Письмо

Чёрный юмор — это как перец. Переборщишь — будет жечь ещё часов так пять. И его тоже нужно уметь использовать в нужный момент — как и перец. Ричи всегда использовал чёрный юмор. Везде. То шутки про темнокожих, то про детей в Африке, то про инвалидов и сирот. Впрочем, ничего нового. А кто так не делает? Обычно он делал это в нужные моменты — когда смешно и весело всем. И если ты вкинешь туда какую-то «чëрную» шутку, все будут угарать ещё больше. Но иногда он действительно перебарщивал. Как вы понимаете, шутить про инвалидов в присутствии инвалида — тупая затея. Как и шутить про сирот и родителей в присутствии сироты. Порой, он сталкивался с проблемами из-за этого: то кто-то на него обидится, то вообще перестанет общаться. По сути, оправданно. Никому не приятно, когда шутят про твои больные места. Но однажды парень пошутил про вес девочки, которая как раз имела проблемы в этом плане. А сверху докинул шуткой про родителей, которых у неё не было. Никогда он ещё не чувствовал себя на столько виноватым. Ведь эта Элли очень нравилась ему. Он просто не знал, как проявить внимание. Девушка рыдала ночами от обиды и боли. Тозиер извинялся перед ней как только мог. Но не выходило. Она выставляла его за порог со словами: «Видеть тебя не хочу! » — Пипец ты идиот, Тозиер! — ругался на него Эдди. — Будто без тебя не знаю, Спагетти. — бурчал в ответ Ричи. Когда его достало это, Ричи пошел на крайние меры. Он решил признаться ей в любви. При чем не обычным способом, а написать письмо. Это было вообще не характерно для парня. Корявым почерком он раз пятнадцать переписывал письмо. Наконец вышло. Глубоко вдохнув, Ричи вновь постучал в её дверь. — Если это ты, Тозиер, то я не открою! — раздалось из-за двери. — У меня для тебя кое-что есть. Дверь открылась, и из-за нее высунулась обиженная мордашка. — Что ещё? — Это... Это тебе. — он дрожащей рукой протянул письмо. — Ладно. — Элли взяла его в руки и вновь закрыла дверь. Тозиер остался в подъезде. Он сидел как на иглах, раскачиваясь взад-вперëд, сидя на ступеньке. Через минут пять дверь вновь открылась. — Я тебя тоже. Но мне было обидно, честно.