Часть 1
2 ноября 2020 г. в 21:29
Сначала Аято отрицал. Отрицал то, что ему не хватает Хинами, которая, чтоб её, побежала спасать Сасаки от Такизавы. Если бы Аято знал, что ему будет так больно, не пустил бы её ни за что, как бы эта глупая плакса не рвалась. А если бы знал, что её запрут в этой гребанной тюрьме для гулей или как её там, не пустил бы тем более, ведь, как только он думает, что Хинами там сидит одна, что её допрашивают, что она выглядит уставшей и грустной, сердце Аято заходится новым приступом боли и колотит внутри. Он сжимает руку на груди с левой стороны, комкая в пальцах одежду, и понимает, что стал так слаб, что настолько волнуется о других. О Хинами, о Тоуке, грустит о Бинах, но, с другой стороны, понимает: переживать — это правильно. Имея такой взгляд на подобные ситуации, Такизава и Татара со своими «Это так смешно» и «Они всего лишь пешки» начинают дико бесить. Настолько, что хочется их избить до полусмерти.
Аято вначале отрицал — его злило то, что он о ком-то так сильно беспокоится, отрицал и то, что Хинами стала для него тем, кого он может защитить, и Аято больше не вынужден, сломя голову, гнаться за силой. А даже если однажды ему снесет крышу, Хинами его остановит, он это знает. Она стала огоньком света для него, фонариком или светлячком, но её мягкая, милая улыбка грела его лучше солнца.
Но осознавать это, принимать… так раздражает.
Честно, Хинами бесила ещё с момента её появления — хныкала в уголке, раз такая слабая, что делаешь в «Аогири»? Катись отсюда! и тогда, когда сказала, что злой Аято очень похож на свою старшую сестру, особенно. Она ещё и улыбалась при этом так счастливо, чтоб её!
Но раздражение постепенно сводилось к нулю, потому что Аято видел её с другой стороны. Что-то, кроме сдерживания слёз и печали — упрямость, храбрость. Он даже немного завидует Хинами: у неё есть четкая и хорошая цель — спасти названного братика, — а у него её нет. Желание силы не считается, это вошло для Аято, как норма, как повседневность. Но, смотря на эту хрупкую, но отважную девчонку, в его сердце зарождалось что-то непонятное.
Аято нравилось бывать на совместных заданиях с Хинами, но в то же время он не хотел, чтобы она видела эти убийства, трупы и войну, между всеми, кому не лень.
Но, явно, когда она была с ним рядом, Аято становилось спокойнее. Потому что Хинами тут, около, он сможет её защитить, если что, и с ней ничего не случится.
А теперь он ругает, проклинает себя за то, что не уберёг. За то, что она теперь там — в этой чёртовой тюрьме для гулей. Одергивает себя, чтобы не рвануть к Хинами прямо сейчас. И, только потеряв, Аято понимает, что что-то не так, чего-то не хватает, и как бы не хотел, не может наплевать. Он ненавидит себя за то, что становится похожим на отца — с добрым сердцем. Слабым. Не способным защитить дорогое. Если это с возрастом, то Аято чертовски хотел бы вернуться туда, где ему четырнадцать и где он более жесток и беспощаден, хоть и недостаточно. Но это хоть что-то. И пусть этот грёбаный ублюдок Канеки, которого так рвалась спасти Хинами (а ведь тот её даже не помнит, так какого хрена, а?! ), ещё раз переломает ему все кости, он хотел бы вернуть то чёрствое сердце, что было когда-то у него.
Но это невозможно. Аято влюбился — да, похоже, влюбился. Или нет, зависим. Может? Чёрт с ним, теперь он не может не вернуть Хинами к себе, лучше уж сдохнуть где-то на помойке.
Аято обязательно спасет его Хинами. Вот-вот, только дождись меня…