Косы

1.

      Те полтора года, что она провела под крылом Отбросов, — потрёпанным и общипанным местами, но всё же крылом — у неё не было запаха. Каза это слегка пугало, — как никак, не чувствуй он её присутствие, у Инеж была бы восхитительная возможность незаметно вонзить ему в спину нож — но отныне, когда она возвращалась к нему из безлюдья морей, на чердаке Клёпки пахло солёным бризом и тёплым песком. Может, так в его случае и пахло счастье, пахла свобода, когда перчатки становились всё менее и менее нужными, а он в кои-то веки мог побыть изломленной и жаждущей простоты тенью мальчишки, который ещё не познал всех тягот жизни.       — …третью прядь снова размести между первой и второй, — назидательно проговаривала сидевшая перед ним Инеж, на что он как можно менее страдальчески угукнул.       Каз и сам не понял, для чего вызвался заплести ей косу, но тогда это казалось ему чем-то простым и требующим пары ничтожных минут. Если верить настенным часам, прошло уже десять, а он постепенно начинал предаваться самобичеванию.       Инеж, однако, не произнесла и слова против, только время от времени инструктировала его и безукоризненно поправляла.       — Верёвки заплетать легче, — буркнул он с меньшей претенциозностью, чем мог бы.       Инеж фыркнула, незлобиво и даже слегка весело.       — Так мои волосы тебе и не верёвки, — колко ответила она.       Каз провёл ладонью по заплетённой в слабую бечеву косе, щупая, ощущая. И впрямь: глупостью было сравнивать её волосы с мотком верёвки. Они мягкие и ухожены многочисленными сулийскими снадобьями, а вовсе не грубы до многочисленных мозолей. Прежде Каз, найдя уединение на чердаке или своём рабочем кабинете, любил расплетать ей косу и прикасаться к ним, чувствуя, как пряди шелковисто струились по бледным рукам, глядя, как больная белизна его кожи тонула в чернилах её волос.       И вдруг кончик пальца нечаянно прикоснулся к её голой шее. Каз едва не отпрянул в одночасье с тем, как сердце больно ударилось о рёбра, но во мгновение всё стихло. Инеж не превратилась в чумной труп, а воды гавани не покрывали холодеющие стопы.       — Что дальше? — поинтересовался он, не то и впрямь не зная, не то желая высвободить себя из гнета нежеланных раздумий.       — Всё то же самое по порядку, пока не останется небольшой хвостик.       — Небольшой хвостик… — повторил про себя Каз.       К её волосам он прикасался осторожно, моментами чересчур нежно для преступника, как будто держал в руках нечто сакральное и хрупкое, и он даже удивился самому себе: доселе так Каз обращался только с деньгами, но никак не с чьей-то косой, и вопреки всему тому он просто не смел заплетать резче и быстрее.       — Давай ленту, — проронил протянувший ладонь Каз.       Вплести короткую тесьму было, пожалуй, самой лёгкой частью из всех, но только завершив свою кропотливую работу, Каз нахмурился и досадливо стиснул зубы: то, что он сделал, напомнило бы косу только издалека, да и то только в том случае, если зрение давно уже прилично подводило. Сколько он помнил, Инеж всегда заплетала аккуратно и изящно, в то время как у него то тут, то там выглядывали неровные бугры и аляповато выпирали мелкие волосинки.       Но она, будто не замечая того, оглянула подобие косы в зеркале и благодарно, с какой-то необъяснимой гордостью, взглянула на него.       — Она мне нравится, — на удивление искренне провозгласила Инеж, и он пообещал себе, что ещё не раз заплетёт ей косу, если она будет смотреть на него таким взглядом.       И всё-таки Каз надеялся, что сие недоразумение она расплетёт и сделает по новой, но весь остаток дня Инеж проходила именно… так.       В юный оранжевый вечер она сидела на крыше Клёпки, провожая удаляющиеся в никуда облачные мазки, а Каз оглядывал округу пустующего города из окна. В какой-то миг он заметил Джеспера, недоуменно оглядывающего новую причёску Инеж, но, опустив взгляд на него и будто всё поняв, молчаливо улыбнулся и кивнул. Каз же в ответ без слов послал стрелку средний палец.

2.

      — Спасибо, что принесла инструкцию, — с деланным негодованием усмехнулся он.       Каз всегда всему учился быстрее простаков. Втиснуться в бандитскую группировку в двенадцать лет? Проще простого! Изучить тонкости бизнеса и финансов в тринадцать? Да легко. Выучить наизусть все названия и правила азартных игр, как и механизмы сложнейших замков, в четырнадцать? Любой, кому природа дала мозги, справится с этим заданием за полторы недели. Вот и плести косы — не верёвки в узлы, а именно косы — в двадцать он умел почти так же профессионально, как это делали сулийцы.       Но то, что спустя год практики Инеж преподнесла ему инструкцию по заплетанию, Каз воспринял едва ли не как оскорбление, хоть она и уверяла, что после изъявленного им желания заплести ей что-нибудь посложнее, без книги им не обойтись.       — Если только ты не хочешь оторвать мне половину волос и сделать лысой, — безобидно пошутила Инеж, чем и победила в их коротком споре.       — Подержи тут, — невозмутимо обратился к ней Каз пару дней спустя, бегло переводя взгляд с инструкции на её затылок и наоборот. — Ты взяла книгу с самыми непонятными картинками, Инеж.       — А по-моему, ты очень даже хорошо справляешься, — вкрадчиво возразила она, едва заметно с такого ракурса улыбнувшись.       Каз нервно выдохнул.       — Действуем по правилам воришек и бандитов, — заключил он почти сразу. — Если не получается сделать по плану, работаем по-своему. А ты помолись, чтобы я и правда не вырвал тебе клок волос.       Инеж на то театрально испугалась, невмочь скрыть за липовой тревогой хриплый смешок.       Помимо часов трепетных касаний они делили свободное время у окна, когда она сидела на подоконнике, окаймлённая солнечным сиянием или серостью промозглого дня, а Каз стоял позади, бережно перебирая её волосы и заплетая их едва ли не так же, как это делала её мать, когда она была ребёнком. Пусть для кого-то то и могло быть чем-то житейским, но с их страхами к чужим прикосновениям в том виделось нечто интимное и личное.       Каз помнил, что его первыми попытками она была впечатлена, пускай ему и хотелось окрестить их провальными, но последние разы Инеж по-настоящему восхищалась его сноровкой, а он, хоть и не показывал того, был слишком счастлив видеть её такой и быть тому главной причиной.       — И-и-и… готово, — облегченно провозгласил он, будто обрадовавшись, что всё окончилось без риска отодрать ей половину волос.       Каз подал ей зеркальце, маленькое и невзрачное, но некогда купленное ею в Малой Равке и оттого любимое, и прошло всего ничего, как из Инеж сорвался на придыхании завороженный возглас. Затылок ей венчал обтянутый багровым атласом низкий пучок из множества мелких кос, напоминавших рыбьи хвосты, а вдоль ушей аккуратно спадало по пряди.       — Она прекрасна, Каз, — выдала она долгожданный вердикт.

3.

      Он застыл в тот день у порога сулийского вардо, как если бы не ожидал встретить её там (и пусть вардо принадлежало её родне, а, по совместительству, и ей самой — то не играло значения). Каз и сам не понимал, что взыграло в нём, раз сотую долю секунды он стоял, не в силах вымолвить и слова: не то спонтанный приезд к её родному каравану и не высказанное облегчение, что он наконец-то остался наедине с кем-то хорошо знакомым, не то вспыхнувшая в закоулках сознания мысль, что она была невероятно красива.       Каз давно считал её таковой, ещё с той поры, как Инеж сидела на его подоконнике, а он смотрел на неё, словно стал свидетелем чуда, пробудившего в нём ребёнка, но это чувство вдруг усилилось до невообразимых размахов.       — Каз, — позвала она его мягко, наконец-то обернувшись, медленно и будто совсем не спеша.       У неё распуталась коса. Некогда тугая вязь небрежно разметалась по спине, впитав в себя запах морских ветров во время путешествия, и дыхание Каза на миг задержалось: в вардо пахло счастьем. Пахло чем-то, что напоминало, что он свободен.       — Я могу заплести тебе косу, — вырвалось из него вместо приветствий, и Каз сам удивился, что сказал совсем не то, что хотел.       Впрочем, что бы он сказал ей, если отбросить столь будничные примитивные предложения? Что он рад снова увидеть её? Что чувствовал, как спадала тревога, тяжелевшая с каждым разом, как её не было рядом? Каз мог быть с ней мягок, мог забыть о проблемах насущных, мог обнять, — уже не дежурно и не столь нелепо, дрожа от прикосновения так, как раньше — но всё ещё был скуп на чувства.       Инеж, видимо, и сама слегка удивилась такому своеобразному приветствию, но не принялась возражать.       — Тогда иди сюда, — вкрадчиво подозвала она его к себе. — Я ждала тебя пару часов, ожидая, когда мои племянники перестанут оглядывать тебя как экспонат, а ты стоишь у порога уже несколько минут.       Каз прошествовал к ней, благодаря невесть кого, что под рукой больше не было никаких инструкций: Инеж доверяла ему свои волосы и навсегда убедилась, что его руки способны не только вырывать души из сломленных тел.       Приловчившись за годы практики, он действовал уверенно и почти невозмутимо, — лишь потому то пресловутое почти всплывало, что в явь ту ему всё ещё не верилось — и плетение кос вопреки всем жизненным аспектам внезапно предстало для Каза неотъемлемой частью его бытования. Он экспериментировал, вплетая пёстрые ленты, создавая что-то, чего ещё ни разу на Инеж не видел, и всякий раз, как в награду за попытки и старания, получал её вовсе не фальшивое восхищение.       Каз стоял за ней недолго, время от времени погружая известково-белые пальцы в чёрный водопад её волос, будто желая в очередной раз ощутить, убедиться: это реалия, а не жестоко-красивый обман.       — Готово, — проскрежетал он, неожиданно для себя наклонившись и поцеловав её в темя, более не чувствуя того отчуждения, что стремглав повергало в трепет.       Каз услышал, как вдох затерялся в кромке её диафрагмы, когда Инеж оглянула в отражении маленького зеркала результат. На макушке всё тот же низко расположенный пучок, на сей раз напоминавший бутон раскрывающегося цветка, а по вискам тянулись, словно шероховатые чёрные цепи, косы.       — О, Каз, это… — протянула она едва слышно, но от него то не ускользнуло, как и её незыблемый восторг вкупе с лёгким потрясением.       — Прекрасно? Потрясающе? Так сногсшибательно, что от моего неожиданного таланта у тебя отняло дар речи? — наигранно-чванливо предположил Каз, и тихо рассмеялся, увидев, как на лице её пролегла поддельная укоризна. — Я знаю, что усовершенствовал самого себя, но меня всё равно радует, что эта мелочь делает тебя немного счастливее.       — Это не мелочь, — спокойно возразила Инеж, откинувшись назад и крепко прижавшись к нему. — Это не мелочь, Каз. — чуть тише, будто военной тайной, прежде чем выдать то, от чего его сердце на мгновение больно замерло: — Мне нравится, как ты прикасаешься к моим волосам.

+1 (мини-сюрприз).

      — Итак, ты хочешь, чтобы я заплёл тебе косичку?       — Да, косицьку, — согласно ответила их с Инеж четырёхлетняя дочка, приподнимаясь на носках, будто так могла запросто дотянуться до него, и протянула короткую тесьму.       — И мне! Я тоже хоцю косицьку! — воскликнула вторая девчонка.       В тридцать три Каз Бреккер успел стать настоящей мигренью для Бочки. Сколько раз он успел пополнить свой «послужной список» преступлениями, половине которым Грязные Руки запросто находил оправдания, не сосчитать, и плетением кос человек с подобной ему репутацией должен был быть занят в последнюю очередь.       Тем не менее, когда его девочки так просили, Каз просто не мог сопротивляться.       — По очереди, — усмехнулся он, осторожно, стараясь не потревожить больную ногу, усаживаясь на пол и подтягивая к себе первую. — И постарайтесь не дёргаться, иначе просидите так полдня.       Они враз замерли, и Каз про себя усмехнулся: плести его научила Инеж, но девочки свято верили, что косы их матери всегда заплетал он.       Впрочем, за последние годы это почти успело стать правдой.