Самосбор в соборе

      Утро начиналось со звона колоколов. Первый гулкий удар прорывал хрупкую оболочку сна, которая никогда не срасталась вновь, оставляя человека барахтаться на поверхности яви. Последующие удары выбивали из головы последние остатки утренних грёз и заставляли людей спускать ноги с тёплых постелей, чтобы влиться в жизнь Собора. Когда последний бродяга покидал свою келью, то внутреннее бесконечное и холодное пространство Собора наполнял цветной свет витражей, которому помогали тысячи зажжённых светильников. Всё многочисленное население Собора собиралось в нефе, чтобы послушать органную музыку и проповедь епископа, в его обязанности входило вдохновлять их на новые свершения во благо их общего дома. Все лица были подняты вверх, внимая сначала божественной музыке, а затем и божественному слову из уст благословенного Луи де Бомона. Прелат окормлял паству, напутствуя на труд во имя всеобщего блага, ничего не обещая, но странным образом внушая надежду.       После люди разбредались кто куда: одни в огромные мастерские, где они изготавливали ткани и шили из них стандартные котты и сюрко, другие занимались починкой разных частей Собора, неизбежно приходивших в негодность и под воздействием времени, и от последствий самосбора. Третьи разбредались по другим общественно-полезным работам. Кто-то выпекал облатки, другие закупоривали в глиняные сосуды освящённую, а, значит, безопасную воду. Дети учились в школе, молодые люди, стремящиеся стать священниками, посещали занятия в приделе «Сорбонна». В двенадцать часов колокол разрешал работникам перекусить, в четыре после полудня созывал на общую мессу и дальше отправлял на работу, наконец, восьмичасовой трезвон возвещал о разрешение вернуться в свои кельи.       Кельи были различные по размеру, но одинаково скромные — в этом мире не осталось места для дворянина и серва, для горожанина и виллана, всех уравнял величественный Собор, их дом, их благословенное убежище. Под бескрайним кровом храма люди рождались, взрослели, женились и умирали. Здесь же они пытались укрыться от бесконтрольного самосбора, что прихотливо возникал в различных уголках Собора, предваряемый густым дымом и запахом ладана.       Как только чуткие носы обитателей Собора чуяли ладан, все спешили в свои кельи или кельи добрых людей, которые могли укрыть их, чтобы спрятаться за дверями, несущими на себе знак одобрения епископом в виде креста. За такой дверью можно было переждать опасность. Но горе тому, кто не нашёл себе подходящую келью или не добрался до своей! В густом дыму слышались омерзительные звуки, просачивающиеся за запертые двери. Крики людей и шлёпающие шаги по каменным плитам, как будто сырое мясо волочили по полу, время от времени приподнимая его и вновь с силой опуская на плиты. Тягучие, омерзительные звуки! Там, в дыму, кто-то бродил в поисках жертвы, священники говорили, что это демоны, уродующие человеческую плоть и лишающие жизни.       Никто не мог пережить самосбор, если не считать звонаря Квазимодо. Ходили слухи, что младенцем он попал под самосбор, но почему-то выжил, хотя и потерял навеки пристойный человеческий облик. Если бы не заступничество священника Клода Фролло, который сейчас был архидьяконом при особе епископа, то Квазимодо бросили бы в очистительный огонь. Но уродец выжил и теперь пугал несчастных жителей Собора до дрожи в коленях. Такие, как он, не должны были жить, они представляли собой живое оскорбление божественного замысла и воли. И, тем не менее, звонарь жил, более того — он преуспел и стал именно тем, кто бил в колокола, разграничивая жизнь людей, выделяя отрезки времени для еды и жизни, всё благодаря заступничеству архидьякона.       Люди ели облатки, пили святую воду и продолжали жить, особо не заботясь о завтрашнем дне, лишь бы хватало талонов на эту нехитрую еду, а остальное мало их занимало. Например, большинство не задавалось вопросом о том, что находится за пределами Собора, какое солнце освещало витражи и кто зажигал бесчисленные свечи, да и вообще откуда они брались? И массивные вечно запертые двери, что должны были вести прочь из Собора — почему их невозможно было отпереть? Люди жили и умирали, не задаваясь лишними вопросами, но были и те, кто хотел узнать ответы. Таковых церковники не любили пуще самосбора.       

***

      Придел «Двора чудес» служил приютом для всякого рода отщепенцев, тех, кому не нашлось места в мастерских, тех, кто получил увечья или родился слишком слабым для того, чтобы жить в более благоприятных частях Собора. Представляя собой пёстрый сброд, обитатели «Двора чудес» выживали лишь милостыней, которую в виде талонов или облаток им подавали прочие граждане. И, конечно, во время самосбора наибольшее число жертв было именно среди насельников «Двора чудес». Но это не мешало его жителям выживать и хранить даже остатки грубоватого юмора, не позволяющего совсем пасть духом. Особенно среди разнородной массы жителей этого гиблого места выделялась красавица Эсмеральда.       Бойкая шестнадцатилетняя девушка, носившая на шее цепь с кулоном в виде белой козочки, не желала мириться с существующим положением вещей. На жизнь она зарабатывала, танцуя после восьми вечера в нефе, когда уставшие работники возвращались по своим кельям. Они останавливались, чтобы посмотреть на танцы Эсмеральды, а после бросали в её бубен облатки, отливали немного святой воды, а кто-то даже расставался с парочкой недельных талонов. Танцовщица не злоупотребляла терпением церковной стражи и, собрав скромный урожай, спешила вернуться во «Двор чудес». Так продолжалось довольно долго, до того момента, как её чуть не похитили.       Случилось это ночью, когда Эсмеральда спешила вернуться в свою келью во «Дворе чудес». Внезапно путь ей перегородили две фигуры и, поскольку уже наступил час, когда светильники сами собой гасли, она не могла сказать, кто это был. Кажется, один выглядел высоким, а второй казался совершенной горой! Эсмеральда закричала — увы, никто её не слышал, и тут сильные руки оторвали девушку от земли.       — Отпустите, караул! — вопила Эсмеральда.       — Пустите её! — из бокового придела послышался топот бегущих ног, то встала на уши церковная стража.       Похитители бросили девушку и растворились в густом мраке, царящем в ночном Соборе. А перед Эсмеральдой показался отряд латников во главе с красавцем офицером.       — Как вас зовут, моя прелесть? — воскликнул он, приветливо улыбаясь.       — Эсмеральда, — она улыбнулась ему в ответ.       — А я Феб де Шатопер, — представился красивый офицер. — Ты ведь не возражаешь составить компанию мне и моим ребятам в одной уютной келье?       Улыбка сползла с лица танцовщицы и быстрее, чем говорят «аминь» в конце молитвы, она рванула от них.       — Капитан, — подал голос один из сержантов. — Может, не надо так говорить?       — Да что я сказал-то? — недоумевал Феб.       — Позвать девушку в келью с отрядом солдат, — продолжил сержант, надеясь, что капитан догадается.       — Да что тут такого? Даже моя невеста проводит с нами ночи! — всё ещё недоумевал капитан.       — Ну, вот опять, это звучит очень странно, — сержант помялся. — Не лучше ли прямо говорить, что нам требуется девушка, способная починить всю нашу износившуюся одежду?       — Как можно подумать что-то дурное о моих словах! — воскликнул Феб, никто не стал ему объяснять, как именно: в некоторых вопросах капитан хранил благословенную незамутнённость.       

***

      А Эсмеральда бежала, не разбирая дороги, пока ноги не вывели её к знакомой двери: вот она, её келья! Очень вовремя она достигла убежища, поскольку вокруг стал распространяться запах ладана — верный признак, начавшегося самосбора. Эсмеральда поспешила юркнуть за дверь и забаррикадировать её! Слава Богу, она успела! Ещё больше она убедилась в необходимости покинуть Собор, здесь её на каждом углу поджидали опасности, а кто его знает, что за дивный мир ожидал снаружи. В эту ночь Эсмеральда уснула с твёрдым желанием открыть одну из трёх дверей в конце нефа, которые по идее должны были вывести её из замкнутого мира Собора.       Утром и днём она вела себя, как всегда, слонялась по Двору чудес и поджидала часа, когда жители закончат работу. После Эсмеральда плясала в центре нефа, за что заслужила ядовитую отповедь от какого-то лысого священника.       — Колдунья проникла сюда! Изыди! — кричал он, побагровев и воинственно сжимая кулаки.       Эсмеральда состроила пренебрежительную гримаску и сделала вид, будто подчиняется. Ничего, главное дождаться, когда погаснут огни!       Что за мир её мог там ждать? Эсмеральда давно об этом размышляла. Наверное, мир, где есть солнце, рассказы об этом явлении сохранились среди бродяг и каждый солнце трактовал по-своему. Клопен Труйльфу считал, что это красивая девица с пышными грудями, Матиас Хунгади Спикали верил, что солнце — это блюдо, подвешенное к потолку, кто-то полагал, что это повозка, запряжённая странным зверем, ползущая на небосвод и обратно по дуге. Но в чём все сходились, так это в том, что солнце светит и дарит тепло.       — Я люблю солнце, — прошептала сама себе Эсмеральда. — И я должна попасть к нему!       Откуда взялась эта любовь, ей и самой было неведомо. Неужели она зародилась из пустопорожних разговоров вокруг костра и споров до хрипоты, которые велись бродягами? Но, как бы то ни было, именно любовь к неведомому солнцу Эсмеральда ощущала в этот самый вечер, когда она, спрятавшись за одной из колонн, ждала, когда погаснут все огни, чтобы можно было пробраться к дверям.       Время тянулось бесконечно долго, наконец свет светильников погас, ещё раньше уснули яркие витражи. По пустому собору, как вздох разочарования, пронёсся едва приметный ветерок. Эсмеральда замерла: вдруг начинается самосбор? Но нет, воздух не пах ладаном, можно было успокоиться. И она, переведя дыхание, стала красться к выходу. Шаг за шагом, с частыми остановками, порой ей казалось, что кто-то следует за ней, но, прислушавшись, она не могла уловить подозрительного шума. Церковная стража ещё не начала объезд, а, значит, можно было успеть достичь дверей беспрепятственно.       Так и случилось, вот её ладони нащупали растрескавшееся дерево древних дверей, обитых позеленевшими бронзовыми пластинами. Сердце Эсмеральды радостно забилось и она попробовала толкнуть створки дверей, но те не поддавались. Тогда она напрягла все силы и повторила натиск, но вновь ничего не вышло!       — Ты ошибаешься, если полагаешь, что открыть можно, применив силу! — раздался позади Эсмеральды мужской голос.       Девушка вскрикнула и хотела сбежать, но холодные пальцы впились в её плечи.       — Что ты здесь делаешь, колдунья?       Эсмеральда замерла, она узнала этот голос! Да ведь это тот самый лысый священник, который ругал её танцы!       — Не ваше дело! — она попыталась вырваться из его рук.       — Не моё, значит? — голос сделался насмешливым. — Да будет тебе известно, что я архидьякон Жозасский, хранитель дверей, и что бы ты не задумала, это касается меня напрямую.       Эсмеральда была готова разрыдаться от ужаса. Это ведь надо так глупо попасться — и кому! Хранителю дверей! Неужели так сложно было узнать побольше о том человеке, который так досаждал ей! Знай она заранее, что он архидьякон, то смогла бы обезопасить себя, выбрав местом для танцев хотя бы подножие одной из винтовых лестниц, ведущих к кельям работников!       — Пустите меня! — умоляющим тоном попросила Эсмеральда. — Вам ведь не сложно простить меня в первый раз?       Архидьякон хранил подозрительное молчание, лишь его руки странным образом дрогнули.       — Ты ведь одна из тех, кто рвётся покинуть Собор, не так ли? — голос понизился. —Не молчи, я знаю, что это так. И могу тебе помочь.       Эсмеральда сглотнула комок в горле.       — Как?       — Всё просто, я дам тебе выбор: или ты покидаешь Собор и утрачиваешь навсегда право на убежище, или ты остаёшься здесь, но становишься моей любовницей.       — Что? — Эсмеральда попыталась вырваться, но священник хорошенько тряхнул её.       — Ты меня слышала! Сейчас нет времени на долгие разговоры, скоро мимо проедет стража с обходом! Становишься моей любовницей или остаёшься совершенно одна снаружи.       — Я никогда не стану твоей!       Слова вырвались раньше, чем она успела удержать их. Священник замолчал, затем сжал её плечи и внезапно отпустил.       — Как пожелаешь, — хриплым голосом произнёс он и загремел чем-то металлическим в темноте.       Послышался щелчок, потом другой и наконец одна из створок открылась. Эсмеральда выглянула в образовавшуюся щель и ощутила порыв прохладного ветра на своём лице, а ещё её глаза увидели звёзды. Она их узнала по рассказам всё тех же бродяг и по изображению звёздного неба в общественном требнике. Свобода! То, к чему она так стремилась! Эсмеральда хотела протиснуться в открытую щель, но священник схватил её за руку.       — Там ещё хуже, — сказал он.       Но Эсмеральда не дала ему договорить, скинула холодную руку и выбежала за двери. Собор сомкнул пасть за её спиной и она осталась наедине с вольным воздухом и звёздным небом. Впереди маячили тёмные очертания каких-то строений. Эсмеральда обхватила себя руками, сердце её колотилось в груди, ладони вспотели и стал ломить затылок. Она никогда не чувствовала столько простора. Собор был огромен, но он со всех сторон был ограничен стенами, создающими ощущение замкнутости, здесь, под звёздным небом, чувствовалась бездна пространства, такая бескрайняя, что девушка ощущала себя лишь маленькой песчинкой. Это пугало и завораживало одновременно. Но идти ночью куда бы то ни было она не считала разумным. Эсмеральда села на каменный порог спиной к двери и принялась ждать, пока посветлеет. Вскоре она не заметила, как уснула.       — Мееее, — послышался голосок сверху и шершавый язык облизнул её лицо.       Эсмеральда зажмурилась, сквозь кровавую пелену век в глаза настойчиво бился красный свет. Должно быть, это и есть солнце! Девушка открыла глаза и увидела над собой самое уродливое создание, которое ей доводилось видеть. Это было покрытое белой шерстью животное с двумя рогами, отдалённо напоминавшее её кулон в виде козы, только гораздо уродливее. Животное испугалось и поскакало прочь по омерзительно-зелёному покрову. Эсмеральда никогда не видела таких ярких цветов! Они вызывали тошноту и головокружение. А яркий голубой купол вновь заставил её похолодеть от страха. Хуже же всего оказался нестерпимо яркий свет, исходящий от диска в глубине. Неужели это и было солнце?!       Это был уродливый, отвратительный мир! В воздухе жужжали какие-то мелкие твари наподобие клопов, только с прозрачными слюдяными крылышками, одно из этих животных укусило её и она закричала от пронзительной боли. Эсмеральда залилась слезами, она повернулась к закрытым дверям собора и услышала слабые звуки органа, они наполнили сердце нестерпимой тоской. Девушка изо всех сил застучала в двери, умоляя пустить её, она клялась, что станет любовницей хоть самого сатаны, только бы оказаться вновь там, дома… Но слёзы не помогли! Много дней она провела, карауля двери, но те и не думали отворяться. Эсмеральда нашла недалеко от себя ручей с прозрачной водой, которая на вкус оказалась омерзительно сладкой, ела она зелёный ковёр под ногами и рот её наполнялся горечью, а пальцы покрыл несмываемый изумрудный сок. Кожа её покраснела и болела так, что до неё страшно было дотронуться. Лишь на третьи сутки она поняла, что это должно быть от солнца и стала прятаться в ясную погоду в тени Собора. Священник оказался прав, здесь было хуже, гораздо хуже.       На исходе второй недели её нашли какие-то странно одетые люди, они говорили ей что-то на неизвестном языке. Эсмеральда пыталась убежать от них, но они её связали и привели в какое-то селение. Здесь она и осталась жить, среди уродов, походивших на уродливые копии прекрасных миниатюр, встречаемых ею в требнике. Постепенно она научилась понимать этих людей и ей доверили ухаживать за животными, столь дурацкими на вид и с таким отвратительным запахом, что девушка еле сдерживала тошноту. Через год хозяева уже пускали её ночевать в доме, где Эсмеральда страдала от укусов кровососущих тварей куда хуже клопов, хотя и их к своей радости она нашла в старом тюфяке.       Хозяйский сын привязался к ней, он водил её по ферме и, показывая на животных, говорил:       — Это корова, это коза, это лошадь.       Она послушно повторяла, хотя не доверяла ни корове, ни козе и ни лошади. Спустя некоторое время этот самый парень взял её в жены и его мать натянула на её голову нелепый чепец. Не сказать, что жизнь Эсмеральды сложилась дурно, но она продолжала тосковать по Собору. А её новое окружение с почтением расспрашивало её об обычаях, принятых внутри неприступных стен.       — Там чистая жизнь, — рассказывала Эсмеральда своим детям и всем желающим. — Утро начинается со звона колоколов и прекрасной музыки. Там всегда в изобилии еды и благословенной воды, а пища эта не такая грубая, как та, что приходится есть нам. Люди много работают, но не так устают, как вы, которые с утра до ночи гнёте спину в поле или ухаживаете за скотиной.       И все взирали на неё с глубоким почтением, мечтая, что когда-нибудь дивный Собор отворит свои двери и для них. Но этого так и не произошло.