***
Моя голова кипит от мыслей, когда я иду домой со школы. Кстати говоря, я совсем забил на свою «Тойоту » и хожу пешком. Папа говорит, что его подарок на шестнадцатилетие стоит и пылиться в гараже. Но он ошибается. Я просто еще не придумал себе и Коулу такие приключения на одно место, для осуществления которых нам понадобится моя тачка. Когда я дохожу до дома, то понимаю, что я не опоздал. А так хотелось, чёрт возьми. Открываю входную дверь ключом, захожу и бросаю рюкзак на пороге, а сам мысленно решаюсь утопиться в ванной, однако просто иду на кухню выпить воды. Телефон начинает вибрировать от входящего звонка. Я даже не гляжу на номер, зная наперёд, что это отец. Мои нервы на пределе, поэтому я не очень дружелюбно отвечаю ему: — Пап, я уже дома. И да, возможно, я свалю. — Привет, Луи, — произносит женский голос. Мои глаза выскакивают из орбит. Я смотрю на номер. Неизвестный для меня. Это Маргарет. Чёрт возьми, какого хрена она звонит, если мы договорились о встрече? — Зачем ты мне звонишь? — спрашиваю. — Хотела узнать ешь ли ты всё еще круассаны с шоколадом. Круассаны с шоколадом. Какие к черту круассаны? Это она так провляет свою «любовь»? Или может это намёк на то, что она не забывала обо мне? — Господи, — проговариваю я и бросаю трубку. «Партридж, ты можешь хоть иногда быть не таким козлом?». Нет.Джессика
16 сентября. День, который принес мне слишком много боли. День, который отнял у меня часть души, забрал родного человека. Ненавижу этот день и ненавижу за это жизнь. Но я все равно встаю сегодня с постели и собираюсь в школу будто под гипнозом. Мама заходила ко мне в комнату утром. Её лицо выражало печаль наверно в точности как и моё, но она все же выдавила из себя улыбку, подошла ко мне и заключила в объятия. Ненавижу эти объятия. Когда мама обнимает меня так уже три года подряд у меня подступают слезы и их невозможно отогнать. Никак. И она видит их. Видит и вытирает их, говорит, что всё будет хорошо, что нужно двигаться дальше, что не нужно много страдать и скорбить. Но мне так больно. Больно так сильно, что сердце начинает болезненно сжиматься в грудной клетке. Мне ужасно больно и я не могу отпустить эту боль. Я просто не умею. — Я знаю, что ты сильная, — говорит мама, — прямо как папа. Такая же сильная, — ложь, думаю я, — и упёртая. Кстати я знаю, что ты снова сбегала с приёмов. Я разомкнула объятия, подходя к рабочему столу: — Я не пыталась это скрыть. — Поговорим завтра. — О’кей.***
После третьего урока я направляюсь к своему окну. Погода была серой и намекала на дождь. Как-то раз я услышала такую фразу: «Когда кто-то умирает, небо начинает грустить и плакать». Раньше я думала о ней как о чем-то неправильном и нелогичном, потому что считала, что прогноз погоды не поменяется из-за чьего-то горя. Но я поменяла свое мнение, когда умер мой отец. Погода была адской в тот день. И небо тогда действительно плакало. Я не сразу замечаю, как слеза скатывается по моей щеке. Я хмыкаю несколько раз и прежде чем вытереть лицо, до меня доносится голос: — Эй, — я разворачиваюсь, — ты…с тобой всё… Луис… Господи, что он тут забыл? Опять? Я не успеваю защитить себя своим обычным тоном стервы, потому что в поле зрения появляется миссис Шнайдер. Женщина отчитывает Луиса, затем спрашивает меня об уроке, на котором меня якобы нет. Я отвечаю честно: — У меня закончились. Мой голос тихий. Очень тихий. Я сама на себя не похожа, и мне не нравится это. Я хватаю рюкзак и быстро ухожу. Партридж хотел спросить меня в порядке ли я? Чушь. Не правда. С чего бы? Я иду по коридору уже не в спешке. Глубоко вдыхаю и выдыхаю, стараясь взять себя в руки. Приду домой, посмотрю что-нибудь, займу себя домашкой и всяким бредом. Все будет нормально. Обязательно.Луис
Звонок в дверь отвлекает меня от домашки. Я встаю и иду открывать долгожданной гостье дверь, чтобы пригласить на чашечку ароматного чая и поговорить о том, как устроена её новая жизнь и обязательно обнять её, ведь она моя родная мать, и я обязательно её прощу! Сарказм — моё всё. Останавливаясь возле входной двери, я глубоко вздыхаю, унимая своё грохочущее сердце. «Соберись, тряпка» Дёрнув за ручку, я открываю дверь. Маргарет стоит во всей красе: в фисташкового цвета юбке, элегантной блузке и в своих тупых солнечных очках, хотя на солнце сегодня, чёрт возьми, не было и намека. Я еле заставляю себя отойти в сторону, чтобы она прошла в дом, а Маргарет просто стоит и не двигается с места и то ли смотрит на меня, то ли разглядывает коридор, ведь я, чёрт возьми, не вижу её глаз из-за этих паршивых очков! — Так и будешь стоять? — лениво спрашиваю я. Женщина дергает бровью, но заходит в дом, стуча своими каблуками. Я закатываю глаза и закрываю за ней дверь. Я молча прохожу на кухню, Маргарет идет за мной. Я избегаю её, не смотрю на неё. Я подхожу к окну и просто говорю: — У тебя пять минут. — С чего это? — спрашивает она. — Папа не уточнил, на сколько затянется наша с тобой беседа. Поэтому я решил уточнить сам. Пять минут. — Ты уже совсем взрослый, Луи, не веди себя как ребёнок. Я разворачиваюсь: — Ты начнёшь? У тебя осталось 4 минуты. Маргарет садится за стол и, представьте себе, снимает очки, кладя их на стол. Она смотрит на них, затем переводит взгляд на меня. Она всё ещё молчит, только рассматривает меня, моё лицо, с ног до головы. Не понимаю, чего она ждёт. Не понимаю, почему от её взгляда мне хочется закрыться. Проходит несколько долгих секунд и она говорит, заставляя слёзы подступить к глазам: — Ты такой красивый, солнышко, — молчание, — прости меня.