое Полотно. Она вернется, но закованная в железо и сталь, потому что собственный Брат не смог ее уберечь, потому что в ней, Кочо, не хватило силы. – Это не самый плохой вариант. – Но есть, – воздух тяжел от невысказанного упрека, – лучше. Кочо по привычке вытягивает губы в острую линию, яд капает с подбородка, течет за шиворот одеяний, тянется по Покоям, сочится изо рта вместе со словами-иглами. Только Брат ее не двигается, от полного Цветом тела, исходит ровное тепло. (Поднимите Канао, поднимите младшую из Сестер). Кочо склоняет голову так низко, как не перед кем ни склоняла. Если повезет, Маленькая Смерть настигнет ее здесь, среди голосов Золота и Лазури, если повезет, то не будет воплощено никаких безумных идей: если новый Брат передумает (потому что за ним – в огонь да в воду), если первый Брат чудом не поднимется из Кошмара, если его не простят. Глупости. Конечно, поднимется. Конечно, простят. Говорят, Сестры не могут оказаться там, в пустыне темноты, потому что слишком легки для абсолютного Падения, потому она стянет своими руками его шею, прыгнет вниз и не отпустит до Смерти. Так велело, велит и будет велеть ей Золото. Новый Брат все поймет.