Сын острова Линкольн

Некоторое время прошло с тех пор как не без помощи таинственной, покровительственной силы Герберт пошёл на поправку. Злокачественная лихорадка, обещавшая убить юношу, отступила под действием сернокислого хинина, и колонисты не могли нарадоваться: лицо Герберта вернуло здоровый оттенок, он снова улыбался, а стараниями «доктора» Спилета вскоре смог ходить. Настало время долгожданной вылазки, которая позволила бы не только отыскать скрытого до сих пор благодетеля, но и уничтожить остатки пиратской шайки. Пенкроф на месте усидеть не мог, так хотелось отомстить ему за своего мальчика. И вот, в середине февраля, все обитатели острова Линкольн двинулись в долгосрочную экспедицию. Исследовав весь восточный берег, Утиное болото, окрестности озера Гранта, лесной массив Якамары и берега реки Благодарения, колонисты убедились, что какие-либо признаки бандитов в этих местах, пускай даже потухший костёр или же клочок ткани, отсутствуют. Леса полуострова Извилистый так же были исследованы по команде Сайруса Смита — вплоть до Змеиного мыса никаких намёков на недавнее пребывание человека не было. Однако товарищи еще не дошли до кораля. Что стало с пристанищем Айртона? Разбежались ли онагры, муфлоны и другие животные, инстинктивно пытавшиеся сохранить себе жизнь? Расхищены ли запасы провианта? На все эти вопросы предстояло ответить, и колонисты двинулись по направлению к горе Франклина, недалеко у подножия которой и находился кораль. Экспедиция пошла бодрее. Герберт окончательно выздоровел, и к нему вернулась прежняя стать. Он шёл бодрым шагом, не нуждаясь более в продолжительном отдыхе и надзоре «доктора» Спилета. Все были объединены общей целью — стать полноправными хозяевами этих мест, покончив с угрозой пиратов. Моряк то и дело потрясал в воздухе ружьём, грозя невидимым членам шайки Боба Гарвея. — Уж я-то отправлю вас прямиком на дно морское! Не иначе, сидели в корале, пока наш бедный Герберт прощался с жизнью! Сайрус Смит и Гедеон Спилет лишь качали головой, зная норов Пенкрофа. Необходимо было незамеченными пробраться как можно ближе к нужному месту, а потому инженер не упускал возможности напомнить вспыльчивому моряку, что всё успеется. Самое главное сейчас — при надобности отбить кораль силой, но это станет невыполнимой задачей, если кое-кто в пылу праведных чувств полезет под пули. Моряк ворчал, но инженера слушал. Итак, до частокола, окружавшего кораль, оставалось не более семисот метров. Толстые стволы и густые ветви деревьев леса Якамары скрывали путников от глаз пиратов, если те действительно находились там. Очевидно, требовалось разведать обстановку, но при свете дня это был однозначный риск, и после жарких споров Сайрус Смит всё-таки смог убедить товарищей не горячиться, а выждать. Когда достаточно стемнело, инженер, наконец, дал добро на разведку самым инициативным: Гедеон Спилет отправился вместе с Пенкрофом прямиком к коралю. Темнота стояла кромешная, что было на руку разведчикам. Они могли не беспокоиться быть обнаруженными, и всё же осторожность не мешала. Пенкроф на пару с журналистом медленно продвигались вперед, держа оружие на изготовке, и хотя деревья остались позади, густая кустарниковая растительность скрывала тела колонистов. Дойдя до ограды они прислушались: ни малейшего звука, ни малейшего шума, ни часового в дозоре. Пираты ведь не совсем дураки? Гедеон, вплотную теперь стоявший с Пенкрофом, пожал плечами и дал команду возвращаться к остальным, как вдруг они услышали шорох, но не со стороны кораля, а со стороны поляны прямо перед ним. Эта поляна была самой опасной зоной, поскольку на ней не было никаких естественных барьеров, могущих скрыть человека. Любой оказывался буквально на раскрытой ладони, и пуля даже косого стрелка точно попала бы в цель. Разведчики насторожились и синхронно положили пальцы на курки. «Не иначе один из ублюдков возвращается», — думал моряк и умолял сам себя не выстрелить преждевременно. Минута, две, но кто бы это ни был, он не пошёл по направлению к калитке, а принялся лезть через ограду. Спилет силился рассмотреть силуэт, но ночь уже вступила в свои права, и оставалось полагаться в основном на слух. Вскоре со стороны поляны послышался ещё больший шум, и Пенкроф сумел разглядеть тележку, две фигуры и собаку. Ошибки нет — это был верный Топ, Сайрус Смит и Наб, но почему фигуры только две? Моряк, словно пораженный ударом в грудь, отшагнул назад, и ему потребовалось всё свое самообладание, чтобы не взреветь от ужаса прямо на месте. Спилет многозначительно посмотрел на спутника, и жестом скомандовал двигаться к своим. Сомнений быть не могло. Через ограду злополучного кораля перелез Герберт. — Чёртов мальчишка! — прошипел Пенкроф, беря Сайруса Смита за грудки от негодования, — Это как же получается? Он сбежал от вас? — Боюсь так, Пенкроф, только не сбежал, а решил действовать в одиночку… — инженер взял товарища за руку, стараясь придать ему сил этим скромным жестом. — Но зачем? Смиту самому были не ясны мотивы юноши, но какими бы они не были, сейчас был не лучший момент для раздумий. — Господа, времени нет, сейчас мы должны помочь Герберту! Все к цели! Быстрее! — журналист с тремя товарищами промчались по поляне, впереди бежал Топ, и его громкий частый лай не предвещал ничего хорошего. И действительно, выбив весом тел калитку и оказавшись по другую сторону ограды, колонисты поняли, что внутри постройки идёт потасовка. Они ворвались внутрь. Пираты, не ждавшие ночного вторжения, в одном исподнем стояли и чем попало целились в Герберта, державшего одного из шайки на мушке. Спилет вскинул ружьё и сделал выстрел, но промахнулся. Воспользовавшись минутным замешательством, бандиты начали пробиваться к двери, забыв о всякой предосторожности и надеясь сбежать. Они кинулись прочь от домика, и в эту минуту рассвирепевший Топ, не желая отпускать обидчиков, погнался за ними. — В погоню! Целься! — кричал кто-то из колонистов, раздались оружейные выстрелы, но ни один из них в непроглядной тьме не достиг заветной цели. — Они у ручья! — воскликнул Спилет, на слух определивший, откуда раздается яростный лай. Пятеро мужчин со всех ног бросились в указанном направлении. В этот момент сквозь облака пробилась луна, и стало светло, как днём. Колонисты возблагодарили небеса — теперь, когда им наверняка предстоит долгая погоня и жестокая схватка, хороший обзор будет как нельзя кстати. Впереди показался берег реки. Ещё чуть-чуть. Вот и Топ — храбрый пёс, оскалившись, принял стойку. Колонисты подбежали ближе — на траве лежало пять трупов. Это были пираты шайки Боба Гарвея. В прежнем волнении прошли следующие два дня, и хотя с угроза быть убитыми миновала, таинственные обстоятельства смерти бандитов не давали покоя каждому. Сайрус Смит задумчиво глядел в окно кораля, Пенкроф, сидя на прикроватной табуретке покуривал трубку, Спилет для успокоения ума делал привычные записи в блокнот, а Наб пытался состряпать что-то из скудных остатков еды. Но чем бы кто не занимался, все колонисты были едины в одном — их снова спасла неведомая сила. Та самая, что спасала колонию в самые отчаянные моменты, когда, казалось, надежда и провидение их покинули. Было и ещё кое-что. Все мужчины стались до странного молчаливы. Прежде, столкнувшись с проблемой или загадкой, колонисты делились мнениями, а добродушный моряк даже шутил, чтобы взбодрить своих друзей, но не в этот раз. И Сайрус Смит, и Бонавентур Пенкроф, и Гедеон Спилет были чернее тучи из-за поступка Герберта, который тихо сидел в сторонке. Понимал и чувствовал, что не только тайна острова Линкольн владеет умами старших товарищей. Он хотел было начать разговор, обсудить теории смерти пиратов, спросить, когда команда выступит обратно в Гранитный дворец, но был встречен тишиной. Лишь Наб сочувственно покачал головой и упросил своего юного друга перекусить. Наконец, молчание прервал Сайрус Смит. — На утро выступаем обратно. Надо выспаться, друзья, — с этими словами инженер вместе с журналистом занялся приготовлением к завтрашней дороге, а бедный Герберт места себе не находил. Это хорошо, что товарищи молчат или плохо? Может, к лучшему, что Пенкроф со своей вспыльчивой натурой не разразился на него проклятиями? Дадут ли ему объясниться? Старина Пенкроф всё ещё курил, потухшим взглядом смотря на деревянные стены постройки. Не хотелось ни есть, ни пить, ни, чёрт его возьми, курить — так сильно расстроил его мальчишка, но привычка успокаивать нервы ароматным табачным листом, тлеющим в трубке, никуда не делась. «Проклятье!», — воскликнул про себя моряк, — «табак-то открыл на Линкольне именно Герберт». Дорога в Гранитный дворец так же прошла в полной тишине — слишком тяжёлым грузом лежали на сердце у мужчин события последних нескольких дней, а праведный гнев на мальчишку, вопреки ожиданиям, лишь множился в сердцах колонистов. Достигнув Глицеринового ручья, Сайрус Смит отдал распоряжение Набу, Пенкрофу и Герберту подняться во дворец. — У нас с мистером Спилетом есть незаконченное дело, — и это был, пожалуй, первый раз за все три года, когда инженер не ввёл товарищей в курс дела. Юноша поплёлся за остальными. «Но почему», — думал он, — «скрытность мистера Смита не задела ни Наба, ни Пенкрофа?». Герберт не был глупцом, дело ясное — остальные знали для чего ушли журналист и инженер. Вдруг стало обидно, что ему не доверяют, хотя, пожалуй, он это заслужил. Ему было грустно, совестно и обидно. Он ведь действовал из благих побуждений, хотел как лучше! Думал, станет настоящим героем в глазах старших, когда исподтишка расправится с пиратами, защитив колонию, а вместо этого получил бойкот. В самом деле, он ведь уже не ребёнок и знал, что рискует, но рисковал-то ради всех! Почему групповая отвага — хорошо, а индивидуальная — плохо? Тут же совесть больно кольнула по сердцу. Ведь если бы не гений Сайруса Смита, не находчивость Пенкрофа, вера Наба, познания Спилета, он бы не выжил. Что может ребёнок пятнадцати лет? Чёрт, да он до острова не долетел бы в тот злополучный мартовский день! Как же он их подставил! С этими и другими мыслями, юноша направился в свою комнату. В это время журналист и инженер брели по каменистому берегу Глицеринового ручья в сторону реки Благодарения. — Так вы решились? — Сайрус Смит испытующе посмотрел на Спилета. Журналист утвердительно кивнул. — По правде сказать, я был погружен в раздумья, но этот случай не терпит ни промедлений, ни излишней мягкости, — вздохнул Гедеон Спилет, видно было, что несмотря на четкий ответ, он колебался. Сайрус Смит шагнул ближе и положил руку на крепкое плечо товарища, предавая тому решимости. — Я разделяю ваши чувства, Спилет, Герберт поступил опрометчиво и заслуживает наказания, но заставлять себя не надо. Едва ли кто-то из нас горит желанием поднять руку на мальчика. — Так-то оно так, да только как он усвоит урок? Чёрт побери, будь это какая проказа или мелкое непослушание, мы бы его пожурили, и дело с концом! Но ни разу, дорогой мистер Смит, за три года он не позволил себе ни одной выходки, так почему сейчас? Почему так? — Герберт растет, и горячая юная кровь берет своё. Дети есть дети, даже тут, на Линкольне. — Только вот такая «отвага» и действия в одиночку чреваты. На Линкольне, — Гедеон улыбнулся, но в сердце его была грусть. Сайрус Смит не возражал — Герберт действительно подвёл всех. Живой, здоровый и, наверняка, не осознавший всю ужасающую глубину своего поступка, он заслуживал наказания, и как единственная семья Герберта и как те, кто принял на себя заботы о нём в этом забытом месте, они были обязаны ему достойным воспитанием. Дойдя до реки, на берегах которой начинались заросли леса Якамары, Гедеон с серьёзным видом направился к зарослям ивы. Ещё каких-то полтора месяца назад с этих ив журналист срезал хинные корки, чтобы вылечить их мальчика, а теперь он срезал ивовые пруты, чтобы привести их мальчика в чувство. Всё стремительней и резче были движения ножа журналиста, гнев закипал в нём. Сайрус Смит не стал мешать товарищу и отошёл на некоторое расстояние, пускай мужчина выплеснет эмоции. За несколько лет ближе всех к Герберту стал Гедеон, и хотя названным отцом формально являлся Пенкроф, а все колонисты жили под одной крышей и могли именоваться семьей, именно журналист обучал мальчика наукам, навыкам охоты и иностранным языкам. Именно журналист отвечал на непростые вопросы. Именно журналист помогал мальчику не падать духом и надеяться на силу провидения. Именно журналист в горькие минуты отчаяния после ранения Герберта сохранил самообладание и выхаживал пациента. Так что Сайрус Смит нисколько не удивился, что хуже всего на сердце от поступка Герберта было у Спилета. Закончив с приготовлениями, мужчины возвратились в Гранитный дворец, где царила беспокойная тишина. Даже Наб, обычно мельтешащий по кухне, в расстроенных чувствах удалился в свою комнату. Он попросил за своего юного друга, но заранее знал, что получит отказ. Пенкроф сидел за столом и то и дело тяжело вздыхал — незавидная участь ждёт его названного сынишку. Невольно в голове моряка всплыли воспоминания о собственной юности, прошедшей в мореплаваниях в качестве юнги. Сердился ли он до сих пор на просоленного водой Тихого океана старого капитана, который драл с него по три шкуры розгами? «Впрочем», — думал моряк, — «это на благо». После всего пережитого, Герберту уже положено было думать о последствиях своих действий, так что, когда моряк увидел Спилета, держащего свежесрезанный пучок прутьев, он ничего не сказал. Одним лишь взглядом Пенкроф попросил друга не переусердствовать, чай не на флоте служат. Такие предостережения, однако, не нужны были Спилету — он не собирался измываться над мальчиком, а в отличие от капитана из памяти Пенкрофа, двигало им не желание сохранить дисциплину, а уберечь жизнь ближнего. Его задачей было преподать хороший урок, чтобы отбить у Герберта всякое желание, прежде всего, рисковать собой так глупо. Подумать только! Без команды, одному, в кромешной тьме, когда никто не успел бы прийти на помощь! Уж тогда никакие волшебные средства таинственного покровителя не вырвали бы юношу из лап смерти. Спилет после минутной паузы вошёл в комнату Герберта, отодвинув свисающее полотно ткани на верёвке. Такие служили колонистам дверьми. Юноша сидел на своей кровати и, не двигаясь, смотрел в стену. Трудно было сказать, чего было больше на его лице: вины, стыда, досады или обиды. Может быть, всего сразу. Погруженный в раздумья, он, казалось, не заметил приход журналиста. — Герберт… — Гедеон подошёл ближе и ровным тоном, скрывая бушующие в груди чувства, попытался обратить на себя внимание. Юноша наконец вышел из оцепенения и повернулся на голос, но продолжил молчать. Было видно, что ему не все равно на сложившуюся ситуацию, и если даже он и чувствовал обиду за суровость старших, то она была второстепенной, фоновой. — Думаю, тебе стоит объяснится, мой мальчик, — спокойно сказал журналист после долгой паузы. — Понимаешь ли ты что натворил? При всем безмерном уважении и благодарности к своим товарищам по несчастью, Герберт не смог удержаться и машинально поморщился. Он ведь, в итоге, ничего не натворил, хоть и поступил безрассудно. Спилет, уловив взглядом это сиюминутное пренебрежение к своим словам, поднял брови. — Значит, не понимаешь. — Нет… Я… — начал было оправдываться Герберт, но Спилет жестом попросил его замолчать. — Мой мальчик, ты уже не ребенок, каким был три года назад, но уже тогда ты поражал живостью своего ума и сообразительностью. Очевидно, ты растешь и в твоей крови зарождается бунт, тяга к самостоятельности и единоличным решениям, но ты здесь не один. Осознаешь ли ты, какой ужас мы пережили в те минуты, когда пуля прошла сквозь твою грудь? — с каждой фразой журналист говорил всё громче и медленно, но верно терял самообладание, — Как боролись мы за твою жизнь? Как плакал несчастный Пенкроф на твоим бледным телом? Что испытали мы, когда в жесточайшем приступе ты звал к себе мать? Герберт снова уставился на стену, плотно стиснув зубы, чтобы не расплакаться. Он еще ни разу не плакал от стыда за проступок, от чувства вины. Прежде лишь слезы радости катились по его лицу, а теперь глаза нещадно щипало от расстройства. — И вот мы, уже потерявшие надежду, вернули тебя с того света. Он вернул. И что ты сделал?! — Спилет подошел к кровати и резко тряхнул юношу за плечи. В глазах мужчины тоже стояли слезы. Он был зол, а возможность потерять их общего сына, даже давно минувшая, внушала ему страх и теперь. — Ты снова чуть не лишил нас себя. Спилет отвернулся. Не в его натуре было так терять контроль, это уж скорее по части Пенкрофа, за что бывалого моряка, конечно, винить нельзя. Мальчишка был его сыном. Их общим сыном. — Герберт, я могу понять, как тебе нелегко. Вдали от родины, сверстников, приятных знакомств и светлого будущего ты был судьбой приговорен разделить с нами участь колонистов острова Линкольн, но раз уж ты здесь, тебе полагается думать, прежде чем делать, слушать и слушаться. Твой поступок поставил под удар само наше существование. — Мистер Спилет, — шмыгнув носом и утерев краем рукава припухшие от слез глаза, отозвался Герберт, — Я сейчас понимаю, как виноват. — Надеюсь, — вздохнул мужчина, — однако… Понимает ли? Что, если это повторится? Что, если в следующий раз их не будет рядом? Журналист двинулся к широкому самодельному комоду, стоявшему в начале комнаты. Там он оставил заготовленные заблаговременно розги, когда только вошел сюда. Герберт попытался приподняться на кровати и из любопытства заглянул через плечо, а когда увидел, что несет в руках Спилет, ему подурнело. — М-мистер Спилет? — голос Герберта предательски задрожал, а внизу живота начал разрастаться комок страха. Он не верил своим глазам, никто и никогда его не наказывал, особенно так. — Мальчик мой, я попрошу тебя раздеться, — журналист в упор смотрел на юношу, но взгляд его не был жестоким, злым, наоборот, он был абсолютно спокоен. Порка должна стать финалом, разрешающим данную неприятную ситуацию и вернуть покой и порядок в Гранитный дворец. Но Герберт будто не услышал его. Он все еще сидел, бледный и напуганный, а его глаза бегали от пучка прутьев до лица журналиста. — Я знаю, что виноват, мистер Спилет! Я усвоил урок, — быстро-быстро начал заверять мужчину Герберт. Подставляться под гибкие розги не хотелось. — Этого мы и хотим, а теперь, будь добр, сделай, что я сказал. Герберт замотал головой. В миг забылся собственный возраст и собственное мужество. — Нет ли другого способа? Услышат ведь… — взмолился юноша, косясь на «дверь». Верно, прямо за ней в столовой сидел расстроенный Пенкроф и молчаливый Сайрус Смит, и хотя Наба с ними не было, за акустику в их жилище точно можно было не переживать. Герберт жалобно посмотрел на мужчину, надеясь соскочить. — Боюсь, что нет, — помотал головой Спилет, — и ни ты, ни я отсюда не выйдем, пока дело не будет сделано, так что советую ускориться, — Тело юноши, однако, как назло, стало абсолютно каменным, а каждое движение давалось теперь с трудом. К расползавшемуся по телу страхом перед незнакомой болью от порки добавился стыд, проступивший румянцем на лице Герберта. Он через силу снял с себя рубашку и штаны. — Белье тоже, — ни на йоту не уступил журналист, и Герберт, отвернувшись, снял и его. Конечно, все колонисты были мужчинами и видели его голым, когда лечили, но тогда-то Герберт был в болезненном забытье. Мягкая теплая рука подтолкнула юношу к кровати и надавила на плечо, требуя лечь лицом вниз. Приняв нужную позу, Герберт вцепился в простыни, и задержал дыхание. — Настоятельно советую не лишать себя кислорода, — видя, как Герберт боится, подсказал Спилет, — Я выпорю тебя сильно, но здоровье тебя не покинет, будь спокоен. С этими словами журналист сделал первый резкий замах и опустил ивовый прут на пока еще бледные половинки. Юноша, не привыкший к боли, моментально заскулил, а когда вспомнил о достоинстве, было уже поздно. Воздух рассекал свист летящих вниз розг, и они жгуче шлёпали нежную кожу. Он приподнимал туловище, дрыгал ногами, но тщетно — боль лишь умножалась. Удар следовал за ударом, а Герберт все сильнее впивался ногтями в кровать, стараясь не выть слишком громко. Мысль о том, что происходящее очевидно для всех и каждого в Гранитном дворце, приводила его в ужас не меньше, чем очередной кусачий росчерк по заду. На втором десятке удары стало терпеть невыносимо — на попе не осталось нетронутых мест, а потому каждый новый удар лишь добавлял к пульсирующему жжению. На двадцать первом замахе слезы прыснули из глаз Герберта, и он по-детски захныкал. — Пожалуйста! Ай-ай-яй! Я правда все понял. Мне жаль, что я не подумал о вас, что чуть не погубил себя, нас… — мольбу прервал новый крик боли. Пенкроф, слыша, как скулит от боли его сын, сдерживался из последних сил, чтобы не пойти и не заключить его в объятия. «Оно к лучшему», — повторял он про себя, вновь закуривая трубку. Герберт справится, стерпит и всё будет хорошо. — Ты нам очень дорог. Не рискуй собой понапрасну, ничего геройского в смерти от шальной пули нет, а свою храбрость ты нам уже сполна доказал, — Спилет говорил спокойно, в его голосе чувствовалась любовь и забота, но рука продолжала сечь покрасневшие ягодицы. Кое-где взбухли алые полосы, оставшиеся от особенно глубоких ударов прутом, но журналист знал, что всё пройдет, а урок запомниться надолго. Герберт теперь молча плакал в матрац. Уже не от боли, но от накрывшего осознания, а любые обиды за строгий выговор испарились. Он мог своей безбашенной выходкой перекрыть несколько лет упорного труда и выстроенного с нуля благополучия. Пираты могли понять, что за ними пришли и перестрелять всех, будучи укрытыми за толстым забором. Так ли оправдан был риск? Верные мысли в голову вбивала свежая розга. Попа горела огнём и, не выдержав, Герберт закрыл ее ладонями. — Убери руки. Учись брать на себя ответственность за свои поступки как мужчина, — когда реакции не последовало, журналист решил надавить уже на старое доброе чувство стыда, а тон стал еще строже, — Мне придётся позвать мистера Смита или, может быть, Наба? Чтобы они держали твои руки, пока я с тобой не закончу? — Нет-нет! — в панике отнял от причинного места свои вспотевшие ладони юноша и покорно вернул их на простыни, шмыгая носом, — Больно… — Понимаю, мой мальчик, но это часть взросления, с которой сталкиваются все. Даже здесь, на острове Линкольн, — улыбнулся своим мыслям Гедеон Спилет. Подумать только, несколько лет назад здесь не было ничего, и они молили небеса, чтобы они позволили им выжить. Теперь под согретыми огнём тёплыми сводами своего жилища, сытые и обутые, они жили настолько обыкновенно, что даже нашлось время для воспитания младшего поколения. «Теперь-то», — думал про себя журналист, — «он точно всё понимает». Сделав паузу, Спилет продолжил. — Не держи на нас зла. Все переживают о тебе и твоем благополучии, — Гедеон смотрел на затылок дрожащего юноши, но даже не видя лица, точно знал, что его внимательно слушают, — Даст Бог, когда вернемся, у тебя будет своя семья, свои дети, и ты однажды поймешь нас. Когда близкий человек совершает безрассудные поступки, а ты бессилен… — Мне так жаль, — приподнялся на локтях Герберт и, утирая слёзы, посмотрел на мужчину, — Я не буду больше. Не подведу. Я буду как вы и мистер Сайрус оценивать ситуацию и выбирать наилучшее из решений… Простите меня. — Я давно тебя простил. Чего толку без конца сокрушаться над безбашенностью юности? Ещё десять, Герберт, и мы забудем об этом, — Спилет взял новый прут и выжидающе посмотрел на юношу. Расстроенный, что от наказания не сбежать, Герберт послушно лёг, как полагается, и зажмурился. Последний десяток был не менее болезненным, слёзы снова защипали глаза, но Герберт взял волю в кулак и покорно принял каждый удар, который ложился теперь по верхней части ног. Только редкие «ай» и «ой» долетали из спальни. Когда с поркой было покончено, Спилет присел на край кровати, прикрыл пострадавшее место юноши простыней и коснулся русой копны волос. — Всё закончилось, теперь всё, — журналист надеялся, что решение старших колонистов не обозлило Герберта, что он понял смысл этого наказания. Выше натягивав ткань, он облокотился на кровать и посмотрел на мужчину, а потом резко, порыве чувств, прижался к широкой груди. Спилет осторожно, чтобы не причинить дискомфорта, приобнял юношу. — Я оставлю тебя, чтобы ты мог привести себя в порядок. Мы будем ждать в гостиной. — Хорошо… Вы же не сердитесь, мистер Спилет? Честно? Мне так стыдно. Что же я скажу остальным? — Герберт всё еще хлюпал носом. Видно было, что мальчик стесняется и боится показаться на глаза колонистам. — Стыдно? — усмехнулся журналист, — Это хорошо. Это значит, что теперь всё будет иначе. Что до остальных… Думаю, они тебя простили. Особенно после твоего жалобного мяуканья. Щеки Герберта приобрели багровый оттенок. Ах да, все же слышали. Гедеон погладил юношу по голове и, коротко на него взглянув, ушел из комнаты. Спустя некоторое время Герберт, набравшись храбрости, вышел к колонистам. Он виновато потупил взор, не решался взглянуть всем в лицо. — Иди к нам, голубчик, — ласково подозвал юношу Сайрус Смит. Герберт подошел ближе и поднял глаза. Мужчины сидели за столом, над котором расползался пар от приготовленной Набом еды. — Я… Простите меня, — другие слова просто не шли ему на ум, так хотелось, окруженным любовью, начать всё с чистого листа. Вместо ответа Наб вручил Герберту кружку горячего кофе, а со всех сторон послышались ободряющие слова. Еще долго тем вечером захмелевший после напряженного дня Пенкроф рассказывал истории своей юности, не забывая упомянуть, как его на все лады пороли чуть ли не каждую неделю, чем сильно смутил Герберта. Но юноша чувствовал себя…счастливым. На следующее утро рано проснувшийся инженер застал Спилета с парой оставшихся розг. Смит выгнул бровь в немом вопросе. — Выброшу их, за ненадобностью, — рассудил журналист. — Как знать, — усмехнулся Смит.