Граница пустоты: посмертная маска

      Внутри собор казался больше, чем выглядел снаружи. Высокие своды подпирали мраморные колонны, узкие окна с цветными стеклами, изображающие сцены из библии, устремлялись вверх — строгая геометрия вертикальных линий, призванная отправить тебя прямиком на небеса. И подавить волю. Перед заполненными детьми скамьями возвышался алтарь со свечами и другими незнакомыми мне предметами, справа пустовала, ожидая своего проповедника, прямоугольная кафедра. И над всем этим нависала мрачная фигура распятия.       Я огляделась по сторонам и едва не врезалась в Азаку, когда она внезапно остановилась. Воспитанники были уже все в сборе — чистенькие и опрятные, они сидели на скамьях и болтали ногами в ожидании вечерней службы. Некоторые из них выделялись светлыми шевелюрами, еще парочка крашенных, один из которых подмигнул Азаке и похабно ухмыльнулся. Судя по его развязанному поведению и по тому, как на него оглядывались другие, он чувствовал себя здесь королем. Я пробежалась глазами по рядам и нашла еще одну интересовавшую меня фигуру — высокую строгую немку с собранными в пучок волосами. Она зорко оглядывала зал, и каждый, с кем она встречалась взглядом, затихал и даже, будто бы становился меньше.       Ударил колокол. Сначала негромкий переливающийся перезвон, как на напольных часах, потом шесть гулких ударов, и снова — от тихого почти ласкового перезвона до насыщенного глубокого набата. Казалось, что все здание собора дрожит и вибрирует. Колокола звонили около десяти минут, потом резко смолкли и воцарилась тишина.       — Азака-сан, Рёги-сан… — раздался сзади негромкий голос, и я обернулась. В задних рядах толпилась стайка молодых сестер, одна из них махала нам рукой, направляясь к нам.       — Сестры следят за порядком, поэтому сидят на задних скамьях. Но вы здесь впервые, поэтому для вас оставили места перед кафедрой.       Почувствовав на себе чей-то взгляд, я огляделась и встретилась взглядом с бледной девушкой европейской наружности, она быстро отвела глаза и, слабо улыбнувшись, отошла к почти полностью занятой скамье и села. На её черное монашеское платье был накинут белый медицинский халат — похоже, она была здешним медиком.       — Кто это? — спросила я подошедшую к нам сестру и указала в сторону этой девушки.       — Мария Веббер. Познакомитесь за ужином, а сейчас нам пора, скоро выйдет пастор.       Она отвела нас к самой первой скамье перед кафедрой, но не успели мы сесть, как она жестом велела нам подняться.       — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.       Я не заметила как перед алтарем появился священник. Он был гораздо моложе, чем я себе представляла.       — Amen! — хором грохнул собор. Наша провожатая молитвенно сложила ладошки, по ее лицу разливалась благодать.       — Dominus vobiscum! — кудрявый священник в белом одеянии перекрестил рукой паству, и все снова ответили что-то на латыни. Затем все уселись, и священник поднялся на кафедру.       — Братья и сестры! Друзья! Дети мои! — юный сильный голос разнесся по всему собору, отражаясь от стен и достигая, должно быть, сердца каждого. Преподобный развел руки в стороны, приветствуя воспитанников и сестер. В последних лучах солнца, падающих на него из цветных витражей он, казалось, светился и переливался разными цветами. — Каждый из вас нашел здесь приют и опору. Каждый…       Он говорил на японском с чуть заметным акцентом, произнося слова мягко и как-то кротко, но с воодушевлением и силой. Казалось, что это действительно священник по призванию, который верит в то, что говорит. Не особенно вслушиваясь в слова проповеди, которая по определению обещала быть длинной и скучной, я обернулась на стройные ряды скамей и с удивлением отметила, что дети и правда слушают священника. Но самое светлое лицо было у монашки, сидевшей рядом с нами, она, казалось, впитывает каждое слово и отражает свет пастора, как луна — солнце.       — … новые сестры Кокуто Азака и Рёги Шики, вызвавшиеся нам помочь в нелегком, но праведном деле милосердия и помощи страждущим.       Все взгляды вдруг обратились к нам. Мы с Азакой поднялись, синхронно поклонились толпе на скамьях и сели обратно.       Момент неловкости приковал мое внимание к кафедре. Священник продолжать говорить о делах приюта и представлять недавно прибывших детей тем же мягким увещевающим тоном, но теперь смотрел прямо на меня и как будто обращался только ко мне. По губам его скользила ласковая понимающая улыбка.       Вдруг он замолк. Шорохи и перешептывания постепенно стихли. Воцарилась тишина. Но пауза затягивалась, и вскоре снова послышалось ёрзание, кто-то тяжело вздохнул и, словно испугавшись громкого звука, оборвал выдох. Послышались сдавленные всхлипы. К моему удивлению, я почувствовала, что Азака накрыла ладонью мою руку и сжала ее.       — Сегодня я расскажу вам о предательстве, — произнес пастор. — Предательстве тех, кто нам дорог больше всех. Тех, кому мы доверяем, кого любим… Тех, кто и нас должен был любить больше всех на свете, но покинул нас, бросил, ушел! По своей воле или по воле Господа оставил он меня в одиночестве, наедине с пустотой, с моими демонами и грехами? Как справиться мне с этим? Что могу я один? Зачем бороться? Ради чего? Я тону в пустоте… Господи… — он практически прошептал последние слова, но их услышал каждый. В душе каждого шевельнулась пустота, о которой он говорил. Я не отрываясь смотрела пастору в глаза, и он отвечал мне, то и дело возвращаясь ко мне взглядом. Но едва ли хоть кто-то в этом зале чувствовал себя обделенным его вниманием. — Пустота наших сердец — то, что взывает в нас к Господу, и это то, чем мы обязаны другим людям. Ярость каждого из вас, — пастор обвел взглядом ряды, — оправдана. Нет, я не призываю вас к прощению… — он грустно улыбнулся, — вы не готовы прощать. Я призываю вас любить ваш гнев и вашу ярость, разбитое миром сердце! Любите пустоту и боль вашу, это слезы Господа, они прольются на бесплодную почву сердец и взрастят новый урожай… «Блаженны плачущие, ибо они утешатся.» «Блаженны алчущие и жаждующие правды, ибо они насытятся!» Вас гнали отовсюду, но здесь вы нашли приют. В моих руках и в добрых руках Господа вы найдете утешение и опору. Здесь мы можем скинуть маски, смело показать свое лицо и не быть отвергнутыми. Здесь нет нужды притворяться кем-то. Пусть твое сердце обезображено болью — я люблю его. Пусть оно сковано гневом — я люблю его. Пусть оно зло, обиженно и черно… я всё равно люблю его. Потому что оно есть свет.       Голос юного священника мягким бархатом стелился между рядов молчаливых скамеек и свечей, зажигавшихся служителями, по мере того, как на приют опускалась ночь.       — «Если свет, который в вас — тьма, то что же тогда тьма?» Вас гнали и использовали, называли вас нечистыми, говорили, что в вас поселилась тьма, но Господь говорит нам, что эта «тьма» и есть ваш свет. Будут прокляты лицемеры, отвергающие вас! Мир за стенами приюта заражен скверною, в нем давно перепутано зло с добром, но каждый из вас в сердце своем знает истину. Знает, что есть истинное зло, и что оно должно быть наказано. «Свет, который в вас, — тьма», потому что ваше сердце знает, что такое тьма. И оно знает и как очиститься. Спросите его, и оно укажет вам дорогу с свету и спасению.       Священник замолк.       И снова ударил колокол.