Кровавый крест.

Зима. Игривые январские снежинки медленно опадают на землю, оседая на ветвях деревьев и крышах маленьких деревянных домиков, ложатся, укрывая собой, словно большим тёплым белым одеялом. А на улице — настоящий мороз. Все в теплых одеждах да валенках ходят, в меха кутаются, печи топят. А иначе и не согреться никак! Так уж повелось, что зимы нынче холодные, никуда от них не укрыться. Зато можно скрасить морозные дни в дружной компании. Такая, на счастье, у Машеньки имелась. Кошечка любимая с шерсткой белоснежной — сама мягенькая, только перина, а до того озорная, что и не угнаться за нею. Вот так шмыгнет она прямиком из-под носика её в ближайший сугроб — глядь! — и не видать ни хвостика пушистого, ни ушек торчком. А потом вдруг как выпрыгнет из снежка, да в объятия её прыгнет, и ластиться станет, носиком розовеньким утыкаясь в щечку румяную, и наполнится смехом радостным широкая полянка близ деревеньки. До того весело играючи дни морозные коротать было — Митьке, когда приезжал, всё-всё она рассказывала, и тот диву давался: выходит, и впрямь его Машенька озорницей растет. Резвиться и весело смеяться, за игрой в снежки не замечая щекочущего личико морозца, лепить смешных снеговиков и строить настоящие снежные крепости. А в них настоящие битвы с соседскими мальчишками устраивать! Прямо как в тех преданиях про рыцарей-героев, сражавшихся за руку и сердце прекрасных дам… Вот бы и ей когда-нибудь найти своего рыцаря! Чтобы он её защищал, сражался за неё, признавался в любви… Да токмо каждый сегодня сам за себя, вид делает, будто бы соседушку знать не знает и в глаза раньше не видывал. А ведь раньше все едины были и горя не знали. Вот бы и сейчас все так оказалось… Вместе ведь веселее и надёжнее — и компанию на холодную зиму составить можно, и врага от границ отогнать, чтобы знал, ирод, как с землями княжескими воевать! Одна беда — без бедствий обойтись нынче никак уж нельзя. Как родится в чьей светлейшей головушке желание всеми землями править, так и начнутся нескончаемые сражения, порою вынужденные — коли жизнь своя и родных дорога тебе, берись за меч и стой храбро, врагов своих беспощадно в самое сердце разя. Однако не всегда бои эти победой оканчиваются. Бывает и так, что горькое поражение приходится признавать. Горестно, обидно, да приходится — а иначе не жить тебе на земле этой боле. Машенька давно знала, что на Русь охотой шли зловещие полчища неизвестного прежде племени кочевников — монголов. От воевод городишка своего крохотного удалось ей узнать, что кочевники эти частенько села небогатые грабили, прежде чем себя честному люду показать. А на реке Калке в далёкие годы вышли с оружием биться. Да бились так страшно, что русских князей разгромили, а пленных воинов вовсе за скамьи под пир сочли! Страшно было. Кто знает, погромит границы это войско, или дальше пойдёт… Прозорлива Машенька да шибко любопытна в свои совсем ещё юные лета. Не утаился от чуткого её слуха разговор воеводовский: дескать, отряды войск иноземных, чай, через саму Оку перешли, и полчища черные мчатся по степям во всю прыть, стремясь покорить великое их большое Владимирское княжество. В душе девочка, конечно, надеялась, что всё обойдётся, и захватчики уйдут прочь — прямиком туда, откуда пришли. К ужасу маленького детского сердечка, вскоре и в её дом постучалась беда. Началась осада города монгольскими полчищами. Больно было, горестно: головушка светлая до того гудела, да звон в ушках таковой стоял, что обыденностью стало вот так просто стоять и вдруг чувств лишиться прямиком на площади. Силою за измором взять хотели… да токмо не тому Митюша её учил — удел их, городской, в стойкости и храбрости, люд свой защищать надо да оберегать от таких, как эти прихвостни злыденские. Держалась Машенька, как и все жители, деревеньку её населяющиеся и орде вражеской подчиняться не желающие. Осаду держали порядка пяти дней. Но силы кончились. Маленький приграничный городок не выдержал непрекращающихся штурмов. На пятый день раздался грохот немыслимый: треск ломающегося дерева, звонкий стук, миг — и выбиты ворота дубовые. Хлынули полчища монгольские на улочки витиеватые. Разразился свистом сабель острых раскаленный воздух. Всюду прошлись, всё пожгли кругом да разорили, всё пограбили — от домиков резных до теремов богатых. — да сожгли деревеньку. Запылала Москва ярким пламенем, багрянец алый до самого неба ввысь поднялся, и загалдела, заголосила перепуганная толпа. Монголы же мощным наскоком на людей налетали и одним взмахом сабель разрубали их тела надвое. Ничего не оставили после себя ордынцы. Никогда не оставляли. Решили не мелочиться и в этот раз. Долго кричала Машенька и билась, за руки грузные цепляясь. Кричала, брыкалась, вырваться из тисков крепких пытаясь. Вдруг показалось, ослабла хватка — бежать! Ринулась она прочь, снежок под ногами обеспокоенно шуршал, скрипел, точно старые ржавые ставни. Казалось — вот оно, спасение! Кошечка совсем рядом, ручонкой до неё дотянуться — и убегут они вместе, прочь от захватчиков. К воеводам — они спасут, укроют… Но надежды рассыпаются, точно карточный домик. Её с силой хватают за волосы. Тянут назад, поднимая. Кошечку пинают, грозно приказывая отступить прочь. Машенька кричит, слезами заливаясь, за косичку растрепанную ухватиться пытается — больно до того, что вот-вот, и чувств лишиться можно! — да всё без толку… — Молчать! — слышит она чужой громовой голос. По телу мурашки бегут. Голос страшный, низкий, злой-злой — раньше никогда не слышала она такового. В местах их княжества таким злым полчищам не место — не ступала прежде нога чужеземная на землю их православную, да таковой жестокости никто себе не позволял. Что же это оно ныне делается?.. — Что орешь, будто режут тебя, как свинью?! Внешность крохотной 8-летней девочки лишала желания победоносного установления своего правления. Да токмо всё равно ему было, кто она и кем приходится. Ведь он — молодой и уважаемый среди всех их доблестных войск. Сильнейший, могущественный — сродни самого Великому Хану. Есугей уверен — вскорости о нём прознает весь мир. И этим деревенькам, возомнившим себя сильными, лучше сдаться ему по-хорошему. Коли жизнь им дорога. Резким движением он замахивается и с силой бросает хрупкое тельце на холодный снег. Хватает тотчас грубо за самое горло — придушить, точно котенка, пытается. И вдруг… — Ах! Ты, муухай! Как же больно она кусается! И притом ещё пытается вырваться, бесстыжая! А таких, как она — непокорных. — наказывают. Замечает, как что-то поблескивает на маленькой груди. Что это? Неужто православный крест? Выходит, решилась в Бога своего уверовать… Наивно. Уж ей ли не знать, что коли на то воля этого самого Бога имеется — негоже противиться ей, да стоит покорно принять ту участь, которая тебя ожидает. Взбалмошная девчонка, бунтовать против него решила! Значит, он не только разграбит этот городишко, но и сожжет, как злой Козельск. Чтоб не повадно было более сомневаться в силе его и намерениях. Тянет тоненькие ручки. Сжимает с недюжинною силою, выворачивает, резко ставя на колени. Она изворачивается, противится — удар. Второй, третий — бить, лупить так, чтоб искры из глаз посыпались! Плачет. Знает, что он сильнее, и ничего она ему не сделает. Он чувствует свою силу. Обратив взор на черные орды, руку призывающе поднимает. Медлит, ждет так с мгновение, и вскоре резко вниз её опускает. Стрелы огненные обрушились на городок с новою силой. Больно, тельце жжется, движение каждое отзывается дрожью. Девочка чувствует, как разрывается кожица, и тотчас же появляются пугающие ожоги и страшные раны, откуда сочится кровь. Сопротивляться силёнок у неё больше нет, их хватает только на крик. Истошный, какой обычное человеческое горло издать не способно. — Тебе сказано «молчать»! Удар. Другой, третий. Нужно заставить эту несносную девчонку замолчать. Бить до тех пор, пока у неё не останется сил кричать. Сильнее, сильнее! — Ты не будешь перечить мне, как не смеешь и бороться с моею силой, — зло вторит он. Железо с громким звуком коснулось рукояти, и сабля заблестела под кровавым пламенем бушующего пожара. — У тебя есть выбор. Либо стать послушной… Холодный металл боком коснулся детской щеки. — Либо повторить печальную судьбу Рязани. Машенька почти ничего не видит. Угасающим сознанием слышит чьи-то неразборчивые речи на каком-то жутком, страшном языке, слышать которые прежде никогда не приходилось. Кто-то плачет, где-то слышны крики… это жители её деревеньки? Им больно? Им страшно? Она не знает. Поднимает глаза. Сквозь колючую пелену слезок, бегущих по раскрасневшимся от ударов и мороза щекам, видит жгучую ненависть его взгляда. Черного, как смоль — темнота восточной ночи, бездна, откуда он и явился, подобно злому року. Верны были предсказания — придет народ от края земли, и падет земля под его гнетом, застонет под топотом копыт могучей конницы, и разверзнется океан пред его незыблемым величием… Её вновь оглушают ударом. Она дергается и тотчас вся сжимается, цепко ухватившись ручками за грузную его ладонь. — Кто позволил тебе поднять глаза на Великого Хана, хогийн сав?! — он склоняется к самому её личику, и голос его ледяным ужасом касается ушка: — Великий хан — сын солнца, а созерцать солнце немыслимо. Лишь достойный имеет честь лицезреть мой взгляд… Ты разве являешься таковой? Молчит. Страшно ей, холодно — одежду выжгли, тельце дрожит, и кажется ей, будто вот-вот лишится она чувств. — Чтобы стать достойной, придется заплатить. Она в паническом ужасе распахивает лазурные глазки. Что нужно ему от маленькой девочки? Она ничего не знает, а если и знает, все равно не скажет. У нее ничего нет, а если и есть, все равно не отдаст. — Что ты от меня хочешь? — голосок дрожит, и она тотчас же жмурится, услышав его смех. — Тебе не нужен ответ… Сама обо всём узнаешь. Разорвать детский сарафанчик не составляет труда. Девочка испуганно смотрит, пытаясь ударить посильнее крошечными кулачками. Да токмо что может сделать она самому Есугею? Ведь он — Великий хан… а она? Ребенок. Обычный, крохотный… жалкий ребенок. Удар. Второй, третий… Его желание — ударить, чтоб искры из глаз посыпались. Чтоб не смогла сопротивляться. Но она сопротивляется, на что он лишь смеётся — и откуда столько смелости и дерзости? Верно, поэтому город её при самой границе стоит — видать, в самом деле защитница юная земель этого княжества? Но эта девчонка не сможет ему противостоять. С силой хватает еë ножки. Машенька брыкается, пинается, царапается… — Отойди от меня! Не трогай меня! — заливаясь. — Уйди! Уйди, гадина! Жалкое зрелище. Маленький ребёнок пытается бороться с могучим воином. На что она надеется? Думает, он отпустит её? Наивно и смешно. Но коли не хочет она по-хорошему — придётся менять правила игры. Крепко сжав руки девочки, заламывает их и с силой отводит наверх. Одно движение — и больше сопротивляться ему она не сможет. Это было слишком просто. Детский тулупчик — родной и теплый, что когда-то оставил ей любимый Митька. — разрывается надвое. Мертвой хваткой держит он крохотные дрожащие ножки. Теперь он имеет над нею абсолютную власть, противостоять которой не в её силах. Она отдала бы всё, лишь бы навсегда вычеркнуть из своей памяти то, что случилось дальше. Гадко, мерзко и противно от самой себя. Пережитый ужас, лишивший чести — огромное пятно на всей еë жизни. Такое же черное, как его глаза. И она ничего не сумела с этим сделать. Кровь, слёзы и мольбы о помощи… Смех наслаждения и злые крики: « — Молчать!»… Это было хуже падения в бездну. Прошлой жизни, уверена девочка, пришёл конец. Хотя, какая же она теперь девочка… Обесчещенный ребёнок, на чьей жизни отныне лежит кровавое клеймо, и чьи мечты оборвались в одно мгновение. Друзья, которых и без того можно по пальцам пересчитать, от неё отвернутся, сомнений в этом нет, а кто узнает — не захочет даже встать рядом. Кто же захочет знать её, если она… Такая?

На плечиках хрупких лежать впредь суждено кровавому кресту.

— Вставай. Её вновь грубо тянут за волосы, вынуждая встать. Следом — удар по щеке, от которого едва держащие ножки подкашиваются, и девочка падает. Маленькие ручки оказываются в ледяном снегу. Странно… Раньше не было так холодно и больно, как сейчас. — Что, совсем ноги не держат? Слабовата. Хотелось встать. Встать, сжать крепко кулачки и со всей силы ударить его. Вторгся в её земли, разорил маленький городок, лишил жизни сотни людей, теперь ещё и издевается! Хорошо, что Митька её не видит. Он бы сильно расстроился, узнав обо всём. А расстраивать его хотелось меньше всего. — По-хорошему ты играть отказалась, поэтому перейдём к основному… Громко звякнула сабля, и порванной одежды коснулся холодный металл. — Покажи свою покорность и признай меня своим повелителем. Наивно с его стороны считать, что она так просто ему сдастся. Быть может, ему и удалось её покорить. Но уж точно не удалось сделать покорной. — Не дождешься, гадина. Ей всё равно, погибнет она или нет. Даже если и придется принять судьбу Ярины, она готова. Готова на всё, только бы не видеть себя вновь в гадких его объятиях. Не чувствовать на теле мерзкие следы его лап. Такого упорства он не ожидал. Интересно, все русские такие? Рязань, подчиняться ему не желавшая, свою позицию уже показала и лишилась жизни. Жалкое было зрелище. Но отчего-то этот городишко ему убивать не хотелось. Кто знает, может, будет она ему ещё полезна? Когда подрастет немного… Но сейчас эта наглая девчонка должна получить по заслугам. Размах и сильный удар. По детской спине хлынула алая кровь. Тельце пронзает болью, и Машенька вмиг падает. На белоснежном снегу медленно расползается ярко-красное пятно. Она не могла кричать — силёнок на это больше не было. Обесчестить ребенка. Поставить крест на его будущем. Вдоволь натешиться маленьким невинным тельцем. Мерзость. Гадкая мерзость. Больно пошевелиться, из глазок льются слёзки, но девочка не издаёт ни звука. Из-за угасающего с каждой минутой сознания она почти ничего не видит. Не видит. Но слышит… Слышит, как мяукнула совсем рядом любимая кошечка. Тянется из последних силёнок — дотянуться, коснуться хотя бы кончиками пальцев… Но любимицу вновь отпихивают прочь, как ненужную вещь. Машеньку грубо хватают за волосы. Тянут, поднимая куда-то высоко-высоко. Она видит под собою землю, чувствует невыносимый запах лошадей. Её водружают на одного из коней. Намертво, туго перевязывают ручки и ножки, не давая возможности шевельнуться. В рот — кляп, чтобы не издавала ни звука. Она понимает, что её скоро увезут. Увезут туда — в далекие степи, откуда пришли зловещие полчища монгольских воевод. Надолго ли? Отпустят ли когда-нибудь? Быть может, никогда боле она не увидит пышной цветущей лужайки, где они с Митькой так любили резвиться, где радостный смех заполнял округу, пока он одним ловким движением усаживал малышку к себе на плечи и кружился с нею в объятиях. Быть может, не посмотрит она в родное голубое небо, что отражается в её светленьких глазках — чистых, точно родниковый источник близ речушки. — и теплое летнее солнышко не коснется боле детской щечки, даруя розовинку румянца. Быть может, боле не встретится она с любимой кошечкой, ставшей единственной, кто умел развеселить и спасти от тоскливой грусти, пока любимого Мити не было рядом... Она не знает. Нет ли сил, желания — не разобрать. Глаза застилает слезливая пелена, и следом она погружается в чернеющую бездну. В ней нет ничего — ни цветов, ни звуков. Лишь немое оглушительное отчаяние. Обожженное сердечко бьется едва-едва, тихо постукивая в такт копытам мчащейся вдаль лошади.

Всё забудется с летними грозами

И закружится жизнь не спеша…

Нет той девочки с длинными косами,

Лишь тихонечко плачет душа…