Горечь победы

      Свет луны лишь немного освещал путь, словно даже он не был уверен, стоит ли ему помогать идущему мужчине или нет. Дуновение ветра время от времени играло с опавшими за ограждением листьями, вынуждая их подняться на несколько сантиметров над землёй, чтобы позже с шорохом бросить к кучке других разноцветных даров деревьев. От этих звуков путник не единожды тянулся к кинжалу, словно готовился отразить атаку затаившегося разбойника. Мысль идти с оружием в руках была отброшена, как новая порция листьев. Мужчине совсем не хотелось зацепиться за что-нибудь и умереть от собственного кинжала в груди.       Впереди показалась ровная стопка досок, вынуждая слегка изменить маршрут. Почти сразу же дорогие сапоги погрязли в куче песка. В этот раз человек не сдержался и щедро выругался. Портить новую обувь не входило в его планы.       «Как и идти сюда», напомнил язвительный голос в голове. «Возвращайся домой, Паргали. Твоя жена и без того нуждалась в повышенном внимании, а сейчас ты нужен ей, как никогда». Конечно же, эти слова были проигнорированы.       Выкидыш Хатидже во время бунта янычар был ужасным событием для семьи Великого Визиря и его жены — сестры Султана. Но этого словно показалось мало, поэтому Аллах отобрал у них ещё одного ребёнка прямо во время родов. Мальчик не дышал, продолжая безвольной куклой лежать на руках повитухи, пока та не констатировала смерть. Ужасное событие вновь сильно ударило по семье.       «За что нам все это?», раздался в голове голос жены. Ибрагим и не помнил, сколько раз она это повторяла, пока не подействовало снотворное снадобье. «Из-за моих грехов», был не озвученный ответ.       В этот раз Визирь не заметил мешок с чем-то твёрдым и со всей силы заехал по нему ногой. Та тут же отозвалась сильной болью. Рука успела ухватиться за доску, чтобы не упасть, пока перед глазами плясали разноцветные искры.       — Шайтан! — едва не закричал он, с шумом втягивая воздух.       Высказывание не прошло даром. Откуда-то позади полился свет от чужого факела, пробуждая желание сбежать. Только нога все ещё мучительно побаливала, а великая должность не оставляла места для такого низкого поступка.       «Другое дело шастать по недостройкам, как какой-то вор», не обошлось без язвительной мысли.       — Стой! Кто ты такой, эфенди?       Ибрагим усмехнулся. Его попытка не привлекать к себе внимание провалилась из-за какого-то мешка. Кое-кто бы непременно залился своим звонким, чарующим смехом, если бы узнала. Если бы...       Шаркающие шаги раздались совсем близко, не оставляя возможности скрыться, а льющийся свет факела отбил столь низкое желание. Грек обернулся к охраннику, почти сразу же одаривая его своим фирменным высокомерным взглядом. Окружающая тьма заострила его черты лица, наделяя некой демонической аурой. В голове проскользнули ругательства Насуха, когда тот увидел своего друга незваным гостем на пороге посреди ночи. Это немного подняло настроение Паргали.       — Ты действительно не знаешь, кто я?       — Ибрагим паша, простите, я не узнал вас, — мужчина низко склонился. — Я услышал шум и должен был проверить, что здесь происходит.       Визирь кивнул, словно ему было какое-то дело до слов охранника. Он вспомнил свою последнюю вылазку сюда, которая могла позволить объяснить своё присутствие. Тогда его едва не поймали, благо под ноги ничего не попалось.       — Опять воры пытались что-то украсть?       — Я так подумал, паша. На прошлой неделе мы с напарником здорово набегались за этими детьми Шайтана. Это же надо было сюда пробраться!       — Мне доложили, поэтому я здесь, — важно кивнул паша, солгав. — Нашли, что они пытались украсть?       — Да что здесь было красть? Новые материалы только сегодня привезли.       «Я почувствовал», мысленно ответил Ибрагим. Он крутанулся на месте и уже хотел было направиться к нужному месту, но передумал развернувшись.       — На входе я не заметил ни единого свободного факела. Пусть это исправят, — и почти с улыбкой забрал нужный предмет из рук мужчины.       Стражник немного поник, опустив плечи. Он тоже успел заработать несколько синяков из-за плохого освещения, и сейчас не знал, как безболезненно вернуться к напарнику без факела в руке. Султан приказал начать стройку как можно быстрее, а сейчас, когда появились очертания стен, материалы скидывали едва не на каждом свободном угле. Охранник уже хотел было уйти, когда кое о чём вспомнил.       — Повелитель сейчас там. Вы ведь пришли к нему?       Услышанное заставило Ибрагима замереть на месте. «Повелитель сейчас там», мысленно повторил он, чувствуя, как по телу пробежал холодок. Желания встречаться с ним не было. После рокового дня Султан Сулейман перестал походить на себя. Он почти не посещал собрания Дивана, а редкие встречи с Ибрагимом казалась такими же тяжёлыми, как груда камней слева. Как бы Валиде не пыталась украсить реальность, но суть оставалась неизменной — Сулейман не отпустил свою погибшую любовь.       Не только он.       Каждый раз, направляясь к Султану или в свой кабинет, Ибрагим замирал посреди коридора и оглядывался по сторонам в бесполезной попытке увидеть Хюррем. Ему казалось, что если задержаться подольше, можно будет заметить её покрытую платком голову с непременно выбивающимися огненными прядями, прислушаться — до слуха донесется её голос.       Но дворец вместе со всеми его многочисленными жителями и гостями молчал, продолжая сохранять затянувшийся траур. Красная форма солдат Султана сменилась на чёрную; сплетни, некогда казавшиеся непрерывными, стихли. Лишь единожды Ибрагим увидел толпу служанок и евнухов, сопровождающих детей Хюррем к Повелителю. После той встречи печальные лица малышей надолго засели в памяти грека. Мнимое чувство победы сильнее окрасилось в чёрное, оседая горечью на языке вместе с выпитыми чашками вина.       Оставив позади стражника, Визирь решительно пошёл вперёд, словно сам боялся, что минутное сомнение заставит развернуться и бежать без оглядки: из этого места, друга и Повелителя в одном лице, которого он предал, и тела человека, навсегда похороненного здесь. К своему стыду, на прошлой неделе именно так он и поступил: сбежал. Тогда казалось выше его сил ступать по единой дорожке, вымощенной посреди хаоса начавшейся стройки; вновь видеть безмолвную могилу вместо улыбающегося лика, и слышать уже приевшуюся тишину.       В этот раз шаги давались тяжелее, чем до встречи с охранником, несмотря на свет от факела. И дело было вовсе не в ушибленной ноге. Просто место, к которому он направлялся, снова поразительным образом отбирало силы. Воздух становился все прохладней, а голову буквально переполняли сотни мыслей и сожалений. Все время прокручивалось проклятое начало «Что, если бы я…», с разным окончанием «не согласился на план Валиде», «не отправил разбойников», «передумал и поехал в чёртов лес».       К ней.       За ней.       Ради неё.       Сейчас эти мысли казались не более, чем надоедливыми комарами, что так и норовят укусить. Вот только комаров можно убить. «Людей тоже», тут же жёстко добавило подсознание, отчего смысл слов отозвался тупой болью в груди. «Что такое, Ибрагим? Ты забыл, что любого человека можно убить? Или, отправляя разбойников, надеялся, что они ей не навредят? Появится прекрасный принц на белом коне и её спасёт? Как видишь, он не приехал».       И ты тоже…       В этот раз Великий Визирь осознанно заехал ногой по мешке с чём-то в надежде заменить роящуюся боль в груди на физическую. Не помогло. Содержимое мешка легко поддалось под напором ноги, словно в нем было что-то невесомое, лёгкое.       Тихо выругавшись, Ибрагим направился дальше. Впереди уже маячили два источника света, становясь больше и меньше из-за проникающих порывов ветра. Видимо Султан принял предостережение своего друга — друга ли? — и не хотел рисковать своей жизнью, взяв с собой охрану. Помогло ли это? Разве человек может спокойно продолжать жить после того, как лишился половинки сердца? Частицы души? Кого-то такого особенного, как Хюррем?       Лгать Хатидже о любви стало такой же привычкой, как всячески отрицать свои чувства к Хюррем. Сейчас к этой тайне прибавилась непосильная ноша: приходилось изображать безразличие, пока сердце сжималось в стальных тисках, и лгать о продвижении расследования, хотя все виновники уже лежали в земле от его рук.       И она тоже.       — Чего тебе, эфе… — Начал было стражник, пока пламя не осветило узнаваемое лицо. — Паша Хазретлери.       — Повелитель там?       — Да, — мужчины в тёмных одеяниях переглянулись. Султан не давал распоряжений, подпускать или не подпускать к нему кого-либо. — Доложить Падишаху о вашем приходе?       — Я сам.       Ибрагим отдал свой недавно обретенный факел, и, пока не передумал, сделал уверенные шаги. Возле могилы временно возвели шатёр, куда не проникали ни порывы ветра, ни недавний дождь. Вот только от самого места усиленно веяло какой-то обреченностью и болью, холодом.       Разрушенные мечты.       Возможность хотя бы изредка её видеть и слышать.       Окончательная точка в их баталиях.       Впервые в жизни победа не принесла Ибрагиму никакого наслаждения, а наоборот подарила горький вкус поражения. Поэтому было сложно идти вперёд, смотреть на сидящего на небольшой лавке человека, дышать с ним одним воздухом и осознавать, что их частый третий спутник никогда не украсит беседу своим нежным голосом. Больше не с кем ссориться за внимание Повелителя — да и он уже не горел желание вести беседы, напрочь замкнувшись в себе. Никто не смел угрожать и смотреть на Ибрагима так, словно они ровня; не заставлял кровь закипать, а мир расцветать.       — Повелитель, — Ибрагим сделал поклон, который остался без внимания.       Могущественный Султан Сулейман словно тоже поддался разрушительной ауре этого места, превращаясь в обыкновенного человека. Траурная одежда сменила дорогие одеяния, гордая осанка сгорбилась, а из голубых глаз исчезли искры жизни. Ибрагим знал, что Повелитель бывает здесь каждый день, и никак не находил в себе сил поговорить об этом. Был ли смысл, если его самого тянуло к могиле, как магнитом?       Большая рука Султана безвольно опустилась на край лавки, приглашая сесть. Это была не лучшая идея: взор падал прямо на участок земли, щедро украшенный цветами. Хотелось опуститься на колени и просто поддаться этой невидимой силе: коснуться земли, чей холод сравниться с холодом умирающей на его руках женщины; приложить к ней ухо в призрачной надежде услышать стук сердца; вдохнуть запах фиалок, как когда-то он, словно воруя, улавливал аромат Хюррем; и что-то сказать в надежде на резкий, уже привычный для них ответ.       — Я потерял её, Паргали, — хрипловатый от длительного молчания голос пронзил слух.       «Мы потеряли», исправило подсознание Ибрагима.