Until we meet again

Был пасмурный вечер, когда он постучал в ее дверь, сжимая кулаки и пытаясь проглотить комок, который угрожал прорасти в его горле в течение последних недель. Он пытался сказать ей, он хотел сбросить это с себя и дать ей знать правду, чтобы они могли обдумать это вместе. Но потом она приветствовала его своей мягкой улыбкой, и ямочками на щеках, которые, казалось, скрывали источник его счастья, и этими спутанными волосами, которые имели оттенок теплого огня, и этими большими голубыми глазами, которые он втайне обожал с того момента, как они встретились, грустными и отчаянно нуждающимися в чем-то, за что можно было бы держаться. И он потерял мужество, его слова, окруженные ее голосом, когда она рассказывала ему о своих занятиях в Квинсе, ее руки отчаянно двигались, когда она пыталась выразить свое удивление всему, что она изучала, и свою скуку, когда дело касалось геометрии, и только геометрии. Затем она попросила его рассказать ей о своих медицинских занятиях, очарованная его знаниями, и ему пришлось в сотый раз улыбнуться и пообещать себе, что он расскажет ей об этом в следующий раз. И он начал рассказывать обо всех новых открытиях, которые изучал в Торонто, изображая энтузиазм, который при других обстоятельствах был бы искренним. Но с каждым днем, с каждой секундой, с каждым уик-эндом, когда он навещал ее, тяжесть на его груди становилась все больше и больше, а время, оставшееся до встречи с ней - все короче. Он должен был сказать своей Энн, что должен уехать. *** Гилберт учился в Университете Торонто в течение трех лет, и любой, кто знал его, был хорошо осведомлен об усилиях, которые он прилагал к этому, с его поздними ночными сессиями изучения заметок и схем для создания. Он был одним из студентов с самыми высокими оценками в своем курсе, и у него даже была возможность начать стажировку у доктора Ли Леклер, известного канадского иммунолога, который каждый год выбирал лучших пятерых студентов и позволял им практиковаться в лабораториях. Гилберт был на седьмом небе от счастья, когда узнал, что его выбрали, и все его друзья были так же нетерпеливы, как и он сам. Не говоря уже о том, что Энн сама испекла ему торт – на этот раз он оказался очень вкусным, с настоящей ванилью – чтобы отпраздновать его достижение. Это было в середине его стажировки, когда он получил эту новость. С обычной прямотой и холодностью его главный преподаватель, доктор Фрэнсис, вошел однажды утром в класс с конвертом в руках, поправляя маленькие очки на носу. -Класс А, простите, что прерываю ваш урок, но у меня есть кое-какая важная информация, которую вы должны знать. Как вы, возможно, знаете, конфликты на границе залива Гебсон, в Восточной части Канады, с каждым днем становятся все хуже, и существует огромная нехватка парамедиков, поскольку правительство, похоже, сосредоточено на... других проблемах в данный момент. Я здесь, чтобы сообщить вам, что Университет Торонто был вынужден послать своих лучших стажеров в район залива Гебсон, чтобы помочь парамедикам, которые уже там находятся, - сказал он, его голос ни разу не изменил тона. Затем он начал перечислять имена студентов, которые были выбраны, и когда Гилберт услышал свою фамилию, его сердце упало. В этот самый момент он не думал о риске, с которым ему пришлось бы столкнуться, о возможности не сделать этого, о том, что он может пострадать. Он подумал об Энн. На какую-то долю секунды, как вспышка света, он представил ее лицо, когда сказал ей, что должен уехать Бог знает на сколько. Он видел, как ее сверкающие глаза теряют свой свет, а нежная улыбка исчезает. Он не хотел быть источником ее боли, не тогда, когда она была источником его жизни. С внешней точки зрения, было почти невозможно думать, что Энн и Гилберт не встречались. Когда они находились рядом друг с другом, то постоянно слышались смешки, соревнования по правописанию, дискуссии о Вселенной и мифах, скрывающихся за названиями каждого созвездия, а также множество украденных взглядов и смешков. О, ну, были также тонны споров относительно самых глупых обстоятельств – например, когда Гилберт случайно порвал одну из страниц Джейн Эйр, Энн буквально не разговаривала с ним целую неделю и простила его только тогда, когда он вернулся на следующий уик-энд с той же самой страницей, написанной им от руки самым элегантным каллиграфическим почерком с прозрачными черными чернилами и прекрасным цветком, нарисованным в углу листа бумаги. Или когда они спорили в течение трех с половиной часов, пытаясь вспомнить слова, которые они произносили во время их первого соревнования во время урока Мистера Филлипса, и Гилберт утверждал, что он добровольно сделал ошибку в слове помолвка, позволив Энн выиграть, в то время как она сердилась на него, обвиняя его в том, что он был величайшим лжецом на Земле и не признавал, что она выиграла просто потому, что она была лучшей из них в тот раз – как и во многих других случаях, добавила она тогда. Это была дружба, сотканная из пряностей и сахара, но они и не подозревали, что едва ли смогут жить друг без друга. Любой, кто знал их, все еще не мог понять, как два человека могут быть настолько неосведомлены о своих чувствах друг к другу, но когда его друг Фред спросил его, почему он никогда не раскрывал свои чувства Энн, Гилберт просто покачал головой, сказав, что он боится, что она не хочет иметь отношения в этот момент, и он, конечно же, не хотел потерять ее как друга, не тогда, когда она так долго скрашивала его дни. Чего он не знал, так это того, что Энн боролась с собственным разумом, чтобы набраться смелости сделать первый шаг и спросить его, возможно ли то, что между ними может быть что то большее, чем дружба. Когда он сказал ей, что будет учиться в Торонто, ей было очень грустно, что он не будет рядом с ней в Квинсе, но она знала, что это то, чего он заслуживает и что это лучше для его карьеры, и она просто взяла с него обещание навещать ее каждый раз, когда он сможет – и она делала бы то же самое. Так что он приезжал в Шарлоттаун почти каждые выходные, или немного реже, когда у него были экзамены, и они проводили время вместе, как обычно, скрывая боль, которую они чувствовали в своих сердцах, когда им снова приходилось прощаться. Тем не менее последние три года они постоянно приходили и уходили, и, честно говоря, они ни за что на свете не стали бы этого менять. Они не променяли бы мгновения, прожитые вместе, на самый яркий бриллиант. Он был рядом с ней, когда умер Мэтью, всего через год после того, как она покинула Зеленые Крыши, и она держалась за него, как за последнюю каплю воды в пустынной песчаной стране; она поддерживала его в самые мрачные дни, когда он верил, что никогда не станет тем, кем хотел быть, напоминая ему о его удивительных качествах и восхищении, которое она испытывала к нему – заставляя его хотеть бросить все и поцеловать ее губы с самой сильной нежностью, которую она заслуживала. Она спасала его от собственных мыслей, точно так же, как он спасал ее. Гилберт легко мог представить себе, как он проводит все свое существование, наблюдая, как Энн Ширли-Катберт прокладывает себе путь в этом мире, как вокруг нее танцует ореол ангельского пламени, как она несет свое умное и страстное «я» по жизненным тропам, как она достигает счастья и успеха, которых заслуживает только за то, что она сама есть, даже если это означает не видеть себя на этой картине. И это казалось наиболее вероятным сейчас, когда пасмурным вечером 16 декабря он постучал в дверь Зеленых Крыш. Он чувствовал, как его сердце выпрыгивает из груди, кровь стекает к ногам и вызывает почти головокружение. Пока он подбирал нужные слова, из дома донесся смех, за которым последовало самое удивительное зрелище, о котором он только мог мечтать. Щеки Энн были окрашены самым изящным оттенком клубники, ее глаза казались более голубыми, чем обычно, а на лице играла самая красивая улыбка. Когда она открыла дверь, он почти забыл обо всем, что должен был ей сказать, обо всем, что могло бы произойти. Она обхватила его руками, чуть не заставив потерять равновесие, и рассмеялась. -Мы только что побили рекорд. Три недели не виделись перед рождественскими каникулами. Без меня ты совсем растерялся, правда?– шутливо спросила она, но когда он крепче обнял ее и закрыл глаза, а его лицо потерялось в густых распущенных волосах(теперь они были короче и заканчивались на середине спины) ее смех стих.- Гил, все в порядке? Она мягко высвободилась из объятий, ища его взгляд. Когда она заметила, что на его лице не было ни малейшего следа радости, ее разум начал показывать худшие сценарии, которые она могла себе представить. Случилось что-то серьезное? Неужели он провалил экзамены? Может, он заболел? -Я...эээ, есть еще кто-нибудь внутри?- спросил он, почти не в силах дышать. Энн подняла брови и вошла в дом, а он последовал за ней. -Марилла сейчас у Рейчел, а Джерри ушел примерно час назад. Я думал о рецептах, которые я мог бы приготовить для рождественского ужина… Я хотела приготовить всем любимое блюдо, но не уверена, что смогу. Но я обязательно испеку тебе шоколадный торт, не волнуйся,- быстро сказала она, когда они поднялись по лестнице и вошли в ее комнату. На кровати лежала куча разбросанных записок, книга и фотография.- Ах да, я совсем забыла!- Сказала Энн, беря в руки черно-белую фотографию и показывая ее Гилберту. -Помнишь прошлое Рождество? Диана сфотографировала нас, когда мы оба не знали об этом, но вскоре забыла отдать ее мне. Она нашла его в одной из своих книг на прошлой неделе и сделала два экземпляра для нас двоих. Так что можешь оставить себе эту, чтобы думать обо мне, даже когда плаваешь в тоннах книг, которые изучаешь. У меня тоже есть своя,- заключила Энн, протягивая фотографию Гилберту и ожидая улыбки, которая так и не появилась. Он взял фотографию, едва взглянув на нее, когда проглотил боль и посмотрел на нее. -Энн, в этом году я не приеду на Рождество,- тихо сказал он. Энн сузила брови, наклоняя голову, вопросительным выражением на лице. -Что это значит, ты не присоединишься? Тебя пригласили куда-то в Торонто? Он покачал головой, но она перебила его прежде, чем он успел заговорить снова. -Кто-то заболел? Или ты занят своей стажировкой? Мы могли бы организовать второй ужин, когда ты сможешь приехать, грустно праздновать Рождество без всех нас, это было бы не то же самое без тебя. Мы никогда не праздновали без теб... -Энн... -... и я, конечно же, не могу себе представить, что у меня не было... -Энн, ты дашь мне договорить?!- вдруг воскликнул он, заставив ее немного отступить. Как только он увидел боль и замешательство в ее глазах, он прикусил язык, потому что не мог лучше держать себя в руках и быть рациональным.- Прости, я не хотел этого делать,- пробормотал он, закрывая глаза и почесывая голову, так как беспорядочное движение рук могло помочь ему сосредоточиться. -Ладно, теперь ты меня по-настоящему беспокоишь. Что случилось, Гил?- спросила она, и ее голос звучал так невинно и так совершенно по-Энновски, что он мог поклясться, что ему хотелось плакать прямо здесь, потому что она не заслуживала чувствовать боль. Он пристально смотрел на нее пару секунд, прежде чем нежно взял ее руки в свои, его большой палец ласкал ее нежную кожу, когда он повел их обоих сесть на край ее кровати. Он сделал последний вдох, прежде чем выпустить следующие слова, как яд, угрожающий сжечь его внутренности. -Энн. Я не присоединюсь, потому что меня вызвали в качестве фельдшера, чтобы поехать в Гебсон-Бей, где происходят конфликты. Там не хватает лечения и людей, готовых помочь, и число раненых слишком велико,- сказал он медленно и уверенно, в то время как его сердце дрожало. Лицо Энн превратилось в бесцветную картину, ее остекленевшие глаза усиливали его боль больше, чем что-либо другое. Все ее тело окаменело, а пальцы стали холоднее обычного. Он ждал, что она что-нибудь скажет, но когда она издала сдавленный звук, он не смог сдержать слез, угрожающих пролиться дальше. -Я не знаю, как долго мне придется там оставаться, я просто знаю, что ничего не могу сделать, чтобы избежать этого. Люди умирают, и мне нужно помочь,- добавил он, пытаясь утешить и себя тоже. Энн чувствовала себя так, словно ее только что пронзили самым острым и болезненным ножом. Она чувствовала, как к горлу подступает желчь, а слезы свободно катятся по щекам, капая на подбородок и длинную зеленую юбку. Комок в горле мешал ей нормально дышать, пока она пыталась выдавить из себя те несколько слов, которые смогла произнести, ее голос звучал сдавленно и хрипло: -Всего неделю назад была уничтожена целая палатка, в которой работали медики, Гилберт, как... что если ты... - выдохнула она, недоверчиво приоткрыв рот. Она огляделась вокруг, медленно приходя к осознанию, пытаясь найти решение, в то время как ее мысли беспокойно метались. Она резко высвободила свои руки из его ладоней, положила их на колени, где они вцепились в ткань ее юбки, как будто это могло спасти ее.- Когда ты узнал?- спросила она, и тогда Гилберт понял, что может потерять ее навсегда. -Месяц назад. Трех слов было достаточно, чтобы ее сердце безвозвратно разбилось. -Ты ведь это не всерьез, правда?- спросила она, резко повернувшись к нему, в то время как еще больше слез побежало по ее коже самым печальным движением. -Я пытался сказать тебе, но ... - начал он, но она остановила его, резко поднявшись и сжав кулак, ногти глубоко впились в ладони. -Это самая большая ложь, которую ты когда-либо говорил, Гилберт! Месяц назад! Мы могли бы провести вместе целый месяц, я бы бросила все и... и приехала в Торонто, чтобы быть с тобой! А теперь у нас есть... сколько? Несколько дней? Или часы?- Выпалила Энн, вся в слезах, стоя перед ним, набираясь сил, которые явно выдавали ее голос и слезы. -Я уезжаю в воскресенье,- ответил он, не в силах даже взглянуть на нее. -Послезавтра... два дня до того, как ты уедешь, я не знаю куда и не знаю как долго. Это... Гилберт, это неприемлемо, я не могу... я даже не знаю, что сказать,- сказала Энн, поворачиваясь к нему спиной, чтобы спрятать лицо. Она не могла сдержать свою боль, не могла притвориться, что с ней все в порядке. Она была в ярости, гнев наполнял ее желудок и заставлял его ужасно гореть. Ей хотелось накричать на него, обвинить его в том, что он был таким эгоистичным и не думал о том, как она могла бы отреагировать; она хотела закричать на него и обвинить его в своих слезах. Но пока она безудержно рыдала, ее грудь двигалась вверх и вниз, пока она безуспешно пыталась успокоиться, все, о чем она могла думать, это о том, что парень, которого она любила, уезжает, и она не хотела, чтобы он помнил ее такой. Она не хотела, чтобы ее последнее воспоминание о нем было именно таким. Она вытерла слезы краем рукава, но они продолжали падать, как капли дождя из тяжелого облака боли. Она слышала, что он тоже плачет, время от времени шмыгая носом. Он всегда плакал тише, чем она, и часто позволял небу оплакивать себя, когда не мог избавиться от боли в груди. На этот раз, однако, увидев плачущую Энн, его сердце сжалось, и он не смог сдержать слез. Энн не могла повернуться к нему, она действительно не могла. Она хотела как следует попрощаться, но не хотела, чтобы он уходил, несмотря на ее гнев и отчаяние. Когда она услышала легкий скрип кровати и его шаги по деревянному полу, ей показалось, что он уходит, не в силах ничего сказать ей, посмотреть ей в глаза в последний раз. Но когда она почувствовала его руки вокруг своей талии и его лоб, прижавшийся к изгибу ее шеи, она выдохнула, она не знала, что задержала дыхание. Она позволила своему телу сделать то, что считала правильным, и повернулась к нему, не выпуская себя из объятий. Когда она смотрела на него, то понимала, что ему тоже больно, и бессознательно прощала его, потому что одному Богу было известно, через что ему тоже пришлось пройти. Ее лоб прижался к его лбу, когда ее руки коснулись кожи его шеи; ее большой палец двигался вверх и вниз по его стиснутой челюсти, заставляя ее немного расслабиться. -Энн, клянусь, я... -Я знаю,- сказала она ему, все еще плача.- Прости меня, Гилберт. Пожалуйста прости меня. Ему хотелось вытереть ей слезы и сказать, что он скоро вернется, но он знал, что это неправда. Он понятия не имел, что таит в себе его вера, он просто знал, что должен встретиться с ней лицом к лицу и увидеть ее своими глазами. Ему хотелось сказать Энн, как сильно он скучал бы по ней, как ярко сохранились бы в его памяти воспоминания о ней, как сильно он ее любил. Он медленно открыл глаза и увидел, что ее глаза все еще закрыты, влажные веки похожи на занавески. Он нежно коснулся ее носом, как бы нежно зовя ее, увлекая за собой в тихий рай надежд и покоя. Она тоже открыла глаза, но тут же снова закрыла их, как только он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, сначала медленно, а потом так сильно, что она могла поклясться, что плывет. Она представляла себе этот момент так много раз за последние месяцы, даже годы, представляя их вдвоем под омелой во время Рождества, или под дождем, или посреди цветочного поля после долгой прогулки летом. Она и представить себе не могла, что это случится холодным зимним вечером, за два дня до его отъезда. Но она не отпускала его влажных губ, пока их языки танцевали вальс прощания и отчаяния, и крепче обнимала его, притягивая все ближе и ближе, пока они не слились воедино и не растворились в луже расплавленного золота. Он почувствовал вкус ее соленых слез, смешавшихся с его собственными, и крепче обнял ее, пытаясь приклеить ее к своему сердцу и памяти на долгие дни, недели и годы. Когда они неохотно расстались, она положила руки ему на грудь, запоминая его сердцебиение и синхронизируя с ним свое, чтобы притвориться, что часть его навсегда осталась с ней. Затем она поцеловала то место, где лежала ее рука, запечатлев свои губы на его сердце, как неоспоримый знак любви. Он запечатлел долгий поцелуй на ее лбу, когда далекий гром проявил свое присутствие в громком шуме, как будто мир за окном взорвался. Честно говоря, им было все равно. -Гил,- прошептала Энн, нарушая тишину,- ты мне напишешь? Как только сможешь, дай мне знать, что ты в безопасности. Это должно быть разрешено, верно?- спросила она с мольбой и отчаянием в глазах, как будто это была последняя надежда, которую она могла удержать. -Думаю, что да. Конечно, напишу, когда представится такая возможность. Все будет так, как будто я никогда и не уезжал, вот увидишь,- ответил он, пытаясь убедить самого себя. -Вряд ли, - пробормотала Энн и грустно усмехнулась.- Если бы я знала, что тебе придется уехать в Гебсон-Бей, чтобы я набралась смелости заявить о себе, я бы сказала тебе о своих чувствах гораздо раньше,- сказала она с грустной улыбкой на губах. Гилберт тоже улыбнулся, глядя на нее сверху вниз глазами, полными обожания. -Если бы я знал, что у меня есть шанс с Энн Ширли-Катберт, я бы сказал ей, что люблю ее много лет назад,- ответил он, заставив ее покраснеть.- Мне бы тоже пришлось столкнуться с подозрительным взглядом Мариллы раньше, так что я не уверен, насколько это было бы здорово,- добавил он, пытаясь разрядить атмосферу. Энн засмеялась, качая головой и глядя вниз, прежде чем ее яркий смех превратился в сдавленное рыдание, а нижняя губа задрожала. -О, Энн...- прошептал он, обнимая ее, словно они были одним целым. Она спрятала лицо у него на плече, вдыхая запах чистой ткани и корицы, который он всегда носил с собой, и желая, чтобы вся ее комната могла бесконечно хранить этот успокаивающий аромат, обнимая ее, когда она плакала в своей постели, представляя, что это могут быть его руки. -Энн, Я дома!- Снизу донесся голос мариллы, когда они услышали, как закрывается дверь. Они одновременно закрыли глаза, отступая друг от друга, но все еще держась за руки. -Я тоже должен сообщить об этом Марилле, и мне тоже пора собираться,- неохотно произнес Гилберт, и эти необходимые слова вырвались у него против воли. Энн кивнула. -Да, верно, конечно. Тогда я приду завтра. И я буду там в воскресенье, когда ты... я приду попрощаться,- ответила она сдавленным голосом. На этот раз она сдержала слезы, снова посмотрела на него и быстро прикусила его губы. С несчастной улыбкой Гилберт провел рукой по ее щеке, прежде чем выйти за дверь, их пальцы были последней частью их, чтобы отпустить друг друга. *** Энн смотрела на стену своей спальни, казалось, несколько часов, не чувствуя ничего, кроме невыразимой тьмы вокруг своего сердца. Только когда она услышала, как снова закрылась входная дверь и Марилла направилась к своей комнате, ее серые глаза смотрели на дочь с состраданием, Энн снова разрыдалась и медленно рухнула на пол, а Марилла крепко обняла ее, шепча успокаивающие слова. Ничего не было достаточно. *** Следующий день прошел в непрерывном потоке событий, и она едва успела собраться с мыслями. Она сделала, как обещала: зашла в дом Гилберта, поздоровалась с Себастьяном и малышкой Дельфиной, единственным радостным существом в доме, не знавшим, куда направляется ее дядя Гилби. Энн помогла ему упаковать одежду и все необходимые вещи, включая каждый пузырек с лекарствами, которые были у него дома, и остановилась только тогда, когда Гилберт напомнил ей о том, что Башу они тоже могли понадобиться. Они оба старались быть рациональными и не отвлекаться ни на какие мелочи, и Энн даже вызвалась приготовить ужин для семьи Блайт-Лакруа, хотя каждая ложка супа была на вкус как самый горький сироп. Вскоре она покинула Гилберта, чтобы дать ему насладиться его последним вечером в кругу семьи, и бремя, давившее ей на грудь, становилось все тяжелее, стоило ей увидеть, как за ней закрывается дверь его дома. *** Когда она проснулась рано утром, чувствуя головокружение от недостатка сна, она не сказала ни слова ни Марилле, ни кому-либо еще. Они быстро добрались до вокзала, так как не могли проводить его до гавани. Там были и другие мальчики, целовавшие на прощание своих суженых, обнимавшие родителей или просто смотревшие на металлическое чудовище перед собой, словно это была змея, ведущая их прямиком в ад. Гилберт стоял там, бледный как никогда, но с притворной улыбкой на лице, и шутил с Муди, чтобы не упасть. Его другу вместе с Руби и Дианой сообщили об этом накануне, и они решили тоже приехать на станцию, чтобы поддержать Гилберта и Энн, не зная о взаимных чувствах между их друзьями, но, конечно же, прекрасно понимая, как сильно они заботятся друг о друге. Когда прозвенел звонок поезда, возвещая о его отъезде через несколько минут, ей показалось, что она исчезает в темной спирали неизвестного существа, тянущего ее все ниже и ниже. Она посмотрела на Гилберта, когда он крепко обнял Баша, похлопал его по спине и пообещал скоро вернуться, его остекленевшие глаза выдавали его очевидную уверенность. Он обнял Муди, Диану и Руби тоже, прежде чем оказаться перед Энн. -Итак,- сказал он, сглатывая слюну, как будто она была самым толстым комком, который можно было проглотить,- я обещаю, что буду писать тебе. Надеюсь, каждую неделю.- сказал он. -Да, отлично, спасибо,- ответила Энн, мысленно пиная себя за то, что не смогла произнести подобающее прощание в кои-то веки. Зная, что поступила бы лучше, она подошла к нему на цыпочках и обвила его руками, как делала всего два дня назад. Он ответил с той же силой, почти подняв ее с земли. -Не будет дня, Энн, когда я не буду думать о тебе. Ты будешь в моем сердце каждую секунду, каждый день, и я надеюсь, что ты будешь цепляться за надежду, что я вернусь. Я надеюсь, что ты все еще будешь лучшим учеником в своем классе, и что ты будешь смеяться с друзьями и праздновать Рождество со своей семьей. Я не хочу, чтобы ты беспокоилась обо мне, хорошо? Я хочу, чтобы ты наслаждалась жизнью, пока мы снова не встретимся,- прошептал он ей на ухо. Он чувствовал, как она дрожит в его объятиях, и ему хотелось принять ее боль и заставить ее снова ярко улыбнуться. -Береги себя, ладно? Лечи людей, но не играй в героя. Я хочу, чтобы ты вернулся ко мне, Гилберт, как бы эгоистично это ни звучало,-прошептала Энн так, чтобы слышал только он, и он улыбнулся ей, поднеся ее руки к своим губам и запечатлев на них поцелуй, благословляя небеса за то, что они подарили ему жизнь с Энн Ширли-Катберт. Когда он направился к поезду, почти готовый сесть в него, она почувствовала, как сильнейшая сила толкает ее снова подойти к нему, слезы в ее глазах мешали ясно разглядеть его фигуру. -Гилберт! - воскликнула она, и когда он повернулся к ней в последний раз, то уже точно знал, что делать. Она целовала его со всей силой, которая еще оставалась в ней, вкладывая в него всю свою жизнь, ее руки были между его волосами, и слезы текли по ее лицу. Прозвенел последний звонок, и они быстро расстались. -Я люблю тебя,- сказала она, и это все, что ему нужно было услышать, чтобы понять, что он сделал бы все, чтобы вернуться к ней, рано или поздно. -Я тоже люблю тебя. Бесконечно люблю,- ответил он, запрыгивая в поезд, как только он тронулся, и лицо Энн было последним, что он увидел, прежде чем перестал различать фигуры своих близких. *** Восемь месяцев и четырнадцать дней. 270 дней мучений, прошедшие перед тем, как они встретились снова. Некоторые из сокурсниц Энн в Куинс смеялись, когда узнали, что она была так опустошена только потому, что ее друг уехал на некоторое время. -Мой отец работает в банке в Ирландии, и я едва вижу его раз в год. Ты видишь, как я жалуюсь, Энн? Давай, сотри эту серьезность со своего лица и присоединяйся к нам на прогулке в центре города сегодня днем,- сказала ей Джессика Пренсли после рождественских каникул, когда Энн вернулась в Квинс. Она едва слушала то, что говорила ей девушка, зная, что бесполезно тратить кислород на объяснения с таким поверхностным человеком, как Джессика. Диана поднялась со стула с самым яростным выражением на лице, и Энн была так благодарна ей за это, невероятно благодарна, но она едва могла различить, как ее закадычная подруга кричит, что вся жизнь Гилберта в опасности, он не сидит удобно на мягком диване какого-то дурацкого банка! Как будто она постоянно находилась под водой, все вокруг нее двигалось в непрерывном замедленном движении, и она даже не пыталась выбраться из глубокой ямы, в которую упала. Она все еще пыталась быть в курсе того, как развивался конфликт в Гебсон-Бей, хотя ее руки дрожали каждый раз, когда она открывала газету, боясь увидеть его имя в списке потерь недели. Она продолжала жить изо дня в день, не забывая о своих обязанностях и учебе, но все же чувствовала, что ее тянет по инерции, тело забирает с собой душу и пытается ее накормить, но даже если ее друзья и родственники постоянно проверяют ее здоровье и физическое благополучие – зная, как она погружена в свои эмоции, часто не думая о собственном теле, все равно ее душа была окружена самым удушливым дымом страха. Но когда она впервые получила письмо, спустя месяц после его отъезда, то почувствовала себя ребенком перед самым долгожданным подарком. Миссис Блэкмор прямо принесла ее ей однажды утром перед началом занятий, вежливо попросив подождать до конца, чтобы прочитать ее. Она чувствовала, как проходило мучительные количество времени. Энн неистово трясла ее ноги и ноги, как будто это могло помочь времени идти быстрее. Казалось, что с каждой минутой буквы его написанных слов может исчезнуть, пока ей не останется ничего, что можно было бы прочесть, и эта мысль заставляла ее еще больше отчаянно желать этих о, таких долгих часов, чтобы достичь успокаивающего янтарного света дня. Она была первой, кто вышел из своего последнего класса, побежала к своей комнате и закрыла за собой дверь, зная, что ее любимая Диана наверняка подождет прежде чем войти. Ее нетерпеливые пальцы быстро вскрыли конверт, и она была уверена, что расплачется, как только прочтет первые, самые невинные слова, написанные его каллиграфическим почерком. Дорогая Энн, Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии. У меня не так много времени, чтобы писать, поэтому я буду быстрым и прямым. Пока все идет не очень хорошо; число раненых больше, чем я ожидал, и меня попросили продолжить некоторые медицинские быстрые операции, которые мне даже никогда не показывали. Еще больше студентов из других канадских университетов тоже здесь, и это единственное, что меня утешает, честно говоря. Я в безопасности пока, правда, я обещаю. Поскольку это даже не может считаться любовным письмом из-за его краткости, можем ли мы просто притвориться, что это одна из тех глупых записок на доске, которая была у нас в школе много лет назад в Эйвонли? Я очень сожалею, что не написал для тебя кое-что, понимаешь? Итак... Гилберт Блайт считает Энн Ширли-Катберт самой удивительной девушкой на земле. Так хорошо? Хотя, честно говоря, я ужасно по тебе скучаю. Я не могу дождаться встречи с тобой, составление планов в моей голове иногда удерживает меня от паники, понимаешь? Может быть, я научился этому у одной пыжей знакомой... Мне нужно идти, сейчас же. Я вернусь к тебе, моя Энн с двумя н, обещаю. С любовью, Гилберт. П.С.: написание слова "помолвка" занимает немного больше времени, не так ли? Но мы скоро дойдем до конца. Нет нужды говорить, что через двадцать минут Диана постучала в дверь своей спальни и обнаружила, что ее лучшая подруга сидит на полу, прислонившись к стене, с пустыми глазами, уставившимися перед собой, и следами сухих слез на щеках. Увидев ее, Энн слегка улыбнулась, как бы выражая благодарность за дружбу и давая понять, что с ней все в порядке. Так и должно быть. Диана села рядом с ней, позволив голове Энн прислониться к ее плечу, держа ее за руку и желая, чтобы она могла взять немного ее боли, по крайней мере самую крошечную ее часть. Письма Гилберта приходили примерно каждые пятнадцать дней, иногда чуть больше, но для Энн они были как лимфа, поддерживающая ее рассудок, как поток жизни, бегущий по венам и позволяющий ей быть сильной и сдерживать обещание жить дальше. Она и не подозревала, что в тот холодный декабрьский день, когда она видела его в последний раз, какая-то часть ее души все еще оставалась там. Его письма всегда были полны искренности, он никогда не лгал о своих условиях, никогда не приукрашивал правдивость фактов; он знал, что Энн не из тех, кто верит этим фальшивым заявлениям. Он часто писал о мрачных мыслях, которые занимали свое место в его сознании, о тошноте, которую он чувствовал, окруженный запахом крови каждый день, о клаустрофобии, которую он чувствовал, когда ему приходилось оставаться под тентом часами и часами, не видя неба даже в течение нескольких дней, иногда. Но он также рассказал ей о людях, с которыми познакомился, о своих успехах в исцелении некоторых серьезных травм и об ужасной еде, которую он ел. Поверь мне, Энн, моя овсянка по сравнению с этой штукой не уступает Божественному шоколадному торту Мэри. Его письма всегда были краткими, но полными всего, что нужно было сказать. Он заключал каждое из них с другой мыслью о ней, с другим прощанием, с другой надеждой, которая была утешением и для него. Я вернусь, обещаю, что когда-нибудь вернусь. С надеждой увидеть тебя во сне – весьма вероятно – и скоро увидеть своими глазами... Мы должны подождать еще немного, любовь моя... Ностальгия, которую я испытываю, когда думаю о тебе, мучительна, но она поддерживает меня... Энн прочитывала каждое письмо по меньшей мере десять раз, когда они приходили, пытаясь получить как можно больше информации о том, как он себя чувствует. Газеты почти не обращали внимания на конфликты в заливе, и она почти ничего не знала о количестве жертв и раненых. Жить каждым днем, пытаясь отогнать самые мрачные мысли, становилось все труднее и труднее, даже для такой женщины, как Энн, которая дорожила жизнью больше всего на свете и постоянно старалась быть благодарной за ту жизнь, которая у нее была. Тем не менее, иногда она ловила себя на том, что кружится по спирали, и одна мысль вела за собой другую, пока ей физически не приходилось кричать во весь голос, чтобы ее разум мог отдохнуть в тишине. Диана постоянно была рядом, но часто не знала, что ей сказать. Она даже представить себе не могла, как больно осознавать, что любимый человек рискует своей жизнью каждую минуту и не получать никакой информации, если не пару раз в месяц. Поэтому она обычно старалась оставаться позитивной для нее, выводя ее на улицу и спя рядом с ней, когда все этого становилось слишком много, чтобы справиться одной. Другие девочки тоже волновались: даже Джози Пай перестала комментировать все, что касалось Гилберта или Энн. Она втайне восхищалась рыжеволосой молодой женщиной, которую так долго презирала: она восхищалась ее стойкостью, тем фактом, что она все еще была там, справляясь с ежедневными проблемами, когда парень, которого она любила, был далеко, но больше всего она восхищалась ее чистым сердцем. Потому что сердце Энн было редким: оно было выброшено, на него наступали бессердечно, его игнорировали, но оно все еще было чистым и полным, как у ребенка. Количество любви, которое она давала, было безумным, несмотря на то, что она встретила так много людей, не желающих дать ей обратного – Джози знала, что она тоже была одной из этих людей – и видеть, как она молчит, когда все ожидали, что ее обычный энтузиазм и волнение взорвутся, было слишком странно и для Джози. Но Энн продолжала: Конечно, она знала. Она никогда не останавливалась, иногда ее просто нужно было немного подтолкнуть. И в течение шести месяцев Гилберт был ее стимулом, ее причиной и ее целью. Он был рядом с ней каждый день, со своими письмами и мыслями, и она знала это, она чувствовала это, и она надеялась, что он тоже это чувствовал. Она отчаянно надеялась, что он знает, что она не забыла о нем, своем лучшем друге, своем главном противнике, источнике ее смеха и самом легком спусковом крючке для ее гнева. Любви всей ее жизни. Поэтому она заполняла письма, которые посылала ему, таким количеством слов – это был ее способ излить всю свою любовь к нему, но она также надеялась, что они смогут развлечь его, когда он почувствует себя одиноким или испуганным. Она всегда была хороша словами, поэтому проводила за ними часы, тщательно выбирая все, что хотела, чтобы он знал, стараясь не сосредотачиваться на боли, которую она чувствовала – это только заставило бы его чувствовать себя хуже, – но все еще оставаясь бесспорно его Энн. Они бессознательно поддерживали жизнь друг друга, даже не подозревая об этом. Целых пять месяцев. Но через пять месяцев он будто исчез. Через пять месяцев она перестала получать его письма. В первый раз она ничего не получала в течение трех недель, и она думала, что это не было необычным, это уже случалось пару раз. Потом три недели стали пятью, потом семью, и она начала сходить с ума. Как могло случиться, что ничего не приходило? Она писала тонны писем, каждый день, но ответа так и не получала. Тогда был июнь, и, когда начались летние каникулы, она понятия не имела, что нужно праздновать по этому поводу. Она ненавидела ветер, солнце и смеющихся людей, потому что не было ничего, чему можно было бы радоваться. Люди умирали, а Гилберта не было рядом, и лето для нее было безнадежной, вечной, холодной зимой. Марилла твердила ей, что ей не стоит беспокоиться, потому что, если бы с Гилбертом случилось что-то очень плохое, власти залива послали бы письмо его семье, и Баш, конечно же, сообщил бы им. И все же Энн чувствовала себя неуютно. Вместо того, чтобы стать печальнее, как все ожидали, она стала злее и восприимчивее ко всему; ей казалось, что любой, кто не хотел помочь ей получить больше информации о Гилберте, был эгоистичным и беспечным, даже когда это было неправдой. Она проводила ночи за письмами не только с Гилберту, но и офицерам и лейтенантам, которые, как она знала, работали вместе с ним, спрашивая об общих обстоятельствах, но больше никаких ответов не получала. Под глазами у нее постоянно были темные круги, но она уже давно перестала заботиться о своей внешности. У нее была одна цель, одна цель - знать. Для нее незнание было хуже, чем осознание, даже если это означало узнать что-то плохое. Единственное, что поддерживало ее, была надежда, и она цеплялась за нее так крепко, так отчаянно, так умоляюще, словно была привязана к нити Атропос, богини веры и судьбы, которая обладала огромной властью над жизнями людей, и она могла в любой момент перерезать эту нить вместе с жизнью Энн. *** Летние дни тянулись и тянулись, а она их даже не чувствовала. Когда наступала ночь, симфония, которую природа подарила Гере вокруг Зеленых Крыш, больше не была утешением. Она презирала молчание, потому что это означало иметь дело с собой и своими мыслями, а они были такими же запутанными и потерянными, как и она сама. Она плакала до тех пор, пока не засыпала, пока не слишком уставала от беготни по Эйвонли и Шарлоттауну, чтобы разузнать что-нибудь о Гилберте. Она часто проводила целые дни с трехлетней Дельфиной, когда у Баша были дела или когда ей нужна была невинность маленькой, яркой жизни, как у Делли. Проведенное с ней время заставляло ее на какое-то время перестать думать обо всем, если не о безопасности ребенка и приготовлении пищи. Только несколько раз Дельфина лепетала что-то о дяде Гилби – например, о еде, которую он готовил, или об играх, в которые он играл с ней, и Энн могла поклясться, что ей приходилось приложить все силы, чтобы не разрыдаться перед ребенком. -Тетя Энн, у вас блестят глаза,- сказала однажды Дельфина, упомянув о том случае, когда Гилберт принес ей большое красное яблоко размером с ее лицо. Энн тут же повернулась к ребенку спиной и вернулась к супу, который готовила.- Я тоже хочу блестки.- добавила Делли. -Глаза блестят, когда мы счастливы и радостны, когда мы испытываем глубокие эмоции или когда нам грустно. Я хочу, чтобы твои глаза блестели только от счастья, Делли,- тихо ответила Энн, опускаясь на колени перед малышкой и улыбаясь ей одними губами. -Но ты не выглядишь счастливой,- ответила девочка.- Я тоже не совсем счастлива. Я скучаю по дяде Гилби. Ты тоже по нему скучаешь? Слеза упала на щеку Энн, потеряв контроль, и она внутренне отругала свои глупые чувства за то, что они вышли. -Да, очень часто. Но он скоро будет здесь, хорошо? И он, конечно же, не хочет, чтобы мы грустили из-за него, верно? Дельфина широко улыбнулась. -Правильно! Я буду молиться, чтобы он вернулся завтра!- воскликнула она, и прежде чем Энн успела ей что-нибудь сказать, девочка убежала. Энн вздохнула, жалея, что на какое-то время не может завладеть разумом Дельфины. Воображение никогда не было ее слабым местом, но сейчас она вряд ли могла представить себе что-то хорошее. *** Но прошло восемь месяцев и четырнадцать дней. Время кажется бесконечным, неизмеримым, вечным, когда проводишь его без любимого человека. Вечная боль в животе, темная пустота вокруг сердца, как будто оно становится неприкасаемым. Но время идет, и в этом вся прелесть. Это поток, и он может принести так много боли, но и так много жизни, так много драгоценных моментов, которые, когда они прожиты, делают каждую каплю печали стоящей. *** Было начало сентября, когда последние лучи солнца еще тепло просвечивают сквозь листву, но уже начинает пробиваться легкий ветерок, возвещая о конце летних дней. Тех летних дней, которые были для Энн настоящей болью в сердце. Никто больше не получал писем, никто не отвечал на ее вопросы, никто не разрешал ее сомнений и не унимал ее страхов. Она разрывалась между последним проблеском надежды и самой жгучей тревогой. Марилла настояла, чтобы она вовремя вернулась в Квинс, когда Энн предположила, что она, возможно, подождала бы еще немного, не уверенная, что учеба действительно могла бы помочь ей. Но ее приемная мать обняла ее, сказав, что нет, Энн, ты должна держать свой ум занятым и свой мозг здоровым. Я дам тебе знать, если что-нибудь случится. Так что она неохотно согласилась, и вот теперь она стояла, вцепившись руками в свое темно-зеленое бархатное платье, оглядывая спальню колледжа, пока Диана пыталась затронуть тему книги, которую недавно прочитала, расчесывая свои темные волосы и укладывая их своей прекрасной голубой лентой. Энн прислушалась к ее словам, не поймите ее неправильно: она была так рада, что ее лучшая подруга будет рядом с ней еще один год, последний год перед тем, как они закончат Квинс. Но она не могла избавиться от чувства глубокой нервозности, ползущей вверх по ее внутренностям, как будто в воздухе было что-то странное. -Тебе не кажется, что сегодня странный день?- невольно спросила она, прежде чем поняла, что задала этот вопрос смущенной Диане. -Что ты имеешь в виду? -Я имею в виду… Я не знаю, что-то не так. Я просто не знаю, как это объяснить,- ответила она, нахмурив брови, как будто это могло помочь ей сосредоточиться на том, что она чувствовала. Диана только вздохнула, садясь рядом с Энн на ее кровать и беря ее за руку. -Может быть, ты просто скучаешь по нему?- тихо пробормотала она, но Энн решительно покачала головой. -Нет... то есть я скучаю по нему, бесконечно скучаю. Но...- она попыталась объяснить, но слова не шли с языка. Она даже не знала, что чувствует, что хочет чувствовать. Она ожидала, что будет такой безнадежной в такой день, такой потерянной, и, возможно, так оно и было. Но что-то внутри подсказывало ей, что надо было просто ждать, ждать и ждать, как она делала это в последние месяцы. Может быть, ее толкнуло желание? Была ли это чистая, простая надежда? -Пойду посмотрю, живы ли циннии, которые мы посадили в прошлом году. Увидимся позже?- Сказала Энн, вставая и поправляя платье. Диана смущенно кивнула, сказав, что подождет ее вместе с девочками до ужина. Уроки должны были начаться на следующий день, так что у них еще оставалось немного времени, чтобы насладиться янтарным светом заката, когда небо превращается в полотно из меда, лаванды и синей необъятности. Энн шла по цветущему школьному саду, стараясь не испортить платье, которое Марилла купила для нее тем же летом, пока не добралась до прекрасного места под ивой. Там ее приветствовал взрыв красок, заставив искренне улыбнуться. Она посадила эти циннии вместе с Дианой, Руби и Коулом в прошлом году: это была ее идея, так как она узнала, что цинния означает воспоминание о ком-то, кого больше нет. Она посадила один для Мэттью, два для Берты и Уолтера Ширли, один для Мэри и два для родителей Гилберта; затем она пригласила своих друзей сделать то же самое, и все это привело к букету ярких красных, сиреневых, розовых и желтых цветов, которые, как могла убедиться Энн, расцвели еще больше, осыпаемые каждый день самым ярким солнцем. Перед началом летних каникул она снова отправилась туда, чтобы посадить циннию и для Гилберта - оранжевую. Теперь она стояла на коленях перед цветами, проводя пальцами по их лепесткам, и находила в них покой. Тем не менее они расцвели. Несмотря на все. Любуясь ими, она заметила, что оранжевая цинния упала, отделившись от стебля; она взяла ее в руки, пытаясь понять причину этого. Ее лепестки все еще были яркими, так что она, должно быть, упаоа недавно. Ее сердце не могло не забиться быстрее: любой, кто знал Энн, знал, что она самая умная, когда хочет, но также и первая, кто верит любому суеверному знаку; и что может быть яснее, чем цветок, посаженный для любимого человека, падающего без видимой причины? Какая-то часть ее не хотела верить, что она ведет себя так по-детски, но она действительно не могла сдержать слез. Только когда она услышала смех и писк из здания позади нее, она обернулась, все еще держа цветок в своей руке. Прежде чем она успела понять, что происходит, она увидела самую маленькую девочку, которую знала, бегущую к ней - Дельфина была в восторге, даже больше, чем когда она открывает подарки. -Тетя Энн! Дядя Гилби вернулся! Четыре слова, произнесенные ребенком, перевернули все ее существование с ног на голову за считанные секунды. Дельфина догнала Энн и запрыгала перед ней, держа ее за руку и ведя за собой, но не успела девушка сделать и пары шагов, как узнала Баша и рядом с ним Гилберта. Гилберт в своей одежде, в своей плоти - не игра ее воображения. Тот самый Гилберт, с которым она столько раз спорила, с которым часто соперничала. Гилберт, с которым она делила вечера, дни и закаты; тот, кто варил ей суп после похорон Мэттью, несмотря на его обычную неспособность приготовить приличную еду. Тот самый Гилберт, который без всякой причины держал ее за руку, пока она читала ему вслух, тот самый, чья страсть к медицине была уникальной. Тот самый Гилберт, которого она бесспорно, полностью, безоговорочно любила. Он стал немного выше, но его глаза были такими же яркими, и его улыбка была полностью его. -Делли, подойди сюда на минутку,- сказал Баш с дразнящей, но радостной улыбкой на лице. Дельфина подбежала к Гилберту, и он быстро поднял ее, игриво обнял и отпустил вместе с Башем. Он остался с самым невероятным цветком перед ним, он едва мог заметить разнообразие реальных растений вокруг них. Энн стояла неподвижно, полностью замороженная на месте. Ей пришлось ущипнуть себя за запястье, наверное, тысячу раз за этот день. В его глазах она выглядела немного усталой и бледной, веснушки выделялись еще больше, как маленькие звездочки. Тем не менее, он находил ее восхитительной. Его сердце готово было разорваться от полноты, когда он увидел ее лицо, совершенно потрясенное, но быстро приобретающее восхитительный розовый оттенок, и слезы в ее глазах больше не были от страдания. -Ну... как там циннии?- успел он сказать, понимающая улыбка на его лице восхитительно контрастировала с его остекленевшими глазами, прежде чем она подбежала к нему, бормоча самое прекрасное «заткнись», которое он когда-либо слышал. Он обнял ее и больше не чувствовал земли под ногами. Он чувствовал только ее присутствие, ее запах и ее тихие рыдания. Он слегка приподнял ее с земли, решив не отпускать, даже если весь мир рухнет в этот момент. Руки Энн скользнули от его спины к шее и между слегка отросшими волосами, как бы проверяя, что он действительно здесь, живой и невредимый. Он вернулся к ней. -Мне было так страшно, я думала... Я не хотела в это верить, но ты... и они никогда не получали моего... и я сходила с ума, Гилберт,- она плакала ему в плечо, и слезы текли так свободно, как не текли уже несколько месяцев. Когда она плакала, привыкнув к его отсутствию, то обычно не издавала ни звука: слезы текли тихо, почти незаметно, и она их отпускала, но это не помогало. Но сейчас она хотела, чтобы эта боль ушла навсегда, потому что он был там, в ее объятиях. -Я знаю, любовь моя, я знаю,- прошептал он ей в волосы, тоже плача. Это был момент катарсиса, полного очищения для них обоих.- Но сейчас я здесь. В конце концов мы встретились снова. Так они простояли, казалось, несколько часов, дней, лет, прежде чем у них хватило сил посмотреть друг другу в глаза и, наконец, позволить своим губам тоже встретиться, губам, которые восемь месяцев назад были оставлены с болезненным прощанием, а теперь снова были наполнены друг другом. Гилберт знал, что больше ему ничего не нужно, и Энн знала, что чувство, охватившее ее всего несколько мгновений назад, когда она была с Дианой, было связано с ним. Как и все остальное. Их губы не разжимались до тех пор, пока им не пришлось сделать вдох, пока у обоих не закружилась голова. Одной рукой он обхватил ее щеку, а другой обнял за талию, и ему показалось, что он держит самый хрупкий, драгоценный, но нерушимый драгоценный камень. Она несколько раз чмокнула его в подбородок, подбородок и губы, прежде чем показать ему свою самую искреннюю улыбку, о которой он мечтал в те несколько часов сна, которые у него были, и которая поддерживала его жизнь все эти месяцы. -Папа, отпусти меня! Я хочу снова увидеть дядю Гилби!- пронзительно закричал голос позади них, и снова появилась Дельфина, и беспомощный Себастьян, пытающийся помешать ей разрушить то, что, как он знал, было безупречным моментом. Гилберт обернулся, все еще прижимая Энн к себе, и они оба рассмеялись над этой сценой. Затем он посмотрел на нее и быстро поцеловал в лоб, прежде чем заговорить. -Я считаю, что мы должны спасти Баша от этого маленького фейерверка, верно?- пошутил он, и Энн засмеялась в ответ, идя с ним к ребенку. Она была уверена, что плывет. *** Следующие часы прошли в полной спешке, но, Боже, как она наслаждалась каждым мгновением. Гилберт сказал ей, что он останется с Башем на целый месяц, прежде чем вернуться в Университет Торонто, и ее сердце сжалось, потому что она определенно не хотела, чтобы он был в Эйвонли, в то время как она будет в Шарлоттауне. Он успокоил ее, сказав, что будет навещать ее каждый день, но она все еще настаивала и просила Миссис Дрюэнс, директрису Квинс, отложить начало ее курсов. Миссис Дрюэнс была известна как строгая женщина, непоколебимая, когда дело касалось соблюдения правил и распорядка дня, но Энн и ученики колледжа прекрасно знали, что у нее золотое сердце. Она нашла в Энн особую искру, но никогда не делала предпочтений между учениками; однако, когда Энн объяснила причины, по которым она хочет начать занятия на неделю позже остальных, ее щеки наконец покраснели, а глаза наполнились энергией, поскольку она, казалось, была полностью поглощена поиском лучшего способа убедить ее, Миссис Блэкмор уже знала ответ, который она дала бы. -Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что отстану от программы, но я очень решительна, и я готов проводить ночи за книгами, если это даст мне возможность начать позже. Я клянусь, что это по уважительной причине, и вы знаете меня, миссис Дрюэнс, я не могу ни на чем сосредоточиться, когда моя голова где-то в другом месте, и я не видела моего... я не видела Гилберта целую вечность. Я знаю, что это может показаться ребячеством, но... -Мисс Ширли-Катберт. У меня есть твердое убеждение, что моя голова может взорваться в любой момент, поэтому, пожалуйста... садитесь,- сказала женщина, все еще с легкой ухмылкой на лице. Энн кивнула и сделала, как ей было сказано, глядя на нее, как ребенок смотрит на конфету после нескольких недель горького лекарства. -Я не люблю менять планы. Я часто получала много просьб начать уроки с опозданием, и мои ученики всегда сожалели о своем выборе. Я почти не допускаю этого, особенно в первую неделю, когда учителя пересматривают старые темы и вводят новые. Поэтому я обычно отвечаю «нет»,- сказала миссис Дрюэнс, сцепив руки на столе. Разочарование Энн было видно за много миль, но она все равно вежливо встала и попрощалась. -Мисс Ширли-Катберт, я еще не закончила,- сказала директор, и Энн тут же снова села. Обычно я говорю «нет». Тем не менее, мне кажется, что ваши... отличные оценки могут легко позволить вам пропустить неделю без каких-либо проблем. Я уверена, что Мисс Барри будет рада помочь вам наверстать упущенное, когда вы вернетесь. И,- миссис Дрюэнс помолчала немного, прежде чем любезно изобразить искреннюю улыбку,- я знаю, как тяжело, когда люди, которых ты любишь, уезжают надолго. Мой сын, Александр, работает солдатом. Он вернулся две недели назад, спустя два года, и видеть его снова - это всегда невыразимое переживание. Все это говорит о том, что, Энн, мы увидимся снова в начале следующей недели.- заключила она. Энн замерла на мгновение, прежде чем практически броситься к миссис Дрюэнс, чтобы пожать ей руку, хотя она могла бы легко обнять ее прямо здесь. -Большое вам спасибо, Миссис Дрюэнс, вы даже не представляете, как я вам благодарна. Я искренне надеюсь, что ваш сын всегда будет рядом с вами. Вы действительно удивительная женщина. По-настоящему, вы... -Иди, пока я не передумала,- перебила ее женщина, и когда Энн кивнула с самой широкой улыбкой на лице и ушла, она поняла, что сделала правильный выбор. *** Вот так Энн и оказалась в поезде, идущем в Эйвонли, не успев опомниться. Приехав в Брайт-Ривер, Энн и Гилберт сначала отправились в Грин-Гейблз, чтобы рассказать Марилле о событиях того дня. Все знали, как эта женщина заслуживает облегчения после нескольких месяцев борьбы с отчаявшейся Энн и всех последствий этого, кроме ее собственного беспокойства за Гилберта, о котором она действительно заботилась, поскольку он был ей как собственный сын. Поэтому, она, увидев, что он идет к Зеленым Крышам, держа Энн за руку, когда она пила чай с Рейчел, она почувствовала, что вот-вот выплачется от облегчения. -О боже,- сказала она, открывая перед ними входную дверь(все это под недоверчивым взглядом Рейчел Линд) и немедленно обнимая Гилберта.- Боже мой, это похоже на настоящее чудо! -Очень рад вас видеть, Мисс Катберт. Надеюсь, у вас все хорошо, и... прощу прощения, что я ненадолго отвлек Энн от ее обязанностей,- ответил Гилберт, почесывая затылок. Марилла покачала головой, тепло улыбнулась и повела их в дом, где они провели следующий час – и да, хотите верьте, хотите нет, Рейчел Линд все это время молчала, не в силах превратить возвращение Гилберта или его подозрительную близость с Энн в какой-либо слух. Не все было сделано для распространения, некоторые вещи были чище, если их держали между несколькими людьми. Однако в тот вечер Энн не осталась одна в своих любимых Зеленых Крышах. Баш настоял, чтобы Гилберт провел немного времени наедине со своей девушкой в тот вечер. -Тебе предстоит провести целый месяц в одном доме со мной, Блайт. Но у тебя есть твоя девушка только для себя всего на неделю. Тебе стоит рискнуть, да?- предложил Баш, понимающе улыбаясь брату, прежде чем похлопать его по спине и заставить Делли отпустить своего дядю на этот вечер. Итак, после сытного ужина (Гилберт съел все, что ему предлагали, даже капусту, которую он раньше не любил, утверждая, что давно не ел как следует) они пожелали Марилле спокойной ночи, пообещав скоро вернуться и спать в разных постелях, нечего и говорить, что и Энн, и Гилберт покраснели, как сладкие яблоки. *** Какое-то время они гуляли на сентябрьском ветру, между молчанием и болтовней о пустяках, время от времени касаясь друг друга руками. Вскоре они добрались до небольшой лужайки неподалеку от Зеленых Крыш, где на поле перед ними, словно капли масляной краски, блестели дикие розы. Они сидели под голубым небом, еще не совсем стемнело, должно быть, было около восьми вечера. На небе была только одна звезда, но им казалось, что они попали в метеоритный дождь. Гилберт лег на траву, подняв лицо к небу, словно видел его впервые. Энн легла на бок рядом с ним, поддерживая голову рукой, в то время как другая рука легла ему на грудь, и он без колебаний переплел свои пальцы с ее. -Как ты себя чувствуешь?- тихо спросила она, глядя на его изумленное лицо, когда он поднял глаза. -Живым.- немедленно ответил он, прежде чем повернуться к ней. Она улыбнулась, ее большой палец двигался вверх и вниз по тыльной стороне его ладони. -Я тоже,- прошептала она, и он посмотрел на нее с такой нежностью, что ей показалось, будто она тает, как клубничное мороженое под июльским солнцем.- Ты был таким храбрым, знаешь ли,- добавила она, и он вздохнул, его глаза медленно остекленели. -Я так не думаю. Иногда это становилось... безумием, Энн. Безумием. В палатку, где я находился, постоянно приносили раненых, и некоторые из них находились в ужасных условиях.- он на мгновение замолчал, прежде чем слегка сжать ее руку.- Многие из них погибли. Я видел их, старался делать все, что мог, но иногда этого было недостаточно. Видеть все это и чувствовать вину перед ними, и все остальное было так... ошеломляюще. Иногда мне казалось, что я схожу с ума, когда я так уставал, но едва мог заснуть. Энн почувствовала, как у нее сжалось сердце, и ей так захотелось забрать его боль, убрать из его глаз все, что он видел, из его сознания все темные воспоминания, которые у него были. Она придвинулась ближе к нему, надеясь, что ее тепло принесет ему хоть какое-то облегчение, хоть какое-то утешение. Он понял ее намерения и провел свободной рукой по ее щеке. -После пятого месяца нам больше не разрешалось никому писать. Они сказали нам, что это опасно, так как наши координаты могут быть точно определены. Прости, что заставил тебя волноваться, я тоже отчаянно нуждался в твоих словах,- сказал он, вспоминая ночи, проведенные без сна, когда только ее письма могли дать отпор демонам, претендующим на свое место в его сознании. -Я чувствовала, что ты меня не бросил. Я так цеплялась за эту надежду,- ответила Энн срывающимся голосом.- Я не хотела верить, что ты ушел. Я не могла,- тихо заплакала она, и он обнял ее за плечи, тоже едва сдерживая слезы. Затем он на секунду приподнялся, чтобы достать что-то из кармана брюк, осторожно, чтобы не потерять прекрасного момента их близости, и когда он снова лег, приветствуя ее в изгибе шеи, он держал что-то в руке. Энн пришлось немного приподняться, чтобы разглядеть, что это было, так как небо становилось все темнее. Когда все прояснилось, она хихикнула, все еще вытирая пару слез с лица. -Ты взял ее с собой,- сказала она. Гилберт держал в руках черно-белую фотографию, которую она подарила ему в тот день, когда он сказал ей, что должен уехать. Когда он повертел ее между пальцами, показывая обратную сторону фотографии, она улыбнулась. Моя вечность. Энн. Вот что было написано на фотографии ее лучшим каллиграфическим почерком. -Я написала это за день до твоего отъезда. Ты собирал вещи, и я заметила фотографию на твоей кровати, поэтому подумала, что могу оставить тебе записку. Чтобы это напоминало тебе о том, что тебя ждут дома,- объяснила Энн, и ее губы изогнулись в милой улыбке. Гилберт смотрел прямо в ее большие голубые глаза, впитывая ее присутствие, как божественный нектар. -Это единственное, что меня поддерживало. Когда мне становилось слишком тяжело, я смотрел на эту фотографию, видел тебя и твои слова. И я знал, что все это стоило того, чтобы вернуться к тебе, Энн,- сказал он, и Энн почувствовала, как его сердце бьется ровно и ритмично под ее рукой, и она поняла, что он имел в виду. -Мое сердце принадлежит тебе, Гилберт Блайт,- прошептала она, приблизив свое лицо к его лицу, так их разделяли всего несколько дюймов. -А мое всегда было у тебя,- ответил он, и поцеловал ее. Этот поцелуй был медленнее, осторожнее, нежнее. Это было сладкое «привет», шепчущееся утром, и нежное «спокойной ночи» перед сном; это было обещание и надежда на вечность; это было так глубоко, как Вселенная, и легко, как смех. Это были сожаления о прошлом, и это было кольцо на ее пальце со словом «помолвка», которое наконец-то было произнесено правильно и до конца. Это была Энн, и это был Гилберт, и это было все между ними. И когда на следующее утро Марилла нашла их на кровати Энн, все еще полностью одетых и погруженных в столь необходимый им сон, рука Гилберта обнимала ее талию, а тело Энн прижималось к нему, даже у нее не хватило смелости что-либо сделать или сказать. В глазах этого мальчика она видела свою прошлую любовь, разбитую, но все еще самое дорогое воспоминание, которое у нее было. И если бы у нее не было шанса выполнить его, она бы не помешала Энн получить свое. Она могла видеть, как сильно эти двое заботились друг о друге, как они были не половинками друг друга, а одним целым, связанным вместе неоспоримой, подавляющей, исполняющей, слегка обеспокоенной, но всегда сенсационной, искренней и подлинной силой чистой любви. ***

Любить - значит быть уязвимым. Полюбите что-нибудь, и ваше сердце будет разбито и, возможно, сломано. Если вы хотите сохранить его в целости, вы не должны давать его никому, даже животному. Тщательно оберните его чем-нибудь; избегайте всех запутываний. Заприте его в надежном месте в шкатулке или гробу вашего эгоизма. Но в этом гробу, безопасном, темном, неподвижном, безвоздушном, все изменится. Она не будет сломана; она станет нерушимой, непроницаемой, непоправимой. Любить - значит быть уязвимым. ― К. С. Льюис, «Четыре Любви»