Не стреляйте в пианиста

Артуру опять снилась война. Ему опять снился он, Артур Гамлетович Чапарян, на войне. Слабый, медленный, бесполезный, он бежал сквозь деревья, зная, что бежать, дышать и жить осталось совсем недолго. Он бежал, зная, что бежать глупо, зная, что бежать не поможет. Дроны уже самонавелись на него, Чапаряна АГ, девяносто третьего года рождения. Снаряды уже выпущены и летят взорвать его, Чапаряна АГ, две тысячи двадцать четвёртого года смерти. Выпустить конфетти из мозгов, кишок и почек с камнями. Артур глубоко вздохнул и открыл глаза. Мистер Собакиус лизнул его в щёку. *** Эмиграция на, в общем-то, родину принесла десятки поводов для смеха, сотни поводов для слёз и тысячи кошмаров. Кошмары нужно превращать в шутки, пока они не стали нормой, думал Артур. Он сидел на диване в ереванской квартире родителей и пил кофе. Мистер Собакиус лежал на кресле и смотрел на Артура большими тёмными понимающими глазами. — Зачем шутить? — Артур искал ответ в умных глазах своего пса. И находил — в себе самом и в других. Шутить, чтобы не бояться. Шутить, чтобы презирать. Шутить, чтобы бросать вызов. Чтобы трансформировать себя: из хилого провинциала-неудачника — в форварда андеграундной комедии. Из несостоявшегося актёра — в эталон искренности. Из молчуна-эмигранта — в символ сопротивления. В руке остывал кофе, в голове бурлили мысли. Смех как форма неповиновения, смех как выражение свободы, смех как лекарство и как оружие. Как оборотное зелье. Из зажатого армянского мальчика — в демиурга смыслов. Захохотали соседи сверху, Артур вздрогнул. *** Ереван хранил секреты, Москва заискивала. Ереван мыслил веками, Москва забывала всё через неделю. Артур был чужим в Москве, оказался чужим в Ереване. Однажды Артур загуглил слово «чужой» и понял: словарь синонимов прожарит его лучше любого комика. Чужой чужак пришелец — даром что в Москве двадцать девять лет; Непонятный нездешний неуместный — а ведь в клубе с самого основания; Чуждый ненужный непричастный; Неподходящий. *** «Завтра снимаю сольник», — написал Артур и нажал на зелёный кружок отправки. Через пару минут экран вспыхнул уведомлением. Артур улыбался, читая ответ. *** Два мотора сольника слились в один сон с синеватым отливом — не кошмар. Стоя на сцене, Артур почти не смотрел в зал. Иногда он видел лица и взгляды, но не задерживался на них и не анализировал. Прежнего Артура, Артура постЧБДшного, взгляды пугали. Инстаграм тогда набухал с каждым днём: росли подписки, лайки, комменты; росла узнаваемость: люди подходили, фоткались, респектовали. Нажимать «удалить меня из публикации» приходилось каждые несколько дней. Росла обида — очередная импровизационная халтура выстрелила, а продуманный, прописанный, осмысленный Вечервечер гнил на ютубе. Росла ответственность — тысячи зевак уставились на Артура в ожидании шоу. Артур будто стоял на сцене и не знал, что делать. Жужжание популярности оглушало: а глухой пианист не сыграет хорошую сонату. Артуру хотелось тогда кричать, что никакой он не мудрый, ничего он не знает и сказать ему нечего. Слушать Артуру нравилось больше, чем говорить. Поэтому он сошёл со сцены в зрительный зал. — Пусть тех, кого слушаю я, слышат остальные, верно? — спросил Артур у Мистера Собакиуса. Тот согласился. Чтобы представить других, надо было сыграть самому: «199» вышел не безыдейным, но беззубым. «Сначала я молчал о политике, а потом она отобрала у меня друзей и город», — написал Артур и нажал на зелёный кружок отправки. Сообщение прочитано, ответ — горькое молчание такого же одинокого человека без родных, без страны и без национальности. Прошлому Артуру было нечего сказать. Настоящий Артур сказал всё, что хотел, и засыпал по дороге из Дилижана в Ереван. Дома, в квартире родителей с поменяными окнами, ждал Мистер Собакиус. А в поезде Варшава-Гданьск дремал его собеседник.