it kicks like a sleep twitch

Лицо опаляет жаром. Таким мощным, что Джимми сходу понимает — с бровями можно попрощаться. Как, впрочем, и с ресницами. А если уж начистоту, то и с жизнью. Огромный, в восемь с лишним футов ростом, силуэт высится перед ним. Говорят, у страха глаза велики, но сейчас он не чувствует никакого страха. Напротив, мозг фиксирует каждую секунду беспристрастно, как оператор кинохроники. Первый кадр — великан отшвыривает в сторону тело, пустое и безвольное, как дешевая экшн-фигурка из комиссионного на углу. Второй — на его паскудной морде проявляется ухмылка. Ухмылка сочится торжеством, и от того, что оба они знают — это торжество заслуженное, все по делу — на душе становится еще гаже. Третий — глаза великана сверкают. Как два изумруда. Пошлое сравнение, но попробуйте придумать что-то получше перед лицом смерти. А потом меч — клинок из красного пламени — опускается на его шею… …и возвращает в комнату. Тень от ночника, умильного дельфина с подсветкой во все цвета радуги, пляшет на стенах. Он смотрит на потолок. На трещинки в облупившейся краске. Одна из них даже уже не трещинка — вполне тянет на гребаный разлом Сан-Андреас. Словно палочник, она раскидывает свои тонкие лапки во все стороны. Надо бы выкроить пару часов на выходных и скататься в центр, там как раз недавно открыли строительный гипермаркет. Не то рано или поздно разлом, собственно, РАЗЛОМИТСЯ, и потолок рухнет на голову. У Джимми Фриза и так пробуждение не сахар. Он лежит, ощущая, как по лопатке (точнее, по толстенной подушке из сала на ее месте) ползет холодная струйка пота. А больше холодного в комнате нет ничего. Духота. Больше всего Джимми не выносит духоту. Нет, Трес-Кабронес в целом нельзя назвать райскими кущами. Даже напротив — если вдруг кому-нибудь вздумается подобрать иллюстрацию к выражению “забытая богом дыра”, то лучше панорамы этого местечка и не придумаешь. Не хватает только горы тлеющих покрышек в качестве последнего штриха. Cherry on a shit sundae, как метко выразился в одном из своих роликов старина Видеоигровой Задрот. Тоже, к слову, Джимми. Но даже бесконечный вой бродячих собак, “увлекательные” расследования (как вам, например, кража ржавых вил из подсобки Сэма Пиккетта? старина Сэм утверждает, что этими самыми вилами его однажды заколют насмерть) и разнузданные пьянки в таверне напротив дома не идут ни в какое сравнение с тем, что в этом городе… Попросту. Нечем. Дышать. Джимми давно перестал пытаться. Чистый и свежий воздух в Трес-Кабронес такая же редкость, как вода во вселенной “Безумного Макса”. Поэтому он лежит и дышит медленно, размеренно. Так, как учат во всяких видео про расслабление и медитацию на ютубе. Вдох-задержал-отсчитал до пяти-выдох. Вдох-задержал-отсчитал до пяти-выдох. Он старается, но расслабление никак не приходит. Пижама — кигуруми в виде поросенка, подарок от Нацуки на минувший день рождения — противно липнет к телу. В душ сходить, что ли? Мечта манящая и абсолютно несбыточная, потому что вода в последние несколько дней тоже перешла в разряд роскоши. Поблизости прорвало трубу, и местная станция разом перекрыла снабжение на всю округу. Конечно же, коммунальщики не были к такому инциденту готовы. Вовремя эти суки только взымают плату за свои услуги. Ненадлежащего, нахуй, качества. Джимми, конечно, может сейчас подняться и пойти сокатиться из ведерка. Так сказать, принять душ в стиле “кантри”. По правде сказать, часть его прямо-таки уговаривает поступить так. Кое-какие запасы они заблаговременно сделали, поэтому большого убытка не будет. Но все равно это слишком эгоистичный поступок. Неуважительный к ближнему. Поэтому он просто ворочается и вздыхает, а перед глазами вновь встает перекошенная в торжествующей улыбке рожа, и жар обдает лицо. — Что, с-снова? — Снова, — подтверждает Джимми. Без злости или грусти. Просто констатирует факт. Как чертов оператор кинохроники.

***

Слова всегда давались Юри тяжело. Есть в этом горькая ирония, потому что даже среди девочек никто не складывал стихи так ловко, как она. Все “писательские советы дня” родились, в конце концов, не на пустом месте. Юри видела, как Сайори зачеркивает в своем блокноте строчку за строчкой, как Моника грызет ручку, прикидывая, где лучше расположить на листе следующую cтрофу. Как Нацуки бесится и курсирует по аудитории туда-сюда, потому что рифма никак не приходит в голову. К концу каждого собрания мусорная корзина заполнялась нерожденными стихами доверху. За годы Юри не прибавила к ним ни единого листочка. И тем не менее — буквы черной вязью ложились на бумагу, соединялись, наполнялись смыслами и эмоциями… (оживали? да, может и так), но когда приходило время их озвучивать, вся хорошо смазанная машина со скрипом вставала. Из нее валил дым и сыпались шестеренки. Кажется, кто-то из поэтов говорил, что мысль изреченная есть ложь. Кто бы это ни был, думает Юри, он чертовски хорошо понимал, как устроен мир. Но она привыкла жить и с этим. Научилась слушать. И сейчас Юри слышит, как Джеймс (пусть шериф зовет его Джимми — это имечко для флоридских скейтеров, реднеков и автогонщиков НАСКАР, а не для приличных людей) ворочается рядом. Липкий страх исходит от него, и ей даже не нужно оборачиваться, чтобы понять — сегодня будет одна из этих ночей. Ночей, когда они не спят. И не потому что никак не могут насытиться друг другом. Таких ночей много. Достаточно много для того, чтобы Юри начала подыскивать ближайшую клинику сна. Или хотя бы адресок врача, готового без лишних проволочек выписать рецепт на снотворные. Пока что таковых не попадалось. Коп, который сидит на таблетках, привлекателен в нуарном детективе, может быть, но только не в жизни. Джеймс понимает это и сам, поэтому на приемы ходит из-под палки. Юри уверена — не пригрози она пару раз втащить его в кабинет за руку, он и до сих пор ни разу не переступил бы порог. Он говорил, что сложно будет потом объяснить на работе, откуда в его медицинской карточке появились четыре страшные буквы. Все-таки Трес-Кабронес не детройтское гетто, преступность тут колеблется в районе абсолютного нуля. Но Юри настояла на своем. И обнаружила, что в моменты, когда она точно знает, как правильно, откуда-то появляется уверенность, твердость. (и пропадает заикание) “Иначе за рецептом на тяжелые транквилизаторы придется обращаться уже мне”. — припечатала она тогда, аккурат перед первым визитом, и он поддался. На работе появлением в карточке новой записи так и не поинтересовались — Чапман весьма вольно относится к документальному… сопровождению сотрудников, так что тут удивляться нечему. Дело привычное. Но привычным делом стали и такие пробуждения. Тени от ночника — мягкие красные, зеленые, сиреневые отблески — мечутся по стенам спальни. Юри закрывает глаза, вздыхает и готовится снова провалиться в сон, когда чувствует легкое, почти эфемерное прикосновение. По телу пробегают мурашки, и вздох переходит в смешок. В невербальном общении Джеймс Эдвард Фриз, помощник шерифа города Трес-Кабронес, так и не продвинулся дальше подготовительной группы детского сада. — Твой б-будильник прозвонит через четыре с четвертью часа, — говорит Юри с напускной строгостью. Получается плохо, неубедительно, потому что сама она почти спит, — и будь уверен, з-завтра т-ты от меня не дождешься т-тонизирующего чайного сбора, Дж-джеймс. — Через четыре с четвертью часа, — повторяет он. — Впечатляет! Я знал, что некоторые умеют на лету стихи складывать, те же рэперы-фристайлеры, но чтоб скороговорки… Как же это называется? Слово такое хитрое на “а”. Юри знает слово, которое он пытается вспомнить. Или только делает вид, что пытается. Чтобы не говорить о том, о чем они оба сейчас думают. О том, зачем завтра на кухонном столе снова появится термос с тонизирующим сбором. — А…а…аллитерация, — говорит Юри и на последнем слоге срывается в сочный зевок. — Точно, — подтверждает Джеймс. — Она самая. У тебя не голова, Юри, а дом советов. Энтузиазм в его голосе ей совершенно не нравится. Фальши в нем больше, чем в огромном блестящем алмазе, который лежит в коробке на чердаке. Очень симпатичная штуковина, обошлась всего в четырнадцать девяносто девять, зато прекрасно смотрится на елке в Рождество. — Самый прекрасный на свете дом, — продолжает он, — хотел бы я там навеки поселиться. — Т-ты и так… п-поселился. Живешь, и я д-даже арендную п-плату с тебя не взымаю. Джеймс шуршит одеялом и поворачивается к ней. Она тоже поворачивается, и теперь они лежат лицом друг к дружке. В зыбком, тусклом свете ночника все же видно; улыбается он одними лишь губами. В глазах нет и тени веселья. Лишь усталость, страх и… надежда? Юри это понимает. Они оба понимают. Но никто не решается упомянуть о слоне в комнате, о белой обезьяне или еще каком-нибудь жителе зверинца. (there´s a hippopotamus in my pool) — В-во сколько ты в-вернешься з-завтра? — Зависит от того, нагрянет ли с жалобами очередной недотыкомка или нет. Бернис из скобяного у меня уже поперек горла. Инопланетяне, видите ли, повадились летать к ней. Сначала вживили зонд, а потом начали прятаться в доме, наблюдать за состоянием. И в доказательство тычет мне в морду рукой. Я говорю, Бернис, милая, это не инопланетный зонд, а жировик размером с Небраску. Иди к врачу, да побыстрее, пока он самосознание не обрел! Да хрен там — таскается через день и бубнит одно и то же… Юри теряет нить рассказа про тетку, которую осаждают пришельцы со звезд. Ей абсолютно плевать, что там произойдет, пусть даже завтра в небе появится летающая тарелка, выпустит из днища гравитационный луч и утащит домик Бернис вместе со всеми его обитателями. Та никогда не упускала случая нагреть Юри на пару баксов. Еще всегда смотрела волком, дескать, бери, что тебе нужно, и проваливай, нечего тут смущать своими прелестями благонравных граждан. Самым благонравным, конечно, был супруг Бернис, тощий мужик в неизменной майке с пятнами машинного масла. Тот еще ловелас. Если с его волос соскоблить весь жир, то на этом сырье можно год жарить блинчики в местной забегаловке. А все туда же, взглядом чуть ли не прожигал ее леггинсы — вот уж где ходячее воплощение благочестия. Так что Юри не слишком волнует судьба Бернис и ее семейства. А вот правый глаз Джеймса, в котором лопнул сосуд так, что весь белок залило кровью — другое дело. Спал ли он сегодня? Или лежал в полудреме, вздрагивая от каждого шороха? Шорохов, кстати, в последнее время подозрительно много. NB: когда вновь выберешься в город (на большую землю, ура!), Юри, обзаведись мышеловками. Сникерс все равно один не справляется — ему бы греть пузо на крыльце. (не у всех есть действенные методы борьбы со стрессом) Ну да. К своему-то она не прибегала уже сколько? Четыре месяца? Полгода? Может, даже больше? Со дня рождения Мортона — ни-ни. Да и тогда не стала бы, если б Нацуки не заставила именно ее произносить тост в честь именинника. Нат славная и добрая, но деликатности в ней меньше, чем в асфальтоукладчике. Тост вышел провалом, Юри мялась и смущалась с бокалом в руке. Все, разумеется, благодарили и тактично хлопали, но она знала — на самом деле каждый из них, кроме Джеймса, ее осуждал. Поэтому Юри тоже себя осудила. И самолично привела приговор в исполнение. Тем же вечером в ванной. Джеймс, спокойно читавший в спальне какой-то дурацкий роман, заметил, но ничего не сказал. Из деликатности (навряд ли) или из опасений, что это выльется в сцену (вот это уже более вероятно), но промолчал. Точно так же, как она сейчас молчит. Выходит, они друг друга стоят. (мысль изреченная есть ложь) — Если приду пораньше, заберу часть бумажной работы с собой. В участке стоят такие древние компы, что даже текстовый процессор по две минуты грузится, работать невозможно. Поговорю с Чапом, и то… — Что т-ты видел? Джеймс осекается на полуслове. Оно некрасивым обрубком повисает в воздухе между ними. Ужас в глазах напротив Юри растет, и от этого ей самой становится страшно. Грудь стискивает металлическим обручем, в горле пересыхает. Почему так жарко и не хватает воздуха?

***

— Ничего нового, — признается он. Неловко пытается перевести все в шутку, но понимает, сразу понимает, что Юри ее не оценит. — Мне просто снова отрубили башку. Бывает. Рука машинально тянется к шее, и ему приходится останавливать себя, чтоб не потереть то место, куда так и не ударил меч Шиннока. В памяти всплывают рассказы из воскресной школы — тетка настояла, чтоб маленький Джимми и его братик пару раз причастились к божественному слову. Но он вынес из обители Господа только любовь к сдобным булочкам, а еще страх. Перед строгим и суровым ангелом с горящим мечом, который придет карать грешников за их проступки. Если б только эта надутая мегера, миссис Каррутерс, знала, что на самом деле огненным мечом орудует мужик в дурацком красном парике, она бы разом охуела и уже не выхуела обратно. Однако ей повезло доживать свои дни и не подозревать о том, что оружие апокалипсиса существует. До недавнего времени оно находилось в неблагонадежных руках. И кто же позаботился о том, чтоб эта страшная штука не принесла в мир всепоглощающий, неумолимый пиздец? Джеймс Эдвард Фриз, неблагочестивый мальчишка, которого больше интересовали сдобные булочки и виноградный сок, что подавали на причастии. От этого знания миссис Каррутерс охуела бы не меньше. (а кто теперь позаботится о тебе?) — Н-не б-бойся, — голос Юри, спокойный и ласковый, несет в себе ответ на этот вопрос. — Расскажи м-мне. Но Джимми молчит. К чему это? События тех трех с половиной, что ли, минут пересказывать глупо — в конце концов, она же была там, рядом с ним, видела своими глазами. А чтоб выплескивать чувства — так для этого есть психолог. Если уж Джимми платит терапевтке сто тридцать девять девяносто пять за часовой сеанс, то пусть она эти деньги (немалые, к слову, для уровня достатка в Трес-Кабронес) отрабатывает. Хлебает затхлую водицу его подавленных эмоций полной ложкой. Эмоций много, но самой яркой, раскаленной докрасна, среди них оказывается чувство, что его наебали. Именно так. Это не обман, а циничная, без зазрения совести, наебка. Люди, которые говорят, что ты способен сделать все, что тебе захочется, если приложишь достаточно усилий, бессовестно врут. Иногда даже ста процентов твоих возможностей не хватит. Когда чудила в стремном парике и смешном кафтане превратился в демона с пудовыми кулачищами, Джимми вышел против него. Он боялся, да, а как тут не испугаться? Демон запросто, с пары тычков, уложил Рена Тао и Йо Асакуру, двух самых опытных бойцов, а потом хорошенько вдарил и Чапу. Поэтому Джимми испугался, все так. Но он все равно вышел. Потому что было за кого выходить. За Юри. За Сайори. За Чапа, который получил свою порцию живительных пиздюлей парой мгновений раньше. Никого из них Джимми Фриз не назвал бы слабым, даже Сайори — депрессия та еще сука, и чтоб противостоять ей каждый день, нужна воля тверже камня. Поэтому, если ребята не сдались, разве ОН имел на это право? Да ни хрена подобного. Поэтому, когда Джимми пошел, шаркая негнущимися ногами, к этому рогатому уроду (запах серы, дым из ноздрей — почти Сатана на минималках), как раз и вспомнилась фраза про сто процентов возможностей. Уже в первые пять секунд схватки стало понятно, что ста процентов ему не хватит. Не хватило даже двухсот и пятисот. Он попал демону по морде. Приложился своим коронным правым, который срубил того четверорукого бугая на турнире. А демон едва шелохнулся. Качнул башкой, словно недоумевая, что за комар пытается его тяпнуть. А потом перехватил руку Джимми. И когда пальцы, словно вытесанные из раскаленных углей, обожгли кожу, до Джимми дошло — его усилий, его устремлений, его ЖЕЛАНИЯ победить, уничтожить соперника недостаточно. Иногда мало просто быть добром. Во сне Джимми Фриз беспомощен. Беспомощность ввергает его в ужас, обездвиживает, давит на грудную клетку. Говорят, что на любую крупную рыбу всегда найдется рыба крупнее. Джимми справедливо считал себя большим и сильным во всех смыслах, пока не нашелся кто-то по-настоящему достойный этих двух характеристик. И от этого чувства, которое обрушивается на него три, а порой и пять ночей в неделю, внутри перехватывает дыхание. Даже чаще, чем от духоты. (you will choke, choke on the air you try to breathe) — В какой цвет ты бы покрасила потолок? — М? — Она явно ждала какого угодно вопроса, но не этого. Джимми любит обманывать ее ожидания, правда, в приятном смысле. Например, по пути домой с очередной многочасовой вылазки в центр привезти булочки из кондитерской. Ее обожаемые, с творожным кремом и киви. Или — вот уж действительно беспроигрышный вариант — книги. Единственное нарушение приватности, которое он себе позволяет — заглянуть в ее вишлист на амазоне. Хорошо, что вспомнил. С утра стоит проверить — вдруг пополнилась очередная подборка со скандинавскими детективами. Наверное, это естественно, в такой-то жаре скучать по холодным пейзажам и холодным людям. — Пора бы нашу с тобой обитель чуть подновить, а то она скоро будет похожа на тайский храм, по которому туда-сюда скачут мартышки. Юри усмехается и пихает его в бок. Понятно, набралась все-таки от розового гремлина дурных манер. — Я с-смотрю, ты расчехлил п-п-п…п-пращу, Д-давид, мечешь к-камни в мой огород. Прекрасно, библейские метафоры в постели. Вот что бывает, когда живешь с девушкой, которая сперва научилась читать, а уже потом связно разговаривать. — Нет, даже не думай. Просто если кому-нибудь взбредет в голову под определенным углом попасть вон туда, где щас светится красный огонек, то вся старая краска осыпется нам на головы. А потом сверху штукатурка грянется, и… — З-закончим мы как Язон под “Арго”, я п-поняла тебя. — Я хотел сказать, как Джейме с Серсеей, ну да ладно, твой варик мне тоже нравится. Юри снова бьет его в бок, не сильно, но ощутимо, и смешно морщит нос. Ради этого можно стерпеть что угодно, все тычки в мире. — Фу, они же б-брат с сестрой, Джеймс, это не наш вариант. — По крайней мере, любили они друг друга примерно так же. По телу пробегают волны мурашек. Господи, какой же кринж ты сейчас спизданул, мой ванильный мишка. Чап прав, ты размяк, совершенно размяк. Джимми из две тыщи пятого с его ржавым великом, рваными джинсами и банданой как у Эминема, посмеялся бы над тобой и, может, даже в харю бы плюнул. Но это вопрос дискуссионный, особенно, если учесть, что порвал джинсы Джимми из две тыщи пятого не дизайнер, а какой-то ебаный куст с колючками. И порвал их аккурат на жопе. Так что тут еще бабушка надвое сказала, кто и над кем бы всласть похохотал. — Ты не ответила на мой вопрос относительно потолка. — З-знаю. Ты п-прав, к-конечно, его стоит перекрасить… — Но? Он хорошо знает, что будет “но”. Уже по ее интонации, нерешительной и робкой, понимает, что будет. Оно уже там. Только прячется, словно стоит за кулисами. — Д-джеймс, ты же понимаешь… Теплый пальчик гладит его ладонь. Прочерчивает по ней линии. Поперек той сеточки, которую изобразила матушка природа. — Д-дом старый, п-поэтому с-сам знаешь, о-одно непременно потянет за собой другое. К-коснемся покраски, а там выяснится, что п-перекрытия дышат на ладан. Мы, к-конечно, и их можем п-поправить… а потом обнаружим, что не сегодня-завтра осядет п-пол. Любые такие масштабные начинания требуют… д-д…д…средств. Ну конечно, как будто мало было пут, связывающих их по рукам и ногам. Но Джимми особенно не злится, потому что: а) нет смысла; б) не на кого; Что изменится от того, что сейчас он начнет ворчать в пустоту? Уютное, обрамленное креслами и книжными полками пространство спальни к этому не располагает, так что он только себе лишний раз испортит настроение, и расстроит Юри. Что касается пункта “б”, тут, как говаривал старина Хэнк Хилл, не думай слишком много, иначе есть риск додуматься бог знает до чего. Джимми даже примерно представляет, что там ждет, на конце этой радуги размышлений. Осознание, что он сам, вот этими пухлыми руками, вылепил свое неприглядное настощее. Тогда это игра ради игры — он и так привык регулярно отвешивать себе ментальные пинки. Но безденежье и пустые обязательства держат, давят, стягивают, и Джимми видит только один способ порвать их все разом. Хватит беспомощности. — Может, нам тогда переехать?

***

Когда он задает этот вопрос — неуверенно, как будто не обращается к ней напрямую, а просто думает вслух, до Юри доходит: нанесенный урон она недооценила. Обычная, рядовая ситуация из категории “not great, not terrible” переросла в самый настоящий Чернобыль. Который своей радиацией, разрушительными и едкими гамма-волнами точил Джимми. Грыз его изнутри. Возможно, с того самого дня, как они вернулись из тибетского монастыря. — П-переехать? — переспрашивает Юри. Выиграть, выиграть хотя бы пару минут, иначе она не успеет выработать стратегию, которая погасит этот взрыв из колы с ментосом. Джеймс вздыхает и дергает к себе одеяло. Нервничает и сердится. Не на нее, конечно, но легче от этого все равно не делается. Даже несколько лет, которые прошли бок о бок с Нацуки, не научили абстрагироваться от настроения окружающих. Забивать, как сказал бы Джеймс. — Да. — говорит он. — Если не получается с ремонтом этой халупы, может, ну ее на хер тогда? Ты ж вроде как собралась подаваться в Университет Калифорнии, а она отсюда далековато, все деньги будут уходить на перелеты. — А твоя работа к-как же? — Подам прошение о переводе. Поскольку личное дело у меня чистое, грешков особых не водится, наверху не найдут причин мне отказать. О да, личное дело у Джимми действительно такое, что не прикопаешься. Юри однажды представилась возможность в него заглянуть, и от увиденного ее даже взяла гордость. Ни единого нарушения устава, случая халатности или превышения должностных полномочий. Ничего из того, чем в последний год славился Джимми Фриз. Чапман Бодески заполнял дела сотрудников участка так, как школьники оценивают друг дружку во время классных работ. По принципу “ты мне — я тебе”. Здесь, в Трес-Кабронес, у нас разыгрывается своего рода семейное кино. Во всех красках показывающее силу взаимовыручки. Это наталкивает Юри на мысль. — А Чап? Джимми поднимает глаза к потолку. — Что Чап… мы с ним по пивку возьмем, как обычно, обговорим это. Думаю, он все поймет и не обидится. Юри смотрит на него своим патентованным “ты-это-серьезно?” взглядом. Срабатывающим безукоризненно в девяносто восьми случаях из ста. — Ладно, он обидится. Но ведь отойдет же потом! Всегда отходит. — говорит Джимми. Пытается убедить сам себя. — И вообще, я ж для тебя это предлагаю в первую очередь! Мне-то везде хорошо, лишь бы крыша над головой была, жрачка и быстрый интернет. Вот и ложь пошла в ход. Пусть и с благим посылом, но все же. Из-под этих неуклюжих попыток заслониться словами все равно проступает что-то другое. Гораздо более… простое. Впрочем, Юри с ним тоже не на сто процентов честна. Она действительно упомянула (заикнулась!) о том, чтоб поступить в “Ю-Си-Эл-Эй”, но на этом все. Лос-Анджелес даже на картинках в интернете не казался привлекательным. Одна мысль о том, чтоб оказаться там, посреди бурного людского моря, повергает ее в ужас. Юри умеет быть незаметной, этот навык выручал ее не раз, когда приходилось тяжко. И на турнире, и вообще. Но когда тебя не замечают — это одно дело. А когда не хотят замечать — совсем другое. Равнодушие ее пугает. Она даже немного завидует Нацуки — та освоилась быстро, сняла студию в Бруклине и с готовностью нырнула в жизнь большого города. Время от времени в ленте инстаграма попадались ее посты. Яркие, цветастые, предлагающие попробовать кексы, маффины и рисовые булочки собственного изготовления. Судя по количеству реакций под постами, бизнес Нацуки уверенно идет в гору. Разница между ними видна невооруженным глазом. — Н-не нужно. Я м-могу поступить в м-муниципальный к-колледж Гаудлока, т-там тоже есть программа а…а…английской словесности. Лицо у Джеймса становится кислым, словно ему на язык выдавили концентрированный лимонный сок. — Гаудлок, Юри, это гребаная помойка. Просто чуть побольше размерами, чем Трес-Кабронес. Не уверен, что твоему светлому уму будет достаточно диплома из местной шараги. — Это м-мелочи… — Ошибаешься. Только в книжках люди тянут самородков с улицы за собой. В жизни ты хрен пробьешься куда-либо без бумажки. Он и правда на взводе. Обычно перебивает ее редко, только в исключительных случаях. (потому что знает — для тебя довести предложение до конца та еще задачка) Но сейчас… — Пойми, мне не хочется, чтоб ты здесь закисла. Я-то ладно, уже почти все свои шансы прощелкал. Но если ты потратишь лучшие годы, гоняя тараканов по библиотеке туда-сюда, я себе этого не прощу. Не для тебя эта жизнь, Юри. Господи, зачем он настолько все усложняет? Неужели не понимает, как тяжело сопротивляться после таких слов? — А Фрэнк и Сникерс к-как же? Т-ты о них подумал? Что-то зашуршало под одеялом, мягко ткнулось в ноги. Через пару секунд уверенного продвижения вперед наружу показалась умильная морда. Блеснули зеленые глаза. Мистер Сникерс собственной персоной, дамы и господа. Легок на помине. Джеймс улыбнулся и почесал кота за ухом. Тот подставил лобастую голову под его руку и довольно замурлыкал. — А что не так с этим доходягой? Ему место везде найдем. С Фрэнком посложнее, он у нас большой мальчик, но я, честное слово, постараюсь нарыть нам если не дом, то хотя бы квартиру попросторнее. Ну что ж, удачи тебе. Юри довелось как-то прицениться к стоимости аренды на риэлторских сайтах, и от увиденного глаза едва не полезли на лоб. Рынок недвижимости не просто был перегрет, он полыхал адским пламенем. Плохое сравнение, если учесть, какие сны видит Джеймс, очень плохое. — П-почему ты не хочешь остаться здесь?

***

Он в недоумении моргает. В области селезенки колет — проснулось чувство вины. Ты тиранишь не только себя, но еще и Юри — бедолага еле-еле соображает из-за недосыпа. Ведь буквально минуту назад всю мотивацию выложил как на духу. В которой не было ни единого слова неправды. А она все равно задает этот вопрос. Своим обычным, спокойным тоном. — Я же только что тебе сказал, что в Л.А будет… — Н-нет… — перебивает она, — п-почему т-ты не хочешь остаться здесь? Почему? Да потому что если он останется, то все пойдет по-прежнему. Ежедневная трепотня на работе с друзьями, разомлевшими и одуревшими от безделья. Редкие поездки в Гаудлок, когда даже купить продуктов в гипермаркете или забрать посылку с Амазона — уже приключение. Вечер пятницы, когда возникает известный по литературе конфликт чувства и долга. Хочется промочить горло, но вместо этого приходится следить, чтоб другие посетители местной таверны не бузили. Иначе к понедельнику на столе у Чапа окажется стопка заявлений о мелком хулиганстве. Кому дорогой друг поручит работу над этими заявлениями? Известно кому. “Пещерные дни”. Одного хилого дуновения ветерка хватает, чтоб повалить вышку, которая доставляет в Трес-Кабронес интернет, и тогда они всем городом откатываются на несколько десятилетий назад. Юри-то ничего, она в таком случае пожимает плечами, заваривает очередной ройбуш или улун и утыкается в книжку. А Джимми мается с тоски. (и духота) Да. Она самая. Воздуха вообще нет — его выжег своим пламенем рогатый бог-демон Шиннок. — Я… я просто чувствую, — говорит Джимми, — что д…должен… Проклятье, ну какого черта он сбивается? Сейчас Юри еще грешным делом подумает, что он ее передразнивает… У него, конечно, и в мыслях этого нет, но ведь она так плохо считывает такие штуки… Джимми напрягается и выталкивает из себя остаток фразы. Это удается, но комок в горле так никуда и не уходит. Напротив, только растет. Заполняет собой освободившийся объем. — Что д…должен сделать хоть что-то, понимаешь? Я не могу ходить на работу, потом домой, потом снова на работу, заглядывать в перерывах в магазин и делать вид, что все в порядке. Потому что ни хрена не в порядке! — Но т…ты ведь и раньше т-так жил, разве нет? Голос ее звучит робко, и от этого чувство вины колет сильнее. Он ведь обещал себе не злиться, потому что смысла в этом нет, и в итоге выплеснул злость на человека, который совершенно не при делах. Молодец, приятель, лови соточку баллов. — Жил. Но раньше это был мой выбор. А теперь я…я чувствую, что и выбора у меня никакого нет. “Его забрали”. Окончание фразы вертится на языке, но Джимми его не произносит. Отчего-то очень стыдно. Юри замолкает. Молчит долго. Джимми не смотрит на нее. Отчасти из-за того, что усталость все-таки берет свое, перед ней страх отступает. Но еще ему совестно. Громких звуков Юри не любит, нервничает даже тогда, когда он ругается в дискорде на криворуких тиммейтов. А тут… — Скажи мне… — начинает она, — у тебя есть на службе д-должностные инструкции, т-так? Чего это она? Если хочется ненавязчиво перевести разговор на отвлеченную тему, то вариант выбран не самый увлекательный. — Есть, конечно. Устав и еще много всякого… — Х-хорошо. Теперь п-поясни: что предписывает д-делать У-устав в с…с…случае нападения на З-землю сверхъестественного существа из преисподней? — Н-ничего. — отвечает Джимми. Неуверенно, как школьник у доски. Или тот редкозубый доходяга, который спиздил у Сэма Пиккетта его ржавые вилы. На лице Юри появляется удовлетворенная улыбка. Даже сонной поволоки во взгляде не осталось — детектив ухватился за ниточку и принялся ее разматывать. — Т-тогда ответь мне, зачем т-ты напал на Ш-шиннока т-тогда, в м…м..монастыре? Кажется, депривация сна приобрела причудливые формы, потому что весь этот разговор потихоньку скатывается в область бреда. Причем бреда неочевидного — на первый взгляд все стройно и логично, но если копнуть… — В смысле “зачем?” Ты меня удивляешь, чесслово. Если б я не вломил ему, он бы всех загасил. Так что я должен был… — Н-нет, — парирует Юри, — не должен. Если на то п-пошло, тебе следовало б-бежать. И…инстинкт с-самосохранения, Джеймс, эволюционный механизм. Но ты п-поступил иначе. Это был твой самый главный выбор. Он сделал тебя свободным. Она говорит тихо, почти шепотом, так что слышно, как тикают часы в гостиной, как сварятся собаки на пустыре, как автомат в таверне “Дудка и трубник” шпарит развеселое кантри с сорокопяток. Но для Джимми каждое из этих слов — раскат грома. Предвещает этот гром не бурю и шквальный ветер. Нет. С собой он несет теплый и ласковый дождь, чтоб напитать иссохшую землю. И Джимми тянется к нему. — Не нужно переворачивать свою и мою ж-жизнь с ног на г-голову, — говорит Юри. — то, что ты ищешь, уже с тобой. П-просто иногда оно т…теряется из виду. Джимми чувствует, как тяжелое и плотное кольцо, сдавившее грудь, начинает разжиматься. Не рассеивается мгновенно, нет, такое бывает только в сказках и дешевых мелодрамах. Но слабеет. — Ты хоть представляешь, как я тебя люблю? — спрашивает он. — Д-догадываюсь. А т-теперь давай, п-пожалуйста, спать д-дальше. — Нет, так не пойдет. Может, мне тебя порадовать хоть чем-то? Юри вздыхает и подкладывает руку под голову. Сникерс тут же устраивается у нее под боком. Волосы все того же удивительного темно-фиолетового оттенка занавешивают глаза, но Джимми все равно кажется, что он видит в них смешливые искорки. — Т-так и б-быть, я приму от тебя б-благодарность в виде фирменного с-сырного омлета к з-завтраку. И всего-то? Впрочем, если таково желание, как тут ослушаешься? — С тремя видами сыра забацаю. — обещает Джимми. Обещание уходит в пустоту, потому что Юри уже спит. Но решимости от этого меньше не становится. Он укладывается рядом, выпихивает Сникерса в ноги (этот шерстяной мудила совсем обнаглел, повадился устраиваться жопой на подушке) и пытается заснуть. Однако сон — вот проклятье — опять не идет. А есть ли у них вообще эти три вида сыра? Не проебется ли он? Джимми выкапывается из-под одеяла и осторожно, стараясь не топать, идет на кухню. Юри, конечно, не обидится из-за такой ерунды, даже не расстроится. Зато он, если не сумеет выполнить обещанное, и обидится на себя, и расстроится. — Так, что тут у нас? — бормочет Джимми под нос, исследуя нутро холодильника. Немножко моцареллы — есть. Маасдам — есть. Чуть заветренный, но это ничего, в общей картине будет незаметно. А вот и треугольнички плавленого. Превосходно. Три из трех. Юри останется довольна. Джимми закрывает дверцу и с удовлетворением потирает ладони. Босые ноги обдает сквозняком — они позабыли закрыть окно перед тем, как ушли спать. Джимми подходит к створке и высовывается наружу. Ветер бьет в лицо, и его свежий порыв рассеивает духоту, а вместе с ней — и тревогу. Вдох-задержал-отсчитал до пяти-выдох. Вдох-задержал-отсчитал до пяти-выдох. В колено тычется мокрый резиновый нос — это дружище Фрэнк решил выяснить, чего это хозяину вздумалось шастать по дому среди ночи. Джимми наклоняется и осторожно гладит пса по голове. (we'll find our own way home somehow) Он улыбается, причем сам не знает, кому. Возможно, луне — здоровенному бледному фонарю в небе. А может, образу в голове. Яркой картинке, на которой демон тает под стеной ливня, словно гребаная ведьма Запада. Его огненный меч, бесполезная железяка, падает на пол потому что его нечем держать — рук у демона уже нет. Звук этого удара возвращает Джимми в реальность. Как же хочется спать. Пора на боковую.