Blossoming

      Шаг. Я перешагиваю порог комнаты и включаю свет, Лютик ластится к ногам и ржаво мурлычет.       Ещё шаг. Поднимаю с пола футболку старшей сестры и вешаю на спинку стула.       Мне нравится думать о том, что прямо сейчас, в параллельность всей моей жизни, он тоже где-то ходит и что-то делает. Живёт. Спит. Разговаривает. Смеётся. Не думает обо мне.       Мы находимся на одной планете — раз. Мы находимся в одном здании — два. Мы из одного дистрикта — три. У нас много общих приятелей — четыре. Кажется, что мы так близки — столько у нас общего.       Когда я не рядом с ним, то нахожу больше общего между нами, чем в те короткие моменты, когда мне удаётся побыть рядом с ним. Когда я вижу его стеклянные глаза, чувствую запах алкоголя, боюсь его. В те редкие минуты, что я могу быть подле него, я чувствую и точно знаю, что мы два самых далёких друг от друга человека. Именно поэтому мне нравится думать о нём как о родном, когда он даёт мне такую возможность, то есть, когда он далеко от меня.       Я понимаю, что дела мои плохи. Я понимаю, что загнала себя в ловушку. Но, оглядываясь назад, я так и не смогла найти в своей памяти тот момент, когда моё сердце стало моим врагом. Когда оно стало стучать не для того, чтобы давать мне жизнь, а для чего-то совершенно другого, доныне неизведанного мною.       На секунду прекращаю поток мыслей и оглядываю себя в зеркало: светлые локоны около лица запачкались, слиплись и лезут в глаза, чёрные круги под глазами. Я пытаюсь найти в отражении семнадцатилетнюю девушку, я пытаюсь найти хотя бы одну черту за которую меня можно было бы полюбить. За которую он смог бы меня полюбить.       Я пытаюсь отыскать храбрую и самоотверженную Примроуз Эвердин, медика, но какую бы сказку я не хотела там увидеть, я вижу лишь себя – девочку, которая не мыслит своей жизни без одного единственного человека – ментора своей сестры Хеймитча Эбернети.

***

      А всё началось с дурацкой миски с хлебом.       Мы сидели за завтраком: я, мама, Китнисс, Гейл, Финник, кто-то ещё, я сейчас уже не вспомню. Но я точно помню, что и он был с нами.       Завтракали, Китнисс досматривала сон, ковыряя бобовую кашу; мама листала медицинский справочник; Гейл и Финник обсуждали очередные военные стратегии; я не вслушивалась и перебирала в голове список дел на день. Он сидел немного поотдаль, запивая кашу своим обычным напитком из фляги. Он был мятый, с засаленными волосами и многодневной щетиной, от него плохо пахло.       Я потянулась за хлебом и почувствовала, как мужская рука касается моей. Я с отвращением отдёрнула руку, забыв про хлеб. От него не ускользнул мой жест, но и совершенно не задел.       - Думаешь, ты лучше меня? – откусив от куска хлеба, спросил он похрипывая.       Я испуганно прижалась к Гейлу, который сидел ближе всех ко мне и ничего не ответила. Этот пугающий человек ухмыльнулся, не обращая никакого внимания на меня.       Никто не заметил этого небольшого происшествия, которое изменило бег моего времени. Под этой шкурой зверя я, неожиданно для себя, увидела мужчину, который прячется и не хочет быть найденным.       Я стала к нему приглядываться. К его действиям, словам, поступкам. И так случилось, что я нашла там храбрость и ум, самоотверженность и верность. Сама не заметив, я сплелась с ним, позволяя его корням прорасти во мне; преобразилась, всю себя устремив к нему.       Пьяница. Безответственный человек. Дебошир.       Всё это тоже был он, его составляющая. Я не выбирала это, просто с самого начала я была рождена для него. Наверное, этот выбор был сделан ещё до того, как я появилась на свет. Я только сделала первый вздох в своей жизни, и он уже был сделан для него.       Вся эта ситуация пугала меня. Я не могла рассказать Китнисс. Как я могла объяснить сестре, что близость её пьяного наставника заставляет моё сердце учащённо биться, а дыхание, наоборот, замедляться? Я молчала, запечатав сердце. Поклялась, что никто не узнает моей тайны. Даже он. Особенно он.       Я не собиралась признаваться ему, искать с ним встреч, общих тем для разговоров. Но каждый раз заходя в комнату, я бегала глазами по присутствующим, желая найти его. Бездумно проводя время (ту малость, что у меня была между уроками и работой), я мыслями всегда возвращалась к нему: где он? с кем? о чём думает? кого обнимает? Читая утренние отчёты от дежурного медицинского персонала, я боялась увидеть его имя. Китнисс удивлялась, но брала меня с собой на собрания. Я жадно глотала каждое слово, наполненное трезвостью, силой и остротой его подвижного ума.       За мной начал ухаживать Джарод. Он работал на военных складах и учился со мной в одном классе, хотя был на два года меня старше. Я ничего не могла сказать, сделать. Мне было пресно и страшно. Неужели я всю жизнь буду ничего не чувствовать, если речь идёт не о нём? Джарод просто вёл меня. Мы обнимались в нише около жилых корпусов, он гладил мои волосы, когда мы сидели на лавочках в столовой. Целовать себя я ему не давала – берегла свой первый поцелуй. Как я всё делала с оглядкой на него, так и здесь: я берегла свой первый поцелуй для него, даже если этот поцелуй никогда не случится.       Но признаться честно, мне нравилось зажиматься с Джародом на глазах у него. Вдруг ему не всё равно? Вдруг это задевает его?       Я пыталась разыграть колоду карт с человеком, который старше меня в два раза, а умнее во все двадцать два.       Это могло продолжаться до бесконечности, если бы однажды он не появился в больничном крыле во время моего дежурства. Я испугалась, что ему потребовалась медицинская помощь. Но он лишь остановился в проходе сестринской и посмотрел на меня.       - Почему я? – спросил он разочарованно.       Весь дух вышел из меня, я испуганно уставилась на него. Резко пришло осознание, что я – ещё одна проблема, которую ему надо решить. Он был почти трезв, это вселяло надежду. Он пришёл сюда не влекомый алкоголем. Что он хотел?       - Я не выбирала, – я наслаждалась возможностью открыто смотреть на него, ни у кого не воруя. – Это всегда был ты.       - Прекрати играть в эти игры, девочка, – он потёр подбородок, ухмыляясь, – я старше тебя на целую вечность.       Глупо было полагать, что он не замечал моих действий. Я слишком часто мелькала перед глазами, такое бы сработало перед каким-нибудь школьником, но никак не перед ним.       - Я не знаю, что я должен сказать, чтобы ты отвязалась от меня, – ухмылка исчезла, и его лицо приобрело серьёзный, даже немного жестокий вид. – Я пьяница…       - Я знаю, - нервно сказала я, делая несколько неуверенных шагов вперёд.       Знал бы он, что я уже нашла в голове миллион причин не чувствовать к нему того, что чувствую. Но каждый раз причина против превращалась в причину за. Я не могла без него.       - Я старый, – не сдавался он, – мерзкий, противный!       - Я всё это знаю, – подбираясь к нему ближе, повторяла я, – знаю, знаю, знаю.       Не имея возможности прикоснуться, я нéжила его лицо взглядом, поглаживая каждую морщину. Старалась впечатать в свою память каждый миллиметр его кожи. Я подняла руки к его грудной клетке, не смелясь дотронуться.       - Я всё это знаю. Но всё это не отталкивает меня, – я опустила голову, разочарованно мотая ей. – Я маленькая, умная, любимица всех, – сжав ладони в кулаки, я опустила их вдоль тела, так и не посмев дотронуться. – Вот настоящая причина того, что я, что мы…       - Глупая девчонка, как ты не понимаешь! – Он махнул рукой, уходя. – Никаких мы никогда не будет! – крикнул он через плечо почти в ярости. – Никогда! Запомни это.       Я схватилась рукой за ближайший шкаф, сохраняя равновесие. Сердце бешено стучало, мои щёки горели. Стало так легко! Я разделила свою ношу с ним. Я поделилась с ним своим горем и счастьем. Пусть поступает с ним как ему заблагорассудится.

***

      С нашего разговора прошла неделя. Я трусливо приходила на завтрак раньше всех, перестала ходить на собрания и рассталась с Джародом. В этих отношениях больше не было смысла. Он, занимающий все мои мысли, теперь знал правду. Не буду скрывать, что всё внутри меня отчаянно тосковало по нему. Я не слышала его голос, не чувствовала запах и не видела его целую неделю. Перебирая в голове наш разговор, я жалела, что не сказала ему самого главного: ему больше не надо было прятаться, я нашла его. За крикливым пьяницей с бутылкой ликёра я разглядела его, того мальчика, который впервые попал на Голодные Игры.       Я вновь поклялась, что сделаю от себя всё возможное, чтобы больше никогда его не видеть. Что мне сказать ему? Как здороваться с ним? Мне было до жути неловко и страшно. Признаюсь, я боялась, что он высмеет меня при всех или расскажет Китнисс.       Утром я медленно плелась на завтрак, расчёсывая волосы пальцами. За очередным поворотом стоял он. Ждал ли он меня или просто ещё не ложился? Случайна ли это встреча? О, как же сильно мне хотелось верить, что нет!       - От меня пахнет, - предупреждает он, приближаясь ко мне. Внутри меня всё немеет, он не хочет, чтобы я говорила. – Ты – чистейший цветок, я испачкаю твои лепестки. – В ушах кровь стучит так, что я почти ничего не слышу. Но те слова, что могу расслышать, удивляют меня. Слишком тонкие и чувственные, совсем ему не подходят.       - Поцелуй меня, - тихо говорю я. Мне всё равно: бей, пачкай, режь. Только поцелуй. – Попробуй.       Он останавливается в нескольких сантиметрах от моего лица, решаясь. А затем наконец целует меня совсем не так, как я себе это представляла. Целует очень грубо, покусывая мои губы. Щетина колет мою нежную кожу, резкий запах немытого мужского тела и выпивки смешивается с моим.       Он спускается к шее, проводя мокрую дорожку к уху. Я хватаю воздух, словно рыба, попавшая на берег.       - Оставь мне что-нибудь, - задыхаясь, молю я. – От себя.       Он кусает тонкую кожу на шее, втягивая, оставляя след. Мне не противно от того, что я неизвестно какая по счёту таю в его руках. Я знала всё с самого начала, мне нигде не быть первой, когда дело доходит до него. Пытаюсь заглушить горькие мысли:       - Ещё. – Я пытаюсь положить руки ему на плечи, но он резко их сбрасывает и отскакивает в сторону.       - Прекрати это. Я не могу взять тебя, – быстро разворачивается и уходит.       Уважение к Китнисс, к моей матери, к делу? Что помешало ему не останавливаться? Ответ на этот вопрос я, наверное, никогда не узнаю. Я в любом случае получила куда больше, чем смела мечтать всего каких-то полгода назад.       На следующий день я просыпаюсь от какой-то странной тишины. Выхожу из комнаты, первый попавшийся человек говорит, что несколько человек отправились в Капитолий. Вероятность того, что он окажется с ними равна нулю. Кому нужен пьяный неуравновешенный мужчина, который, к тому же, вечно создаёт проблемы? Но сердце не на месте. Через некоторое время мама подтверждает мои опасения: он правда зачем-то поехал с солдатами.       Бесконечные мучительные часы ожидания. Теперь, ощутив его прикосновения, я хотела испытать это вновь. Я не хотела прощаться. Я отчаянно хотела быть с ним.       Время вечерних капельниц, но руки совсем не слушаются меня. Мои мысли витают где-то в другом месте. Скорее всего, они там, рядом с ним. Стараюсь ввести иглу, но руки дрожат. Мама странно смотрит на меня.       - Всё в порядке? – обеспокоенно спрашивает она, пытаясь заглянуть мне в глаза.       - Да, - без колебаний отвечаю я, иглу удаётся установить.       Несколько человек заносят солдата и оставляют на кушетке:       - Никого не осталось в живых, – тихо шепчет парень, его лицо всё в крови, – никого.       У меня перехватывает дыхание. Никого.       - Все умерли!! – истерично вопит он.       Все.       Мы с мамой подбегаем к нему. Пока я пытаюсь ввести успокоительное дрожащими руками, мама держит его, чтобы он не поранился. Я медлю, солдат задевает рукой капельницы, а дальше начинается какая-то неразбериха. Осколки разлетаются повсюду, инструменты летят на пол, мне удаётся вколоть успокоительное и парень притихает.       - Прим, - говорит мама, тяжело дыша. – Посмотри на свои руки.       Я оглядываю их и вижу, что руки все в крови и это моя кровь.       Мама обрабатывает раны и зашивает глубокие порезы. А потом я узнаю, что все вернулись домой живые. С моих плеч будто падают целые горы.       Время к полуночи, сижу на нижнем этаже, вывожу мыском ботинка какие-то рисунки на песке. Не спится. Я всего лишь за один день потеряла и вновь нашла его. Может, он приходил вчера попрощаться?       Рядом кто-то садится. Мне не надо поднимать глаз, чтобы понять кто это. Я узнаю его всегда. Он берёт мои руки и переворачивает запястьями вверх. У меня вырывается тихое «ай», но ему всё равно. Беспристрастно оглядывает бинты, в некоторых местах уже проступила кровь.       - Что это? – грубо спрашивает он.       Я теряюсь. Слишком близко, слишком радостно, что он рядом. Я и глаз поднять не могу, лишь смотрю на его ладони, которые держат мои.       - Я спрашиваю, что это? – вновь нетерпеливо спрашивает он, встряхнув руками.       - Ты делаешь мне больно, - тихо шепчу я.       - Ты пыталась что-то с собой сделать? – снова говорит он, голос хрипит.       И тут я поднимаю взгляд на него, осматривая: усталый и потрёпанный, но живой. Не могу оторваться от родного и горячо любимого лица.       - Ты думал, я пыталась убить себя? – с недоумением спрашиваю я. И в голове мысли катятся кубарём. Да, он меня не любит. Да, он никогда не сможет меня полюбить. Но он верит в мою любовь. Он верит в то, что я люблю его так сильно, что не хочу без него жить. – Этот парень сказал, что все мертвы, но в моей голове не было мысли делать что-то с собой. – Тихо говорю я, смотря, опять же, как его руки держат мои. – Но мне стало очень страшно жить в этом мире, - я тяжело сглотнула, думая, произносить ли то, что задумала, - то есть… Я очень испугалась и не смогла собраться во время работы.       - Чего ты испугалась? – он задаёт мне слишком много вопросов. Неужели ему интересно получить какие-то ответы?       - Того, что дальше придётся жить без тебя. – Я поднимаю на него глаза, возможно, немного с вызовом. Мне хочется крикнуть: «Я не шучу!» Я правда не вижу своей жизни без тебя.       Он смеется горько, хрипло. В каждом его движении видно как сильно ему хочется выпить. Мне не больно от того, что он смеётся надо мной, над моими чувствами. Больнее, чем в момент, когда я услышала, что он погиб, кажется, быть не может. Пусть смеётся, издевается, игнорирует. Но пусть живёт. Мне было страшно и смешно от того, как страстно я желала, чтобы он жил.       Пользуясь моментом, я перехватываю его ладонь и медленно подношу к своему лицу. Это даётся мне труднее, чем я думала. Резкие движения отдаются болью в запястьях. Он не отдёргивает руку. Касаюсь губами медленно, руки его сухие-сухие. Я осторожно, боясь спугнуть, подвожу руку к своей щеке и прижимаюсь. И только теперь я снова смотрю ему в глаза.       - Смейся, - горло болит от слёз, которые не появятся, пока он не уйдёт. - Я не знала, как жить в том мире, в котором нет тебя. Я больше не знала за что мне бороться. Свобода, независимость, родина? Что это значит без тебя? Ты – моя свобода, - возвращаю его руку своим губам, - ты – моя независимость, - ещё один поцелуй, - ты – моя родина.       Он молчит, смотрит куда-то сквозь меня. В какой-то момент я не уверена, что он понимает кто я. Касается пальцами мест, к которым я прикасалась губами. Приятно ли ему? Противно? Встаёт с лавочки, его немного покачивает, тут же подаюсь вперёд, чтобы не дать ему упасть. Он останавливает меня одним жестом: «не надо, ты не нужна мне даже в качестве трости». И уходит. Я по обыкновению боюсь, что больше никогда его не увижу.       Растирая слёзы по бледным щекам, я в очередной раз повторяю себе, что ни одно желание, загаданное на упавшую звезду, заклинание, приворот или угроза не смогут заставить человека любить того, кого он любить никак не может.

***

      На фоне моих чувств происходила война. Я никогда не забывала об этом. Гейл постоянно ходил ужасно задумчивый, что-то обсуждал со старшими. Они с Китнисс почти не разговаривали. Настолько погрузившись в себя, я даже не понимала причины таких изменений между ними. Все были на взводе, затем привезли Пита.       Жизнь бежала по коридорам 13 Дистрикта, не уступая никому. Смерти, болезни, маленькие и большие победы и поражения. Всё больше людей умирало на операционном столе, иногда больничное крыло было заполненои приходилось класть людей на полу; я не бывала в своей комнате сутками. Потом бомбардировки, трясущиеся стены, опять смерти. Всё это было частью нашей жизни, но каждый раз я возвращалась к нему, правда, только в своей голове. Возвращалась к тому чувству, что грело меня и помогало спрятаться от всего, что преследовало меня в реальной жизни. От смертей, боли и страданий.       Между строк этой сумасшедшей жизни, которая стала моей реальностью, я видела его. То рядом с Китнисс, то с кучкой главных, то в окружении солдат. Одна секунда, одно мгновение, один вздох, один выдох. Теперь не могла даже украдкой наблюдать за ним. Вечное дежурство в больничном крыле, быстрый приём пищи… Моя жизнь состояла из перебежек между работой, столовой (если повезёт) и комнатой. Кажется, вот он шанс перерасти себя, забыть и жить дальше. Но он настолько сросся со мной, став частью меня, что я уже не рассчитывала снова стать единственной обладательницей себя самой. Больше того, я ужасно боялась этого.

***

      Приближался финал всей это истории с Восстанием, даже самый маленький ребёнок из Дистрикта чувствовал это. Я очень боялась перемен. Я очень боялась за Китнисс. Собирался отряд в Капитолий.       Я шла по нижнему уровню в свою комнату, у меня было несколько часов вздремнуть. В глазах всё плыло и мне очень хотелось лечь в кровать, чтобы провалиться в свой обыкновенный короткий тревожный сон. Я не могла избавиться от чувства усталости неделями. Сворачивая к жилому корпусу, я увидела мужскую фигуру в зоне для отдыха. Мужчина сидел за столом, спрятав лицо в ладонях. Я сразу узнала его. Внутри всё затрепетало, я не видела его так близко и так долго уже несколько месяцев. Он, услышав шаги, поднял голову и посмотрел на меня. На лице не отобразилась ни одна эмоция. Рад он мне или нет? Раздражён? Я помешала ему? Что мне делать? Пройти мимо? Заговорить? Он разозлится, я не хотела тревожить его, он выглядел очень усталым. Но я так хотела побыть рядом с ним. Кто знает, может, это мой последний шанс? Сколько дней мне ещё предстоит прожить? Каждому из нас.       Я безмолвно подошла и присела к его ногам, с осторожностью (будто зашивая рану) опустила голову к нему на колени. На какой-то миг он замер, перестав дышать. Я испугалась, что он прогонит меня, но вздохнув, он продолжил сидеть. Я слушала, как жизнь пульсирует в нём, подстраивая свой сердечный ритм под его. Мне хотелось думать, что кошмары отступят рядом с ним, но всё было также страшно. Всё те же люди умирали, а я в онемении понимала, что не могу помочь. Китнисс, мама, он. Я хоронила их каждую ночь.       Когда я проснулась, то обнаружила, что он спит, облокотившись рукой на стол. Здесь, рассматривая его лицо как в первый раз, мне показалось, что время изменило свой ход, давая мне возможность побыть с ним в этом предрассветном безмятежии. Я изучала его спящее лицо: седину волос, складку между густыми бровями, поджатые губы, щетину; светлые ресницы подрагивали во сне. Мне так хотелось побыть с ним, но жизнь не просила, она требовала от меня обратное. Вставай! Работа! Долг! Восстание!       Я взяла его свободную руку и крепко поцеловала.       - Я так не хочу тебя оставлять, - тихий шёпот разнёсся по всем коридорам, моё сердце кричало, не желая оставлять его.       Я аккуратно встала и, кинув последний взгляд на самое дорогое, что у меня было, пошла к себе в комнату.       Был назначен день, когда Капитолий падёт. Как в театре, каждый получил свою роль. Китнисс с огромной тревогой прощается со мной. Я уверяю старшую сестру, что мы скоро увидимся. Мама останется здесь с тяжелобольными. Куда делся он я не знаю. А мы с сёстрами милосердия собираем дорожные аптечки. Совсем скоро многим понадобится наша помощь. Бинты, жгуты, антисептик… Я не видела его с тех пор, как стало известно, когда всему придёт конец. Что станет с ним, куда его отправят или куда он отправится сам? Смогу ли я быть рядом с ним там? Всего на одну секундочку, но я захотела, чтобы мы навсегда остались в этих стенах. Мне было трудно отыскать его здесь, как же я буду искать его по всему Панему?       Ночью всё стало тише: кто-то уже отправился в Капитолий, кто-то спал, кто-то дежурил на своих рабочих местах. В воздухе висели тревога и беспокойство, но относительно утра всё было тихо.       Я вышла из комнаты и отправилась в зону отдыха, там, где я пару дней назад встретила его. Я не могла быть в нашей комнате, зная, что прямо сейчас сестра может где-то умирать от ран, а я не могу ей ничем помочь. Прямо как в моём сне.       Я стянула с косы ленту и стала распускать волосы, с обеда меня преследовала тянущая боль в голове. Я услышала шаги и резко подалась к стене, натянутая, как стрела.       - Я не хотел тебя напугать, – сказал он спокойно, направляясь ко мне.       Он был трезв, побрит, чистые волосы были заправлены за уши. Я ласкала его лицо взглядом, не имея сил оторваться. Вернувшись на лавочку, я продолжила расплетать косу. Внутренне вся напряглась, ожидая продолжения. Он не просто так пришёл сюда.       - Прим, я уезжаю в Капитолий утром.       Когда-то в детстве Китнисс учила лазить меня по деревьям. Не надо быть большого ума, чтобы понимать, что у меня ничего не получалось. Но Китнисс не оставляла надежд, пока я не сорвалась с ветки и чуть не сломала себе шею. Я до сих пор помню ощущение, будто из тебя вышибли всё, что было у тебя внутри, каждую мелочь, что делала тебя тобой. А оставили только нестерпимую боль под кожей и ощущение того, что ничего не будет как раньше.       Сейчас я испытывала тоже самое. Я ненавидела Восстание каждой клеточкой своего существования. Оно забирало у меня всё, чем я так дорожила. Юность, Китнисс, его.       - Но я пришёл сказать не это, - он неловко чешет затылок, а затем поднимает взгляд и смотрит мне в глаза, - я так не хочу тебя оставлять.       Как и спустя несколько минут после падения, жизнь осторожно возвращается ко мне, я уже могу пошевелить пальцами рук и ног. Могу сделать неглубокий вдох. Он слышал мои слова тем утром. Он помнит мой поцелуй.       - Я подумал, возможно, мы могли бы попробовать, — он смотрит уверенно, — но если ты поймёшь, что я порчу тебя, — он вглядывается в моё лицо, пытаясь увидеть реакцию на свои слова, — такое чистое создание, то ты должна тут же отказаться от меня.       Мне хочется рассмеяться, но я боюсь задеть его. Отказаться от него? Мне? Неужели он не понимает, что это невозможно?       - Я никогда в своей бесполезной жизни не смогу отказаться от тебя, - я уже могу вздохнуть чуть глубже.       Он обхватывает мою ладонь своими и подносит к губам.       - Я не буду тебе ничего обещать. Я не люблю тебя.       Пользуясь моментом близости, я поправляю свободной рукой волосы, упавшие ему на лоб. Не люби, хорошо. Просто позволь мне быть рядом с тобой. Позволь иметь разрешение знать, где ты находишься и здоров ли ты.       - Я ничего у тебя не прошу, - он перехватывает мою руку и тоже тянет к губам.       Он медленно целует мои пальцы, мурашки бегают по моему телу; я начинаю мелко дрожать.       Ловлю себя на мысли, что так странно видеть свои руки, тонкие и ужасно бледные, в его. Его руки большие и грубые, раскрасневшиеся, в ссадинах. Скорее всего, мы с ним будем смотреться также нелепо, как и наши руки. Но мне хочется крикнуть: «Ну и что!» Сколько времени есть у нас? Как быстро он поймёт, что мы обречены? Я хочу воспользоваться каждой возможностью, чтобы быть рядом с ним.       Он видит мою дрожь. Расстёгивает пуговицы куртки и раскрывает, приглашая.Я обвиваю его руками и прижимаюсь (что есть сил) к груди. Он целует мои волосы, никто не произносит ни слова. Мне кажется, что все слова излишни. Вот он, в кольце моих рук, целует меня. Что мне надо сказать? То, о чём я вздыхала столько месяцев и не надеялась, что когда-то произойдёт, произошло. Будто война отступила. Будто я стала самым счастливым человеком в Панеме.       - Мне пора, - прижимается щекой к моей макушке. – Я найду тебя там, когда всё закончится.       - Береги себя, - шепчу ему в грудь.       - Береги себя, - вторит он, а затем вдумчиво целует меня в лоб, встаёт и уходит.       Какой будет наша жизнь, когда всё закончится? Что скажет Китнисс? Мама? Они любят меня, и быстро поймут какой счастливой он меня делает. Всё наладится. Лишь бы Восстание скорее закончилось.

***

      Я никогда не была в Панеме. Видела его по телевизору, но в живую никогда. Даже в условиях войны, этот город восхищает меня своим величием. Так он прекрасен.       Долго не могу привыкнуть, что его нет в радиусе нескольких километров от меня. Мне постоянно кажется, что я вижу его в толпе: похожая походка, куртка, цвет волос. Я чувствую себя неуютно, будто чего-то не хватает. Надежда на то, что я теперь ближе к Китнисс, утешает меня. Сильнее сжимаю ремень дорожной сумки и делаю глубокий вдох. Всё будет хорошо.       Взрыв. Мы с сёстрами бежим к раненным. Дети, женщины. Кровь, кровь, кровь. Зажимая кровоточащую рану маленькой девочке, оглядываюсь по сторонам в надежде увидеть его, но вижу Китнисс. Она жива. Мы смотрим друг на друга, мне многое хочется ей рассказать. Среди человеческих тел, страха и тревоги, я чувствовала совершенно другое. Я чувствовала надежду. Я пытаюсь улыбнуться Китнисс, так тревожна она была.       Но я не успеваю. Ещё один взрыв, прямо над моей головой.       Боль как самое настоящее живое существо разбегается по всему телу и до краёв заполняет меня. Она вытесняет всё, оставляя за собой лишь желание прекратить эту муку. Но только одно ей не подвластно – разлучить меня с ним. Сделать отдельным друг от друга организмом то, что навсегда должно было остаться единым.       Моя одежда горит, кожа тлеет, словно сделана из бумаги. Мои мысли, желания, сомнения, нежность... Всё сгорит в этом яростном огне Восстания. Но останется он. С моими поцелуями на руках, прикосновениями, волосами на одежде.       Как же спокойно уходить зная, что и я заплатила за мир, в котором он будет жить.       Береги себя, что есть сил.       Я тоже внесла свою плату за твою жизнь без войны.