A Single Touch

      Чтобы почувствовать цвет человека, Саше требовалось всего одно прикосновение.       Эта странная маленькая способность была с ней с самого рождения. Не обман зрения, но что-то глубинное, дар, принадлежащий лишь ей. Одно прикосновение — и чужая обнаженная кожа расцветает удивительными красками, которые никто, кроме Саши, не видит, не чувствует. Цвет человека был не просто участком спектра — он был текстурным, ощутимым пальцами, рассказывающем Саше о человеке больше, чем он сам мог бы о себе рассказать. Люди были палитрой, и больше всех Саша ненавидела тех, кто носит в себе болезненную желтизну и кровавый кармин, оттенки коричневого и сверкающую, злобную бронзу. От них ее желудок скручивало рвотными спазмами, и без сожалений и объяснений Саша просто прекращала всякий контакт с людьми ненавистного спектра.       Ее подруги были иными.       Энн — теплая лазурь, проступающая каплями роз и пурпура. Депрессивная Энн окрашивалась глубоким ночным кобальтом с проблесками циановой бирюзы, но ее счастье горело оранжевой тыквой с удивительной паутинкой голубых неновых прожилок. Независимо от настроения, прикосновения к ней были прикосновением к гладкой поверхности стекла. Выдутые ли мастером-стекольщиком фигурки, острые ли осколки разбитого зеркала — это было стекло, холодное, неживое. Приятное ощущение, но не созданное для удовольствия, как пушистые одеяла и мягкие ватные облака.       Марси — это сумрачные папоротники и солнечные кораллы, и кто бы мог подумать, что это сочетание идеально дополняет друг друга? Когда она приходила в восторг, зелень и пурпур превращались в искристую снежную белизну и алый румянец, и на ощупь она становилась мягкой и тягуче-сливочной, притягательной, призывающей к прикосновениям. Саша никогда не ощущала ничего приятнее и изо всех сил тянулась к ней, стремясь прильнуть к сияющей коже. Но когда Марси испытывала отрицательные эмоции, сквозь нее проступал темный золотарник, сапфир и жженая умбра. Цвета становились грубыми, как камни, и топкими, как лесная грязь.       Не имело значения, грустила ли она, злилась, чувствовала отвращение или что угодно еще — ее фактура была одинакова во всех ее отрицательных эмоциях. Всякий раз, когда Саша ощущала приближающийся негатив, она отстранялась, пересиливая свое отвращение только в случае крайней необходимости. Марси была полной противоположностью Энн — ту Саша могла касаться в любом состоянии без опасения ощутить чужую боль.       Грайм… Грайм был другим. Когда Саша впервые встретила его, от него пахло кроваво-красным. Прикосновение к нему было похоже на прикосновение к бритвенному лезвию и телесной физиологической дряни, отвращение и боль переполняли ее настолько, что Саша едва удерживала лицо, но каждый раз ей невыносимо хотелось вырвать самой себе руки, соскрести с ладоней оскверненную прикосновением кожу. Она могла пережить его сдержанные похлопывания по плечу или быстрый толчок рукой, но в самый первый раз, когда ее кожа прикоснулась к его, Сашу почти вывернуло. В то время она думала только о том, чтобы скрыться, сбежать, оградить себя от этой дрянной ауры и флюидов мрака, которые он излучает.       Саша была рада, что так и не решилась уйти.       Пока она оставалась рядом, он менялся. Саша была океаном, океаном, смывающим с берегов кровь и обнажающим сверкающие жеоды изумрудов и берлинской лазури. Она не отстранялась — и он оттаивал, напитывался ее солнцем и успокаивался, как южное море, пережившее бурю. Саша ничего не могла с собой поделать, но она действительно полюбила касаться его. Настолько, что с удовольствием вцепилась бы в него и не отлипала целыми днями.       Но пока в ее распоряжении были только совместные ночи, ради которых Саша жертвовала сном. Грайм храпел так, будто завтра не наступит никогда, и раздражало это только самую малость. Саша положила голову на широкую жабью грудь и легонько гладила пальцами покрытую шрамами бугристую холодную кожу. Под ее ладонью она расцветала изумрудной зеленью и пронзительной небесной голубизной, вдох — и зеленый наполняет могучие жабьи легкие, выдох — лазурь распускается цветами неоновых вспышек. Цвета танцевали, сливались, смешивались неосторожными мазками вдохновенного художника, и Саша могла смотреть на них всю ночь напролет, растворяться в них и в тяжелых объятиях сонной любимой жабы.       Саша лежала в темноте и неотрывно смотрела на видимые только ей пляски цвета. Она знала, что не сомкнет глаз до самого рассвета, но она была к этому готова. Саша вложила свою ладонь в руку Грайма, и та послушно расцветилась смарагдом и азуритом — прекрасными как на вид, так и на ощупь. Если бы она задумалась хоть на секунду, то была бы вынуждена признаться себе, что ничего с своей жизни еще не любила больше, чем эти бессонные часы, наполненные прикосновениями. Что с ней станет, если однажды это закончится? Не то, чтобы Саша позволила этому случиться, но это заставило ее задуматься об одном.       Если бы Грайм был похож на нее, какие цвета он увидел бы в ней?