Да царствуют они вовеки!

"Джейн, Шарлотте, Джорджет и Дороти

- да царствуют они вовеки".

(Эпиграф к "Гражданской кампании")

"Гражданская кампания" – единственный среди романов Буджолд, посвящение в котором обращено не к личным знакомым автора, но к четырем ушедшим в мир иной королевам романтической литературы: Джейн Остин (1775–1817), Шарлотте Бронте (1816–55), Джорджет Хейер (1902–74) и Дороти Сэйерс (1893–1957). Как объясняет это сама Лоис: "Барраярский "любовный роман времен Регентства" я мечтала написать с тех самых пор, как поняла, что мой Барраяр в точности соответствует этой эпохе. Я посвятила эту книгу четырем вдохновившим меня писательницам. "Джен Эйр" Шарлотты Бронте я читала в детстве, к Джорджет Хейер и Дороти Сэйерс приступила уже на третьем десятке, когда круг моего чтения расширился, а с Джейн Остин познакомилась совсем недавно. Книги Хейер до сих пор остаются моим любимым успокаивающим чтением, и в "Гражданской кампании" очень много от нее, хотя было время, когда я воротила нос от ее "классового" устройства мира. А романы Сэйерс даже больше, чем Форрестера и Конан Дойля, являются для меня образцом восхитительного развития характера, возможного только в долгом цикле. Эта книга получилась многослойной и к тому же позволила мне вскрывать привычные романтические метафоры ножом научной фантастики. Что произойдет в извечном танце мужчин, женщин и ДНК, когда новые технологии безвозвратно изменят все старые определения? Что случится со связанным традициями обществом, построенным на гендерно-зависимых принципах передачи власти и собственности, когда на чашу весов лягут новые научные достижения? Какие весьма простые вещи символизируют мои масляные жуки? Что случится, если два разных жанра налить в одну емкость и хорошенько встряхнуть? Ромашковый чай и бластер: мне, пожалуйста, и то и другое сразу!" [ЛМБ, "Собрать воедино: жизнь, Форкосиганы и все-все-все" в сборнике "Путеводитель по Саге о Форкосиганах"] [Примечание переводчика: Романс регентства - специфический поджанр любовного романа, чье действие изначально происходило в начале 19 века, или периоде британского регентства (1811-1820). Он не просто переносит современные автору романтические отношения в исторические рамки, но обладает своим специфическим сюжетом и стилем, базирующимся как на творениях Джейн Остин и ее литературных наследников, так и на жанре комедии нравов. Это – многочисленные отсылки к светскому этикету и условностям, социальным различиям, теме брака во всех его разновидностях, остроумие и экстравагантность персонажей, а также путаница "кто есть кто" и присутствие элементов детектива или фарса.] Столь же любопытно то, что посвящение имело отношение к одному конкретному роману каждой писательницы: это "Гордость и предубеждение" Остин, "Джен Эйр" Бронте, "Встреча выпускников" Сэйерс, откуда была взята завязка сюжета, и "Счастье по контракту" Хейер, давшее «Гражданской кампании» название. Во вселенной Форкосиганов романтическая линия присутствовала всегда: от Эйрела с Корделией в "Осколках чести" до Саймона Иллиана с леди Элис в "Памяти" - но именно в «Гражданской кампании» роман в обоих смыслах слова, и более узком общем, и широком литературоведческом, получает главную роль, оттесняя и детективный сюжет, и описание общества. Это настолько явственно, что Мэри Джо Патни в "Путеводителе по Саге о Форкосиганах" специально назвала его "вакханалией любовного романа", подчеркивая и плотную смесь различных литературных тропов в тексте, и то преобразующее, творческое давление, которому автор их подвергла. Вопрос в том, насколько сознательно (или намеренно) возникли некоторые из этих явно специфических отсылок. ЛМБ понятным образом склонна осторожничать с академическим поиском источников и оспаривать предположения критиков относительно ее текстов - тоже по вполне ясным причинам. И это посвящение четырем писательницам добавилось в роман уже после его завершения: ... посвящение попало в книгу позже, во время ее последнего редактирования, когда мой издатель Тони Вейскопф то ли написала мне по почте, то ли позвонила, не помню точно, и спросила, хочу ли я что-то написать на странице посвящения. Если да, то сейчас у меня последняя возможность. После недолгого колебания я его и придумала. А она улыбнулась и сказала "Здорово!" " [ЛМБ, письмо в издательство, 17-02-11] Но ни "колебания" ЛМБ, ни ее выбор объектов для посвящения отнюдь не были тщетными: Эти четыре писательницы являются бабушками (Остин и Бронте) и матерями (Хейер и Сэйерс) всего мира книг, названными в широком смысле женскими романами, легкого или "домашнего" детектива и, в целом, книг о личных и семейных проблемах, тех самых, которые обычно отбрасываются как неважные мужчинами, читающими фантастику: мужчинам нужны истории про войну, и чем сражений в них больше, тем лучше… с некоторыми примечательными исключениями. Но именно семейные проблемы в реальности двигают мир. Так что это было своего рода заявление "да, черт побери, это мой женский роман! Или наслаждайтесь им - или не читайте совсем". … Остин для меня - прародительница романтической комедии, а Бронте - романтической драмы/мелодрамы". [ЛМБ, письмо в издательство, 17-02-11] Таким образом, мысль о посвящении не предшествовала написанию романа, а пришла ЛМБ позже, уже после того, как текст был закончен. Однако эти четыре имени отражают те проблемы, что вдохновляли автора изначально на создание всего романа, и в любом иносказательном смысле отражаются в деталях его повествования. Это явное противоречие вполне разрешимо, если вспомнить, что великие писатели всегда рассказывают нам больше, чем понимают осознанно. Можно также процитировать суждение самой ЛМБ о ее процессе писательства - "за него отвечает мой внутренний тринадцатилетний ребенок". Так что вполне можно поверить, что эта "тринадцатилетка", к тому же осведомленная о намерениях "внешней", взрослой писательской личности, вставляет в текст больше аллюзий и отсылок, чем сообщает об этом открыто. В любом случае, сопоставив постепенно и подробно эти основные отсылки с их структурой, текстовыми приемами и использованными мотивами, мы получим многократные, повторяющиеся упоминания. Каждую аллюзию из этого списка мы ниже обсудим по отдельности. И речь пойдет не только об этих четырех писательницах - но еще и о Шекспире, одном из любимых авторов ЛМБ, часто цитируемом в ее форкосигановской вселенной. Помимо открытого обсуждения "Гамлета" в "Гражданской кампании" и одной прямой цитаты из "Много шума из ничего", ни одна из его пьес не отражается здесь явно, однако их дух пропитывает роман: можно вспомнить и героинь множества шекспировских комедий, переодевающихся в мужское платье, и особую ситуацию принца Хэла в "Генрихе IV", и традиционные шекспировские финалы с их фейерверком свадеб; и, конечно, не стоит забывать, что Майлз знает "Ричарда III" наизусть. 1. Джейн Остин, "Гордость и предубеждение" Несмотря на то, что Джейн Остин посвятила свою "Эмму" (1816) принцу-регенту, и ее популярность и плотный круг почитателей сложились уже во времена Регентства, она не всегда была таким известным романистом, каким мы ее знаем сейчас. До того, как ее племянник, Дж.И.Остин-Ли, опубликовал в 1869 г. свои мемуары с рассказами о его тете, объем продаж ее книг был на порядок ниже, чем у таких известных авторов, как, скажем, сэр Вальтер Скотт или Чарльз Диккенс. Но с того момента ее популярность начала расти, достигла нынешних высот к концу 19 - началу 20 века, и никогда более не уменьшалась. Джейн Остин без труда стала поистине культовым автором и даже породила движение своего имени (см. рассказ Киплинга "Джейниты", с которым Буджолд, кстати, была знакома). Ее популярность особенно взлетела в конце XX века с выходом на экран фильмов и ТВ-сериалов – например, в 1995 г. знаменитой экранизации BBC режиссера Э.Дэвиса с Дженнифер Эль в роли Элизабет Беннет и Колином Фертом в роли мистера Дарси. Этот фильм, с которым Лоис также знакома, без сомнения вдохнул жизнь в современный фэндом Остин. Эта высочайшая популярность книг Остин, наряду с их языком, мудростью и иронией, привела к тому, что они довольно часто цитируются в жанре любовного романа. Джейн упомянута первой в буджолдовском списке "четырех королев" не только по хронологии. Из всех ее романов самым популярным всегда бы именно "Гордость и предубеждение", опубликованный в первые годы британского Регентства. А любовный роман в "Гражданской кампании" в общих чертах развивается точно по схеме "Гордости и предубеждения": неожиданное и покровительственное предложение руки и сердца, которое дама гордо отвергает; покаянное письмо от кавалера; долгий период, пока он самокритично переоценивает ситуацию и одновременно помогает даме разрешить ее семейный кризис; повторное предложение, принятое дамой с восторгом, но пугающее ее семью. Это отметил один из членов списка рассылки, пересказав «Гордость и предубеждение» следующим, весьма знакомым, образом: "Он предложил ей руку и сердце, но сделал это так скверно, что Она на него сильно рассердилась. Поворотным моментом в Их романе стало присланное Ей письмо, в котором Он извинялся за свою неуклюжесть, но никак не за свои чувства и не за то, кто он есть. Затем действия других людей заставили этих двоих сблизиться. Ключевым и окончательным элементом стала попытка недоброжелателя вынудить Ее публично от Него отказаться, однако Она не стала этого делать, и вскоре за этим последовала их помолвка. В финале книги Они счастливо помолвлены, однако еще не женаты". [Майк Гаррисон, письмо в рассылку фэндома, 6-12-99] К тому же обе стороны также демонстрируют те самые гордость и предубеждение, но умеют в конце концов справиться с ними, и прямо в тот момент, когда реальность отвесит им оплеуху - на удивление редко встречающееся качество. А еще оба главных героя, если смотреть в общем плане, превосходят среднего представителя своего круга по характеру, разумности, стойкости и морали, поэтому мы, читатели, так раздражаемся на совершенные ими глупости: ведь их совершают персонажи, которые в остальное время восхищают нас своим разумом, пленяют душой и радуют остроумием – характерное описание персонажей Остин. Надо также указать на менее явные связи обоих романов. Елейное убеждение мистера Коллинза в собственной праведности, его неприятие всякой критики и слепота к собственной глупости эхом отражаются и собственно в Алексее Формонкрифе, и в том помпезном явлении Василия Форсуассона и Хьюго Форвейна в дом Фортицев, которое спровоцировал Алексей. А беспрецедентное самомнение, с каким леди Кэтрин де Бург требует у Элизабет Беннет отчета о ее отношениях с Дарси, по своей схеме повторяется в словесной атаке Ришара Форратьера на Катерину во время заседания Совета. Неравенство в финансовом состоянии между сестрами Беннет и мистером Дарси / мистером Бингли схоже с тем, какое существует между Катериной и Майлзом (хотя неравенство Гарриет Вэйн и лорда Питера Уимси как аналогия подходит больше). Особая тема - любезность к младшим членам семьи возлюбленной или любимого. В "Гордости и предубеждении" она выражается и в добром и ласковом отношении Элизабет к застенчивой, неопытной младшей сестре Дарси, и в помощи самого Дарси ее сестре Лидии (как у Сэйерс - в помощи Гарриет племяннику лорда Питера). У Буджолд она же прослеживается и в изобретательном и весьма ответственном отношении Майлза к Никки, и в аккуратном содействии Катерины личным отношениям Марка с Карин. В конце концов, ЛМБ явно позаботилась указать на эту связь: ... письмо Майлза своими корнями уходит прямо в "Гордость и предубеждение". Ну, не так, чтобы прямо; я возвращалась с ужина вместе с Пэт Рид, так и эдак придумывая, что же сделает Майлз дальше, и, когда мы свернули за угол, она вдруг заметила: "А как насчет письма?" А я ответила: "Это уже было. С Дарси", - но она усмехнулась и сказала: "Ну и что?.." На такой случай у Пэт есть особая улыбочка. И я улыбнулась ей в ответ, а на следующий день или около того письмо было написано. [ЛМБ, письмо в издательство, 21-02-11] Письма с извинениями, занимающие важное место в обоих романах, выполняют в них одинаковую эмоциональную и сюжетную функцию, хотя их содержание разнится. Там, где Дарси в первую очередь заботится о том, чтобы изменить неверное впечатление, сложившееся о нем и его характере у Элизабет, Майлз решительно идет на самоуничижение, не просит о прощении и не предлагает самооправданий. И, конечно, даже в самом официальном своем эпистолярном стиле Майлз изъясняется современной прозой и испытывает современные чувства. И хотя бегство Лидии с Уикхэмом ничем не похоже на открывшуюся всем сексуальную близость Карин и Марка, оба эти происшествия одинаково потрясают до основания семью девушки. И, наконец, важно: у Остин Дарси оба раза делает предложение Элизабет наедине, однако Буджолд устраивает это на фоне многолюдного публичного события, добавляя к тому же феминистической симметрии тем, что второе предложение делает уже Катерина Майлзу, а не наоборот. В интервью, различных речах и эссе ЛМБ предлагала свое собственное определение литературного жанра как такового: Любой писатель, стоит поскрести его немного, растет на живом контексте других писателей, своих корреспондентов по переписке, редакторов, критиков, образованных и склонных к спорам друзей и коллег. Исходя из этого наблюдения, я выработала свое личное определение жанра: "Любая группа творений, перекликающихся друг с другом". Как читатели, мы склонны видеть уже готовый и гладкий результат этого варева – саму книгу в наших руках - и отбрасывать контекст ее создания. Я не скажу, что это неправильно; романы - это такие вещи, которые, подобно закону или сосискам, выглядят лучше, когда ты не знаешь, из чего они сделаны. Но для литературного текста контекст всё же важен, поскольку происхождение и фон персонажа изменяют его самого. [ЛМБ, "Как я познакомилась с инклингами"] Связи между множеством творений и множеством их творцов, непосредственно контактирующих друг с другом, подчеркивает непрерывную эволюцию жанра в созидательном настоящем. Сама Остин (точно также, как Бронте, Хейер и Сэйерс) в первую очередь была обязана работам своих современников и непосредственных предшественников. Но в то же время, когда каноническая книга вовлекается во внутренний мир других писателей, она «ведет туда за собой» и своего автора. Этот обмен работает в обоих направлениях, будучи не только одновременным, но и растянутым во временах и эпохах. В этом смысле все интертекстовые связи в "Гражданской кампании" надо рассматривать как диалог, а не просто акт цитирования или проявление уважения одного писателя к другому. ЛМБ, как исторически подкованный читатель, осознавала не только явную притягательность выдуманного мира Остин и причины его неизменной популярности, но и весьма наглядно показанные ею рамки, в которые была втиснута жизнь женщины того времени и социального положения. Ограничения такого рода остаются актуальными на Барраяре. И своими книгами Буджолд продолжает и пересматривает идеи Остин – не как упрек «королеве жанра», но как искусное, радостное освобождение от этих ограничений, достигающее кульминации во впечатляющих последствиях звонка Никки Грегору и в сцене на Совете, где решительное предложение Катерины решает судьбу наследования сразу нескольких Округов. Сочетание вызывающей публичности происходящего и активного поведения женщины (усугубленное внезапными подозрениями Майлза, что к происходящему втайне приложили руку Хелен Фортиц и Корделия Форкосиган) не спорят с идеей Остин, но продолжают ее, создавая широкую картину там, где Остин могла сделать лишь несколько мазков. Известно, что Остин заметила в письме к своей внучатой племяннице Анне в сентябре 1814 г.: "подходящая тема для книги - три или четыре семьи в провинциальной деревушке". В манере, стоящей наособицу во всей Саге о Форкосиганах, «Гражданская кампания» несколько приближается к этому идеалу, хотя и пересказывает упомянутую тему как "три-четыре потрясенных форских семейства в столице Империи". С другой стороны, если бы Остин оказалась свидетельницей событий в Замке Форхартунг, она точно одобрила бы Катерину. Хотя, одновременно с этим, она наверняка удивленно выгнула бы бровь - подобно Элис, отмечая вопиющие недостатки светского декорума, или вместе с Корделией, дивясь барраярским древностям. А еще весьма очевидно, что в обеих книгах важную роль играет тема садов. В "Гордости и предубеждении" родовое поместье мистера Дарси было буквально участником действия, поскольку оно немало способствовало тому, что Элизабет пересмотрела свои взгляды на Дарси. Самые разные сады и парки являются у Остин местом действия различных эпизодов, одновременно реальным и символичным, отражая или гармоничный порядок (Пемберли) ситуации, или ее несоответствие (как "довольно живописные заросли за газоном", где леди Кэтрин отчитывала Элизабет). Для Остин растения – это повсеместно распространенный символ, как, например, бесплодное фруктовое дерево в Мэнсфилд-парке у миссис Норрис, что подметил Набоков в своих "Лекциях по европейской литературе"; и через все ее книги (как и через романы Хейер) проходит тема заботы владельцев к заботе о своей земле и ее арендаторах в качестве морального барометра. Точно так же сюжет «Гражданской кампании» начинается с сада, и сцены в саду повторяются там не раз; и конфликт характера Майлза проявляется в том, что хоть он и проявил сначала небрежение к заказанному им же самим саду, зато постоянно и негласно заботится о своем Округе и подданных графства, которое ему предстоит унаследовать. Тема садов возникла одновременно с появлением Катерины в "Комарре", и уже в «Гражданской кампании» ЛМБ подчеркивала контраст между "ее скромным садиком времен замужества за Тьеном, от которого осталась пара-другая растений в горшках, и грандиозными планами Майлза на будущий сад" (письмо ЛМБ в рассылку фэндома, 27-01-98). Эта тема приходит к своей кульминации в беседе Майлза с Катериной на чердаке особняка, когда ее душа неожиданно и рьяно откликается на желание Майлза восстановить и использовать в деле седло, некогда принадлежавшее его бабушке: "Жившая в Катерине замученная и стесненная в средствах домохозяйка - прижимистая супруга Тьена - ужаснулась. Но потайная часть ее души запела, словно колокол, разбуженная словами Майлза. Да. Именно так и должно быть. Место этому седлу под прекрасной леди, а не под стеклянным колпаком. Сады предназначены для того, чтобы ими любоваться, вдыхать аромат, прогуливаться, даже копаться в земле. Ценность сада не измеришь приборами и линейкой, она лишь в удовольствии тех, кто его посещает. Лишь использование порождает смысл. Откуда Майлз это знает? За одно это я могла бы тебя полюбить... " [”Гражданская кампания”, гл. 17] Этот эпизод, пусть метафорически, но в полный голос свидетельствует о том, насколько подавлял Тьен своих сына и жену вечными отсрочками действовать и нежеланием брать на себя ответственность - и какой контраст это составляет с освобождающей гиперактивностью Майлза и его нетерпением приступить к делу. И мы видим это потому, что Буджолд создала в "Комарре" и развила и показала в «Гражданской кампании» Катерину именно в ее призвании садовницы. Это призвание совершенно превосходно анализирует профессиональный садовый дизайнер Эрика Смит в своей статье. Она привлекает внимание к тому, как широко в Комарре и ГК распространены агрокультурные метафоры и символы и особо отмечает злоключения бонсаи скеллитума, который Катерина унаследовала от своей двоюродной бабушки Форвейн: разъяренный Тьен выкидывает его из окна в "Комарре", а Катерина в «Гражданской кампании» - воскрешает в полный рост в барраярском саду Майлза. Цитируя беседу Майлза с Катериной в "Комарре", где она настаивает, что "это полноценное зрелое дерево", а он уточняет "и, ха, коротенькое!", Смит комментирует: "Последние строки недвусмысленно связывают скеллитум с самим Майлзом, и эта ассоциация лишь усиливается после того, как растение падает с балкона, разбивается (и ствол скеллитума разносит "как при разрыве иглогранаты" – подобно Майлзу, погибшему в "Танце отражений"), но он вырастает вновь и, наконец, укореняется на Барраяре, чтобы вырасти в полный рост уже в естественной среде. Но еще это растение – символ самой Катерины, ее истории трудного выживания, умаления, последующего роста и обретения уверенности. Наконец, именно скеллитум приобретает символическую ассоциацию с романом этой парочки: прямо перед злосчастным ужином у Форкосиганов его высаживают в почву, он чуть не засыхает насмерть, потом Майлз заливает его водой от избытка самостоятельного усердия, но все же он выживает и становится подарком Барраяру и достоянием Дома Форкосиганов. В каком-то смысле он обозначает все барраярское форское наследие, сосредоточенное в двух главных героях: отпрыск своего рода, несущий бремя, тяжелое для него одного, плоть от плоти этой планеты, выживает при изменении мира вокруг него лишь благодаря чьей-то любви и заботе. Майлз с Катериной и скеллитум связаны самым запутанным образом". Эрика Смит, "Ползучие розы и непокорный скеллитум: мысли о растениях, садах и ботанике во вселенной Форкосиганов" Конечно, дальше эта тема развивается в деталях, специфических именно для Барраяра, которые неизбежно заходят много дальше художественного повторения Остин (или кого-то еще из литературных предшественников ЛМБ). Как пошутила сама Буджолд: "Моя жизнь в Минеаполлисе, на моей новой родине, теперь полна одержимых, досадующих на зиму садоводов и разговоров о Зонах Вернера Винджа" [ЛМБ, письмо в издательство, 23-02-11]. 2. Шарлотта Бронте, "Джен Эйр" В каком-то смысле "Джейн Эйр" - самая ненавязчивая из отсылок, и несмотря на несколько явных цитат (типа "безумной женщины на чердаке"), ясно, что при написании романа эта вещь не была у ЛМБ на уме сознательно в том же смысле, как прочие источники. Когда во время дискуссии о книгах ее прямо спросили об этом романе Бронте, она ответила: "В первый раз я прочла "Джейн Эйр" еще в старших классах и восприняла его именно как любовный роман, проистекающий в чужих, но не таких уж далеких, реалиях Британии 19 века. Кажется, в молодые годы я перечитывала его дважды, но с тех пор больше к нему не возвращалась. Хотя позднее я читала некоторые современные комментарии к нему. Полагаю, что мой подход к перечитыванию книг еще изменится в будущем, и когда-нибудь я к этому роману вернусь, но не прямо сейчас". [ЛМБ, письмо в рассылку фэндома, 17-03-10] Однако Бронте всегда воспринималась Буджолд как "бабушка романтической драмы и мелодрамы" (как упомянуто выше), и сочетание в героине «Джен Эйр» христианского самопожертвования и безоговорочной любви к мрачному, опасному и, в конце концов, искалеченному мужчине по-прежнему непреодолимо притягательно для множества ее читателей. Ошибка Рочестера, приведшая к краху его планов - это в первую очередь его персональная ложь, происходящая от типично мужского высокомерия и убежденности, что "общие правила ко мне не применимы". В этом он перекликается не только с Фитцвильямом Дарси из «Гордости и предубеждения» и Питером Уимси из романов Дороти Сэйерс, но в очень большой степени - с Майлзом и особенно его ошибками в "Гражданской кампании". И его фигуру в романе так же необходимо дополняет женская; та женщина, которая знает, что пострадала от его действий, но видит сквозь все высокомерие своего мужчины его наиболее привлекательные черты и приводит его к конечному раскаянию за содеянное и исправлению своих ошибок. Джен все также любит Рочестера, несмотря на его прошлые проступки и позднейшие раны; так же Катерина, к оторопи ее собственной родни, не замечает или не считает важными физические и нравственные дефекты Майлза, зато видит сквозь них его ум, щедрость и талант политика. Внешний вид Катерины-вдовы, одетой в черное и серое, тоже – возможно по случайному совпадению – походит на наряды Джен Эйр, не терпящей модных цветов и броского покроя. И, наконец, совершенно не случайно связь этих книг коренится в личной драме и мелодраме самой Джен. Обнаружив перед самой свадьбой с Рочестером, что у того есть жена, сумасшедшая креолка Берта, Джен сбегает в ночь - так же, как сбегает Катерина со злосчастного ужина после скомканного предложения Майлза; в обоих случаях мы видим неизбежную, хоть и не до конца рационально обоснованную реакцию дамы на разоблачение кавалера-обманщика. А тайное заключение Берты на верхних этажах дома Рочестера, буквальная метафора бесчестящего и спрятанного секрета, перекликается (снова намеренно или чудом искусства) с беседой на чердаке дома Форкосиганов о чести и бесчестии, той самой, которая окончательно превращает Майлза с Катериной в союзников и выводит сюжет книги на его финишную прямую. Стоит также упомянуть, что по разным причинам "Джен Эйр" стала ключевым текстом в феминистских литературных изысканиях, которые прослеживаются как лейтмотив в переписке Буджолд в 1996-97 гг. с австралийской романисткой и критиком Сильвией Келсо (той самой, которой впоследствии был посвящен "Паладин Душ"). Несмотря на то, что ЛМБ и Келсо были друзьями и во многих областях сходились во мнениях, именно этот вопрос показал пропасть между ними там, где критический анализ Келсо сформировался под влиянием феминистской литературной теории. В частности, это отразилось в обсуждении "Памяти", с текстом которой Келсо имела возможность ознакомиться еще до публикации. Речь шла о том, как Майлз "вернул" себе Нейсмита: <u>Келсо</u>: ... Похоже, Нейсмит не столько убит, сколько сменил амплуа; Айвен видит его в Майлзе в первый же день Аудиторства. Не уверена, перепутал он или прочитал существующие, но неявные знаки, поскольку, с одной стороны, позже Майлз с уверенностью говорит, что "Нейсмит мертв", а с другой, этот-болван-Айвен имеет привычку вот так случайно попадать в яблочко. Я бы предпочла видеть Нейсмита не выступающим под другим именем, а вроде как интегрированным в Майлза: нечто вроде Черной Команды Марка. Все это интересно, учитывая, что Майлз как персонаж запрограммирован по «женской» модели, а Нейсмит - двойник Форкосигана. Не помню, говорила ли я вам об этом раньше, но писательницы не убивают двойников своих мужских персонажей, зато убивают женских. Как самый впечатляющий случай мы видим Бронте, которая убила Берту в "Джен Эйр". Читая «Память» с академической точки зрения, мы получаем отличный вопрос: убил ли Майлз Нейсмита, и тогда перед нами - Джен Эйр в военной форме, или вобрал его в себя, и тут у постмодернистов начинаются проблемы с возвратом к давней мужской мечте о единой и нерасщепленной личности? <u> Буджолд </u>: Нет, никакой "Джен Эйр в военной форме" у нас нет (подчеркнуто дважды). И Майлз, если говорить точно, не убивал Нейсмита. Я бы сказала, что он вернул его себе. "Интегрировал в себя" - не совсем точный термин, а "вернул" - то, что надо. Майлз - коллектор психологических долгов, собирающий неуплату по кредитам. Допустим, что маленький адмирал был небрежен с платежами... [Сильвия Келсо, "Текст вразрядку"] Выбранный Буджолд термин точно отражает ее собственные приоритеты понимания, хотя не соответствует теоретическим интересам Келсо в ракурсе феминистской литературы - и как ЛМБ едко заметила в этой же переписке ниже: "Вы - теоретик, а я – ваши факты. Ваша работа - давать объяснение всему. А моя – просто быть собой, в своем наивысшем проявлении". [Там же]. Тем не менее, отличная фраза Келсо насчет "Джен Эйр в военной форме" заслуживает осмысления, за то, что, говоря одновременно о любовном романе, о военных и о самопожертвовании с раскаянием, оно определяет тот набор качеств, которые Майлз с Катериной разделяют друг с другом как форы. Это отчетливо видно в их диалоге в самом конце "Комарры": ”- … Я блефом заставил их поверить, что не выпущу их, что бы они ни сделали с вами и госпожой Фортиц. Только я вовсе не блефовал. Мы не могли их отпустить. Вот. В предательстве признался. Майлз стиснул кулаки. Она недоверчиво смотрела на него. Сердце Майлза ушло в пятки. - Ну, конечно же, нет! - Э-э-э... Что? - Вы разве не знаете, что они собирались сотворить с Барраяром? - требовательно спросила она. - Настоящий театр ужасов. Просто жуткий, а они этого просто не понимали. Даже пытались объяснить мне, что свертывание П-В-туннеля никому не причинит вреда! Чудовищные идиоты! - Вообще-то я с вами согласен. - Неужели вы сами не рискнули бы жизнью, чтобы их остановить? - Да, но я ведь рисковал не своей жизнью, а вашей. - Но я ведь фор, - просто ответила она. Сердце Майлза ожило, улыбка вернулась, голова закружилась от радости. - Истинный фор, миледи, - выдохнул он”. ["Комарра", гл. 20] Общий для Майлза с Катериной дух ответственности и готовности пожертвовать собой, если в этом возникнет необходимость, отличает их от многих остальных форов. На протяжении всей "Гражданской кампании" они оба ведут себя с оглядкой на политические нужды Империи и даже в своих заботах о Никки помнят, что комаррские события по соображениям безопасности закрыты под гриф "перерезать горло перед прочтением". И это составляет резкий контраст с самодовольным и беспринципным (а поэтому вовсе не форским по сути своей) поведением Формонкрифа и компании. Пусть это не те христианские рамки смирения и самоотречения, которые считала самым важным условием добродетельной жизни Шарлотта Бронте (а за ней и ее герои: Джейн - с самого начала, а Рочестер – под финал книги). Но одинаковый смысл, который Майлз с Катериной вкладывают в понятие истинного фора, определяет подобную же добродетель и для них. Так что если "Память" и нельзя описать фразой "Джен Эйр в военной форме", то все равно эта фраза в каком-то смысле описывает важный элемент "Гражданской кампании" (и неважно, что Майлз уже не носил зеленый мундир, когда встретил Катерину). 3. Джорджет Хейер, "Счастье по контракту" Несмотря на почти полное совпадение названия этих двух романов в оригинале [Роман Хейер называется The Civil Contract - прим.перев.], это иного рода отсылка, нежели мы имеем в случае с «Гордостью и предубеждением», "Джен Эйр" или "Встречей выпускников". Когда название этой книги обсуждалось в рассылке, Буджолд специально отправила туда свои комментарии по поводу сделанного ею выбора (что, по сути, повторяет ее послесловие к сборнику "Влюбленный Майлз"): Philomytha: Эта книга не слишком похожа на роман Хейер, в честь которого названа (и который является одним из моих любимых у нее). Если честно, я не вижу ничего специфически хейеровского в "Гражданской кампании", если не считать общей атмосферы "любовного романа эпохи Регентства", намеренного в него внесенного. (Зато я вижу сильное влияние Хейер в других книгах Буджолд; например, сравните окончание "Венеции" и "Осколков чести"). James Burbidge: Это нормально; изначально роман должен был называться «Сватовство» или «Правила сватовства», но уже когда он был написан, выяснилось, что точно такое же название выбрала для своей книги, тоже стоящей в планах издательства Baen Books, Элизабет Мун. Так что неудивительно, что между содержанием романов Хейер и Буджолд большой связи нет. LMB: Я хотела бы развернуть и прояснить эту историю. Композиция и текст "Гражданской кампании" сложились у меня целиком, когда я еще называла эту книгу ее «рабочим» названием ‘ImpWed’ («Императорская свадьба»). Когда подошло время публикации, от меня стали требовать настоящее название. Мой друг, покойный Майк Форд, в порыве непроизвольного вдохновения придумал "Rules of Engagement" (“Правила сватовства”), и нам оно показалось превосходным. Но лишь когда я передала его в Баен Букс, то выяснилось, что у Элизабет Мун готовится к выходу книга с точно таким же названием (на русском переведенном как «Правила игры» - прим. Перев.). Джим Баен сам поговорил с ней, выясняя, не откажется ли она от этого названия, которое все же застолбила первой, и, неудивительно, что она ответила «нет». Поэтому мне снова пришлось призвать на помощь свою фантазию. Кажется до "Гражданской кампании" я все же додумалась сама; во всяком случае, я честно не помню, чтобы кто-то мне это название подсказал. Разумеется, мне понравился в нем отголосок книги Хейер, хотя сами романы друг на друга совсем не походили. Немного покрутив его в голове, я решила, что оно даже лучше, чем предыдущее, поскольку оригинальнее, и в конечном счете я благодарна Элизабет за то, что она настояла на своем. Разумеется, на названия книг и фильмов копирайт поставить невозможно, но все же... Под этим именем в 2000 году был выпущены еще и военный фильм Уильяма Фридкина (на русском - «Правила боя» - прим. Перев.) и исторический любовный роман Кристины Додд. Вышли они почти одновременно с моей книгой, но хотя бы не в том же жанре, что и мой роман, не в том же издательстве и не в тот же год. [рассылка фэндома, 15-9-10] Таким образом, ясно, что "Счастье по контракту" не выступало в качестве такого же источника для написания книги ЛМБ, как романы других авторов, упомянутых в посвящении. Однако (хоть мы и сожалеем по безвременно почившему ImpWed) есть основания утверждать, что окончательный выбор названия для книги был отнюдь не безоснователен. Меняя чисто штатский "контракт" Хейер на военную и политическую "кампанию", ЛМБ вносит в этот роман оттенок парадокса, отражая переход самого Майлза от военной службы в СБ к гражданской в "Памяти" и его вечную склонность даже в любовных делах вести себя как "генерал Ромео Форкосиган, ударный отряд из одного человека" (по словам Эйрела). В нем также подчеркнута важность для Катерины правил вежливого, цивилизованного во всех смыслах поведения, что Майлзу приходится узнать нелегким путем. Роман "Счастье по контракту" не совсем типичен для регентских романов Хейер – он посвящен неравному браку по расчету между обедневшим Аламом Деверилом, виконтом Лайнтоном, и мисс Дженни Чоли, дочерью торгового магната. Мотивы финансовой выгоды или брака по расчету никак не соотносятся с романом ЛМБ (хотя можно поспорить, что "аристократ и наследница-простолюдинка" - это как раз Грегор и Лаиса); однако отношения различных слоев общества в «Гражданской кампании» весьма важны и влияют на поведение Катерины с семьей Майлза (точно так же, как у Дороти Сэйерс важна разница в общественном положении лорда Питера Уимси и мисс Гарриет Вейн, за которой он ухаживает). Есть еще одна забавная аллюзия: действие "Счастья по контракту" происходит в 1813-15 гг., и на туалетном столике молодой леди Лайнтон среди прочих книг лежит только что отпечатанное издание «Гордости и предубеждения». Ну и, что весьма важно, Хейер - одна из любимых авторов Буджолд: «Самая моя любимая книга у Хейер? Хм. Смотря по настроению, но в списке определенно будет «Котильон», «Загадочный наследник», «Дитя дьявола», «Подкидыш», «Муслин с веточками», «Сильвестр», «Цвета лжи», «Украденная любовь», «Дитя Фрайди», «Венеция», «Счастье по контракту» – и не стоит забывать «Брак по расчёту», «Верх совершенства», «Фредерику», «Толл-Гейт», «Гибельную страсть» и все прочие регентские романы, если уж на то пошло». [письмо ЛМБ в рассылку фэндома, 1-4-99] Учитывая столь глубокое и давнее знакомство с творчеством Хейер – например, в своей речи на конвенте в Денвере в 2008 г. ЛМБ упомянула, что "на БейКоне в 1968 впервые познакомилась с танцами и костюмами времен Регенства, которым интересовалась под влиянием дотошно описывающих этот предмет книг Хейер" - становится ясно, что ее влияние как автора любовных романов, скрупулезных и точных в историческом отношении, отразилось в «Гражданской кампании» по крайней мере в двух важных аспектах. Первое – огромное уважение, с которым барраярцы (и не только форы) относятся к военной службе; именно у Хейер оно столь не похоже на более типичное для любовного романа восхищение офицерскими мундирами, которое восторженно демонстрирует Лидия Беннет в «Гордости и предубеждении». Хейер интересовалась историей Армии Веллингтона во время войны на Пиренейском полуострове и высоко ценила ее героев, о которых написала в "Злополучной армии" (1937) и "Испанской невесте" (1940), и это уважение сквозит во всех ее книгах. Это относится и "Счастью по контракту", где герой наследует семейные долги, и ему приходится, совершенно против своего желания, подать в отставку с военной службы. Есть некая параллель между Майлзом и персонажами Хейер, вынужденными покинуть военную службу ради обязанностей аристократа, хотя, конечно, причины, подтолкнувшие к этому Майлза, являются целиком его собственными (плюс илллиановскими). Второе - это крайне важная роль, которая почти во всех романах Хейер уделяется чести и репутации, а также неприкрытой силе и опасности сплетен и инсинуаций. Этому вопросу уделяла внимание и Остин, и другие авторы романтической литературы, но у Хейер она приобретает особенное разнообразие и тонкость. Да, в «Гордости и предубеждении» тайное бегство и последующее сожительство вне брака Лидии Беннет с Уикхемом является настоящим светским скандалом: "дева обернулась распутной Иезавель", как нравоучительно судит религиозная Мэри Беннет. Ведь в этом мире "потеря женщиной добродетели необратима, и [...] дальше ее она будет падать все ниже и ниже " ("Гордость и предубеждение", т.2, гл.5). Однако в мире книг Хейер, как и на Барраяре, имя и честь подвергаются куда более завистливым и злобным нападкам, или, что еще чаще, оказываются под угрозой быть запятнанными. Как замечает Буджолд, "клевета и злословие были вечной темой моих книг с самого начала, почти такой же всепроникающей и стойкой, как тема формирования своего "я" - начиная с несправедливо полученной Эйрелом клички Мясника Комарры" (ЛМБ, письмо к издателям, 23-02-11) . Это тот самый вопрос, который Майлз с Екатериной открывают для себя и исследуют заново в "Гражданской кампании", что несет множество переживаний им самим и Никки. Здесь эхо Хейер снова перекликается с эхом Сэйерс, у которой загадка "Вечера выпускников" крутится вокруг авторства и мотивов некоего мерзкого анонимного письма. Наконец, несмотря на свою внутреннюю серьезность, богатые глубокие эмоции и наполненность политическими темами, «Гражданская кампания» - это легкая книга, фейерверк событий и бесед, которые без сомнения ведут читателя к счастливому финалу. И это также очень схоже с Хейер. Историческая точность деталей и истинный талант в написании диалогов высоко подняли Хейер над потоком бесчисленных авторов любовного романа. Но еще одна причина любить ее книги – эти их неизменное остроумие и уверенность в окончательном счастье и блаженстве героев. Как автору книжного цикла, чьи сюжеты разворачиваются и развиваются на продолжении нескольких романов, Буджолд удалость создать персонажей гораздо более богатых и многоплановых, чем Хейер. В Саге, конечно же, есть те нравственные глубины и страдания, которые чужды жанру любовного романа - это Майлз, Корделия, Эйрел и все прочие ее герои успели хорошенько осознать за четверть века. Но конкретно в «Гражданской кампании» атмосфера особая. Там, где даже Грегор – известный своими проблемами личного плана и одинокой жизнью - в конце концов счастливо женится; в вихре комедийного фарса, устроенного с жуками Марком и Энрике, эти страдания и переживания скрадываются, придавая роману оптимистичное, особо «хейеровское» настроение. Среди прочих книг Буджолд то же самое можно сказать разве что про "Подарки к Зимнепразднику" и, возможно, про отдельные фрагменты четырехтомного цикла "Разделяющего ножа". Хотелось бы сказать, что «Гражданская кампания» - единственный роман ЛМБ, в котором никто не умирает, но формально это не так (поскольку в "Памяти" смерти адмирала Нейсмита и Саймона Иллиана не настоящие, а символические). Зато точное подобие присущего Хейер позитивного настроения мы видим в том, что в этой книге никто и не был ранен слишком сильно: опаснее всего пострадал от руки (а, может, и ноги) Оливии Куделки один из безымянных бандитов, напавших на лорда Доно, и его читателям ничуть не жалко. "Дочитав эту книгу, я испытал удивительно теплое и уютное ощущение. Не осталось серьезных неразрешенных проблем, мы успешно завершили все, что должны были, стоит теплый летний вечер, и в прическах нарядно одетых людей мерцают масляные жуки. Чудесно. Теперь снова я готов вернуться к "Памяти" или "Комарре" и начать все с начала". [Микки Хэлер Ямада, письмо в рассылку, 26-09-10] 4. Дороти Сэйерс. "Встреча выпускников" Трудно переоценить важность для написания "Гражданской кампании" истории отношений лорда Питера Уимси с мисс Гарриет Вэйн, однако в этом вопросе есть определенные нюансы. Лорд Питер, как и лорд Майлз, является единственным главным героем цикла, пока в романе "Сильный яд" (1930) в его жизнь не входит Гарриет, спасенная им от повешения по обвинению в убийстве ее бывшего любовника (с которым она порвала в состоянии глубокой обиды). Там же лорд Питер под влиянием обстоятельств делает ей предложение, но получает отказ. Позже Гарриет не появляется ни в «Пяти отвлекающих маневрах» (1931), ни в сборнике рассказов в «Каникулах палача» (1933), ни в «Девяти портных» (1934), и мелькает лишь как безымянный гость на обеде в «Смерти по объявлению» (1933). Но она уже является активным действующим лицом в романе "Разыскивается труп" (1932), где Питер периодически делает ей предложение руки и сердца во время совместного расследования, и центральным персонажем в "Встрече выпускников" (1935), в финале которой она наконец соглашается выйти за Уимси. Их свадебное путешествие в "Испорченный медовый месяц" (1937), прерываемое обнаружением тела, является прямым сиквелом к "Встрече выпускников", так что совместные приключения Питера и Гарриет не прекращаются со звоном свадебных колоколов и достижением супружеского счастья. Схожесть композиции у Буджолд и Сэйерс видна невооруженным глазом; точно так же Майлзу с Катериной понадобилась не одна книга, чтобы пройти от первого знакомства до официального сватовства, а впоследствии их долгожданное свадебное путешествие так же прерывают дела. Кроме того, нравственные и духовные проблемы, мешающие их сближению, очень схожи с теми, что преследуют Питера и Гарриет: как минимум, можно провести параллель надменности знатных форов и грехов Тьена Форсуассона с теми сложностями, которые создает Гарриет ее бывший любовник. Джон Леннард в своем эссе о мире Форкосигановской Саги пишет: Весьма любопытно поразмышлять о Майлзе Форкосигане в сравнении с Питером Уимси, хотя кое-кто может с негодованием возразить, что между этими двумя героями нет ничего общего: их разделяет время действия, жанр книги и (буквально) многие световые годы расстояния. И все же, они оба - бойкие на язык аристократы, нервные, остроумные, оба в буквальном смысле слова потрепаны на полях сражений во славу Империи, оба сменили мундир солдата/дипломата на работу следователя, оба "рождены вправить вывихнутый век" и оба, в конце концов, находят счастье в браке с по-настоящему умной, многое пережившей женщиной, которую берут под свое крыло. Полезно также сравнить Катерину Форсуассон с Гарриет Вейн, пусть детали их биографии и разнятся. Обе - дочери добропорядочного среднего класса, воспитанные в респектабельности, но раненые и сконфуженные своими недавними любовными отношениями, в которых попустительство и небрежность ведут к потере чести. И обеим создает серьезную проблему несвоевременное предложение руки и сердца, поступившее от могущественного, знатного, любезного, самоуверенного, много пережившего, артистичного и кажущегося несерьезным мужчины из потрясающей семьи, которому героиня к тому же обязана благодарностью, что рождает в ней самой глубокий конфликт. Сердце обеих свободно от иных привязанностей, хотя в книгах то и дело и мелькают предприимчивые кандидаты на руку героини, создавая комедийный, если не комичный, эффект; они выбирают не между различными ухажерами, а, подобно шекспировской Беатриче в "Много шума из ничего" - между болезненным социальным ростом вместе с любимым или бесчувствием одиночества наедине со своими старыми ранами. Главное в жизни Катерины - ее сын, чью привязанность Майлз тоже должен тоже завоевать; однако к состоявшемуся и будущему материнству она решает добавить свое профессиональное становление как ландшафтного дизайнера. У Гарриет же есть сложившаяся карьера романистки, но ей, напротив, не хватает детей. Наконец, среди прочих различий и сходства этих героев крайне важно, что главным для Гарриет и Питера, как и для Майлза с Катериной, становятся вопросы чести и нравственности. [Джон Леннард, "От браке и мутациях"] Особым образом не только связаны оба романа как таковые; вполне пригодны к рассмотрению и параллели между книжными циклами Сэйерс и Буджолд в целом, точнее, книг Саги от "Памяти" до «Дипломатического иммунитета» и четырех романов Сэйерс от момента знакомства Питера с Гарриет до их супружества. В самом его фокусе, конечно, схожесть «Гражданской кампании» и "Встречи выпускников". Обе книги – часть большего цикла, в обеих главный герой и его возлюбленная находят свое счастье и заключают помолвку, преодолев конфуз, когда он слишком торопится сделать предложение, а она отвечает отказом. И обе книги привносят в жанр любовного романа форму комедии нравов, с ее обильными диалогами и живым, легким действием. Сэйерс широко известна тем, что преобразовала и осовременила романы-расследования Золотого Века (как пример таковых можно взять ее собственные ранние работы или любые романы Агаты Кристи), сместив повествовательный фокус с чистого механизма расследования на внутренний мир того, кто расследование ведет, и повысив важность логических бесед героев. Вряд ли кто-то станет спорить, что ЛМБ сделала не меньше для жанра милитаризированной космооперы. Определенно, «Гражданская кампания»- роман иного порядка, чем те же "Игры Форов" или "Ученик воина". Сюжеты романов также в какой-то степени перекликаются. "Встреча выпускников" построена вокруг того, что некий аноним встревожил своими письмами-пасквилями и все более опасным хулиганством оксфордский колледж Шрусбери, альма-матер Гарриет. После того, как Гарриет приезжает на вечер встречи бывших студентов, власти колледжа уговаривают ее взяться за расследование этого случая, что она и делает, впоследствии с помощью Питера. Беседы за "профессорским столом" помогают ей обнаружить, что для этих писем был реальный повод: негодование на одну из преподавательниц, некогда выставившую напоказ намеренную фальсификацию в работе одного из своих младших коллег - его карьера была сломана, и, в конце концов, он покончил с собой, хоть у него на руках были жена и дети. Тем самым загадка анонима наконец разрешается. Одновременно Гарриет приучается выносить чопорную реакцию окружающих на преследующую ее дурную славу (начало ее нелегких отношений с лордом Питером знаменовало обвинение в убийстве ее прежнего любовника). Ей приходится получить глупое и полное самообмана признание в любви от юного студента и ответить ему отказом – что играет свою роль как в их с Питером временном разрыве, так и в последующем примирении. Этот же сюжетный ход у Буджолд в «Гражданской кампании» берет на себя Алексей Формонкриф - самонадеянный молодой претендент на руку Катерины. А постоянно всплывающие в ходе расследования Гарриет вопросы ее личной чести и репутации среди коллег в академической среде по сути мало отличаются от влияния клеветы, которую Ришар Форратьер и его приятели использовали в качестве подходящего, с их точки зрения, способа смутить некоего низкорослого лорда Аудитора. Невинные юные жертвы анонимной сплетни - студент из Шрусбери и Никки, сын Катерины - также важны в обоих сюжетах, как и в меньшей, но важной степени - доверенные слуги Бантер и Пим. Наиболее существенно то, что природа эмоциональных преград в отношениях главных героев всерьез переплетается между обоими книгами, создавая нечто большее, чем простая литературная игра. Самый главный среди них – простой, но парадоксальный вопрос, каким образом любящая пара превращается в единое целое посредством предельной честности в отношениях. Сэйерс отдает свой собственный долг размышлениям Остин о том, как Элизабет Беннет и Фитцвильям Дарси преодолели обоюдную гордость и предубеждение - но также рассматривает проблему со всех сторон. И у Питера, и у Гарриет есть такие области личного опыта, которые они не могут обсуждать друг с другом: как ее предыдущие любовные отношения, оставившие за собой шрамы, так и его нынешняя работа в МИД на самом высшем уровне. Точно также Майлз не может заговорить с Катериной ни о ее интимной жизни с Тьеном (о которой читатель знает из "Комарры"), ни о собственной карьере в СБ и имперских секретах. Буджолд, разумеется, осложняет эту сюжетную линию полностью засекреченной информацией о комаррских заговорщиках, которой обладают Майлз и Катерина, однако не могут поделиться ею с Никки. Запутанная сеть ниточек, протянутых к героям Сэйерс, охватывает еще кое-что. Как Катерине, так и Гарриет трудно сложить любовные отношения с человеком, которому они обязаны благодарностью и который относится к гораздо более высокому социальному слою и принадлежит к аристократическому клану. У обеих героинь двойственное и постоянно колеблющееся, точно на качелях, отношение к браку: в нем играет роль их сексуальная сдержанность (хотя и не неопытность), пошатнувшаяся уверенность в том, что мужчина в их жизни вообще необходим, смущение должника, память о своем более низком происхождении и решимость добиться собственных профессиональных успехов (привычная для Гарриет, но совершенно новая для Катерины). А с другой стороны уравнения мы видим их мужчин, и картина тоже схожа: самоуверенность аристократа, пост-военная травма, подавленное сексуальное и эмоциональное желание, непомерных размеров эго, плюс глубокий и несомненный ум. Короче, в любовных отношениях у Майлза и у Питера проблемы одинаковые. Давным-давно Шекспир заверил нас, что "вовеки не струился мирно поток любви" («Сон в летнюю ночь»), однако гонки с препятствиями могут принимать много разных форм, и Майлз с Катериной и Питер с Гарриет явно бегут по одной и той же дистанции. Самым глубоким и вездесущим является вопрос чести, всегда сложный в обсуждении, подход к которому сильно варьируется между культурами и временами. Особенно изощренным он является в фантастике, где в культурный слой включены многочисленные источники и разворачивается еще неизвестное нам будущее. В случае форов у нас есть смесь прусских юнкеров и Японии времен Мейдзи, плюс совершенно специфический кусок истории планеты с его Периодом Изоляции, цетагандийским вторжением и регулярными гражданскими войнами. К счастью, Буджолд устами Эйрела дала нам работающее для Барраяра определение с "полезным разъяснением": "Репутация - это то, что знают о тебе другие. А честь состоит в том, что ты знаешь о себе сам. [...] Давление склонно нарастать тогда, когда они разнятся". («Гражданская кампания») . Прямо в романе и Майлз, и Катерина подвергаются изощренной форме этого давления - посредством скандала, муссирующего его (или их обоих) предполагаемую ответственность за смерть Тьена. Но у обоих и до этого были проблемы с честью, как показывает их чрезвычайно важная беседа на чердаке особняка. Для Майлза это нарушенная присяга, ложь в рапорте Саймону Иллиану: акт отчаяния, который должен был спасти адмирала Нейсмита, но вместо этого убил его окончательно. Для Катерины – принятое в ночь перед гибелью Тьена решение расстаться с ним. Имея для этого весомые основания, она все равно считала, что нарушает брачные клятвы, пусть данные в ранней юности, но всерьез соблюдаемые ею до этой самой минуты, чего бы это ни стоило ей самой и Никки. "К концу моего брака обет оставался единственным, что не обратилось в прах". Но в то время, как Майлз, не без помощи Харры Журик, двигается дальше - через раскаяние, искупление вины и принятие присяги заново в роли Лорда Аудитора, Катерина, пусть и совершившая «предательство» лишь мысленно, овдовевшая до того, как осуществила свое намерение, все еще считает себя обесчещенной, неспособной к новым клятвам - мысль, определяющая ее решимость "никогда больше не выходить замуж". Этот аспект ее характера делает ее снова похожей на Гарриэт Вэйн, для которой гораздо болезненней не публичная слава "падшей женщины", некогда стоявшей перед судом по обвинению в убийстве, а внутреннее осознание, что ныне покойный любовник ее одурачил и заставил предать ее собственные принципы. Гарриет тоже считает, что она утратила честь: "— Вы были бы полностью правы, сказав, что я ещё больше осложнял обстановку, увиваясь вокруг вас. — Неужели? Вы ожидали, что я скажу вам, что вы ставите под угрозу мою репутацию, когда у меня не осталось ничего, что можно было бы скомпрометировать? Сказать, что вы спасли меня от виселицы, за что, конечно, большое спасибо, но оставили у позорного столба? Сказать, что моё имя в грязи, но любезно предложить обращаться с ним словно с белыми лилиями?" ["Встреча выпускников", глава 4] "Репутация" Гарриет по сути представляет собой комбинацию эйреловских понятий чести и репутации, но все же для нее внутренняя оценка – более важная из двух. Когда они с Питером наконец возвращаются к основной проблеме их отношений, она говорит прямо: "Меня от самой себя тошнит" - и добавляет, что ощущает себя неспособной дать ему "самое важное из того, что составляет брак". ("Встреча выпускников", гл. 23). Как и Катерина, не желающая больше выходить замуж, Гарриет на протяжении всего романа видит альтернативой браку спасение в монашеском уединении научной карьеры. Истории Майлза и Питера, конечно, отличаются, поскольку Уимси не пережил чего-то подобного случившемуся с Майлзом, который в "Памяти" нарушил свою присягу Иллиану (и Грегору). А вот слишком рано и неосторожно сделали своим дамам предложение руки и сердца они оба, что подтверждается предельно искренним признанием Питера: "- Я нашёл вас, — продолжил он немного более спокойно, — без каких-либо надежд или ожиданий в то время, когда считал, что никакая женщина никогда не сможет значить для меня ничего, разве только легкомысленно продать мне удовольствие или дать его в обмен. И я так боялся потерять вас прежде, чем смог бы за вас ухватиться, что я выболтал всю свою жадность и страх, как если бы — да поможет мне Бог — вам было не о чём думать, кроме как обо мне и моём ветреном самомнении. Как если бы это имело значение. Как если бы само слово любви не было самой большой дерзостью, которую мужчина мог тогда совершить по отношению к вам". ["Встреча выпускников", глава 23] Эта идиома звучит совсем не в майлзовском духе, а вот такое же отвращение к самому себе, к своей эгоистичной оплошности практически буквально повторяется в письме Майлза Катерине: "Но я испугался, что Вы предпочтете другого. […] Так что я воспользовался садом как уловкой, позволяющей мне подобраться к Вам поближе. Я преднамеренно и сознательно превратил в ловушку Ваше самое сокровенное желание. За это я не просто извиняюсь. Я этого стыжусь". ["Гражданская кампания"] Майлз отчасти понимает, что на отношение Катерины к нему влияет и благодарность за заботу о ней самой и Никки на Комарре, и искреннее удовольствие создать сад по его заказу - точно просчитанный проект, одну из "именно такого рода вещей", которым она желает научиться. Хотя ее изначально влечет к Майлзу, и его внешность, со всеми шрамами и физическими дефектами, ей интересна сама по себе – это влечение, которое и так сдерживается мыслью о неоплаченном долге, губит случившееся недоразумение и потрясенное, яростное осознание истинных мотивов Майлза. Подобная завязка сюжета во "Встрече выпускников" разрешается тем, что Питер преодолевает признательность Гарриет за спасение ее жизни, безропотно позволяя ей этой жизнью рискнуть во время совместного расследования. Точно так же злополучная попытка Майлза подарить Катерине незаслуженную победу исправляется ее собственной, лично добытой победой, когда ей удается публично разгромить Ришара Форратьера ради себя самой - и ради Майлза. Разрешение конфликта чести и запретов, признательности и обиды в обоих случаях позволяет героиням ощутить свое интеллектуальное и духовное равенство с мужчиной, и на фоне этого равенства уже не так важны различия в происхождении и финансовом состоянии. Гарриет начинает в "Сильном яде" со скамьи подсудимых, являясь там по сути нравственным и социальным изгоем; в романе "Разыскивается труп" ее самоощущение почти такое же; но уже к концу "Встречи выпускников" она уверенно помнит, что получила такой же оксфордский диплом с отличием, как и Питер, а он, в свою очередь, прекращает усиленно оберегать и защищать ее, а его отцовского типа покровительство сменяется искренним уважением. Аналогично, одна из прекраснейших линий сюжета в «Гражданской кампании» - это постепенное обретение Катериной уверенности в себе. Оно начинается с мысли о том, что "в первый раз с момента смерти Тьена ее чувственность проснулась", развивается по мере ее успехов в создании сада и моделировании жуков, еще больше укрепляется после встреч с Саймоном и Грегором и достигает кульминации в ее триумфе на заседании Совета Графов в замке Форхартунг. Уимси - один из, увы, немногих главных героев книг, искренне желающих, чтобы их подруга была им равной, и он находит себе именно такую. И Майлз, при всех своих промахах и ошибках в отношениях с женщинами, в «Гражданской кампании» меняется - чему он обязан и родителям, и самой Катерине, однако в значительной степени (конечно, через своего автора) - Дороти Сэйерс. 5. Уильям Шекспир "В Северной Америке в старших классах школы Шекспира просто уродуют. К счастью, у меня уже была прививка - я посмотрела постановки Королевского Шекспировского Общества в свои пятнадцать лет, еще до того, как английская система преподавания успела его погубить на веки вечные. Одной из радостей моей взрослой жизни было сходить вместе с детьми на постановку "Двенадцатой ночи" в лондонском Барбикане, пока они не приступили к изучению Шекспира в школе. Ха, и оно сработало!" [Сообщение ЛМБ на форуме Баен, 23-02-99] Превосходное знакомство Буджолд с творениями Шекспира, отражается в ее книгах самыми разными способами - например, в "близнецовой теме" Майлза с Марком, перекликающейся с "Комедией ошибок" и "Двенадцатой ночью". Наиболее отчетливо это можно понять по ее проницательному замечанию на круглом столе "Меж планет": "Во всех пьесах Шекспира есть романтические отношения! Некоторые из них плохо завершаются, но романтическая линия имеется всегда". В "Гражданской кампании" присутствие Шекспира особенно ощутимо, и не только как источника структурного влияния. Самый очевидный момент – это трансформация леди Донны в лорда, а затем - и графа, Доно, вызывающая в памяти многочисленные приключения героинь шекспировских комедий, переодетых в мужское платье. А еще (и это как минимум) там присутствует отчетливый резонанс между Майлзом как жертвой клеветы и принцем Хэлом из "Генрихе IV" в схожих обстоятельствах; или история Гамлета, прямо цитируемая в разговоре Майлза с Никки в тринадцатой главе; или смысловые отсылки к "Много шума из ничего"; или, наконец, фейерверк браков в самом финале книги. Типичный для себя литературный прием – «героиня переодевается в мужскую одежду и пускается в путешествие» - Шекспир впервые применил в "Двух веронцах" (Джулия). Этот прием связан с одним из самых радикальных его вкладов в жанр комедии, путешествием из упорядоченности города в «широкий зеленый мир» (по определению шекспироведа Нортропа Фрая) ради изменения и преображения. Оба этих приема идут рука об руку в "Генрихе IY" (Жанна д'Арк), "Венецианском купце" (Порция, Нерисса), "Как вам это понравится" (Розалинда), "Двенадцатой ночи" (Виола), "Все хорошо, что хорошо кончается" (Елена) и «Цимбелине» (Имогена). Встречаются также зеркальные, мужские версии того же приема с переодеванием: "Бесплодные усилия любви" (бал-маскарад), "Сон в летнюю ночь" (Дудка), "Виндзорские кумушки" (Фальстаф), "Мера за меру" (Герцог), "Король Лир" (Эдгар). Изначально переодевание женщин в мужскую одежду появилось как вынужденный ответ Шекспира на якобитский запрет: женщинам не разрешалось играть на профессиональной сцене, поэтому все женские роли исполняли мальчики-подростки. Но уязвимая ситуация мастерством драматурга преобразилась в силу и породила возможность виртуозной актерской игры. Очень похоже на то «политическое дзюдо», которое в барраярских понятиях устроила Донна/Доно, превратив свою слабость в силу. Но, кроме того, сочетание переодевания и странствия, во время которого героиня защищена своим мужским обличием и может путешествовать, куда хочет, и типичная схема бегства из полной ограничений жизни города или Двора к относительной свободе жизни на природе позволило Шекспиру сделать кроссдрессинг методом исследования гендерных ролей и возможностей. И Буджолд немало повеселилась с этим же приемом. Самым показательным является заявление Доно в разговоре с Грегором, что новый, мужской опыт изменял мир вокруг него, и степень изменений была тем больше, чем ближе он в своем путешествии оказывался к Барраяру. Этот персонаж и его приключения как таковые превращают «Гражданскую кампанию» в гендерно окрашенную и в широком смысле феминистскую комедию, и последней точкой становится остроумное замечание Марка Куделке в эпилоге книги: "- Черт возьми, этот тип Оливии почти в отцы годится. - В матери уж точно…" Биотехническая, хирургическая и генетическая основа полного преображения Донны в Доно, разумеется, чужда Шекспиру, чьи переодетые героини в конце концов сбрасывают маску и идут замуж в своем истинном обличии. Но сам прием брака, венчающего комедию с переодеванием, прошел долгий путь и, в конце концов, он выливается в помолвку Доно с Оливией Куделкой. Ведь когда нанятые Ришаром бандиты нападают на Доно, Оливия в своем бальном платье оказывается намного более опасным бойцом, чем все до единого мужчины в мундирах, не исключая и самого Доно. Тут Буджолд шутливо скрещивает шпаги с Шекспиром, у которого женщины превосходно себя проявляют в свойственных их полу качествах (Жанна, Порция, Елена), но терпят фиаско с оружием (Джулия, Розалинда или Виола), за что драматург над ними мягко подсмеивается. Перекличка Майлза с принцем Хэлом не столь очевидна, однако нельзя не заметить, что оба - наследники титула, ставшие жертвой клеветы из-за собственных поступков, отчасти давших к тому повод, и по политическим резонам не способные публично обелить свое имя. Самые прекрасные сентенции Шекспира о чести и репутации содержатся именно в "Генрихе IV" - речи Хэла, Фальстафа, Готспура и леди Перси (вдовы Готспура). В немалой степени это происходит потому, что публичная и приватная персона всех этих персонажей различается, и, как и у Майлза, их причины на то могут быть честными или обманными. Различие между честью и репутацией перечисленных героев (в эйреловском понятии термина) весьма заметно, и, как правильно указал Эйрел, такая ситуация приводит к трениям. Еще один момент. Для Барраяра существует такой типовой прием политического мышления, который порождает весьма полезный и допустимый с точки зрения закона вариант: Грегор вправе выступать в конкретной выбранной им роли ("граф-Форбарра-но-не-император", например). Это близко соотносится с кое-какими историческими теориями королевской власти, включая концепт, которые Эрнст Канторович называет "два королевских тела": "естественное" (смертное, чисто физическое тело) и "политическое" (бессмертная и нематериальная сущность, проецирующаяся на королевство и равная ему). Майлз и Катерина дискутируют о схожих аспектах барраярской политической теории в первой главе "Комарры", и эти же темы поднимаются в разговорах о женитьбе Грегора в «Гражданской кампании». Так вот, наиболее концентрированное литературное отражение этой концепции - это как раз "главная", или "вторая" тетралогия хроник Шекспира: "Ричард II", обе части "Генриха IV" и "Генрих V". Другими словами, бОльшая часть размышлений о политике или страданий на тему чести и репутации в «Гражданской кампании» становится понятнее и приобретает более глубокий смысл, если ты знаком с миром исторических хроник Шекспира. Кстати, в девяностых годах Буджолд была частью группы из Миннеаполиса, которая читала вслух классические пьесы, и именно зимой 96-97 года, когда создавалась Комарра, эта группа "работала над шекспировскими историческими пьесами" ("Женщины, потрясшие мир"). И вообще, не исключено, что примечательной тучностью и специфически джексонианскими ценностями Марк чем-то обязан толстяку Фальстафу! В «Братьях по оружию», когда сер Гален устраивает Майлзу допрос под фаст-пентой, вдруг обнаруживается, что тот знает наизусть "Ричарда III" - пьесу о горбуне, обладающем поразительным умом, самоуверенностью и решимостью и безжалостно захватывающем власть. В контексте барраярской политики эти связи глубокие и некомфортные для Майлза - ведь Ричард Горбатый прокладывает свой путь к вершине, убивая родного брата - но в общем и более комедийном аспекте сходство Майлза с эти персонажем, особенно в его бытность адмиралом Нейсмитом, очевидно. В "Гражданской кампании" интересно отзеркаливается тема «Ричард и стремление к власти любой ценой» - в амбициях Ришара Форратьера, тезки шекспировского героя, которому, увы, не досталось его мозгов и который за свое презрение к "мутанику"-Майлзу в конце концов получает по полной. В свою очередь, в "Комарре", в четырнадцатой главе, Майлз в очередной раз обнаруживает в себе эту самую "ричардовскую" жилку, цитируя пьесу уже применительно к себе самому: "«Кто женщину вот этак обольщал? Кто женщиной овладевал вот этак?» Боюсь, что мне не светит". [Нельзя не вспомнить, что ассоциации "Ричард Третий и женщины" у Майлза чуть ли не с детства: еще в "Ученике воина", когда их с Еленой застают в библиотеке, Майлз делает вид, что они всего лишь разыгрывали сцену обольщения Ричардом леди Анны. – Прим. перев.] В "Комарре" Майлз уже цитировал другого шекспировского героя, когда выманивал Никки из ванной - "Удар, и очень явственный" - и тот же Гамлет восстает во весь свой рост на страницах "Гражданской кампании", и снова, что примечательно, в связи с Никки. (А еще "Гамлет" как минимум дважды цитируется в "Криоожоге" - обрывок этой же цитаты в главе 13 плюс "...Спи спокойным сном под ангельское пенье" - в главе 1). Источник этого лежит в метаниях юного Никки, не знающего, не лежит ли на нем долг мести. Когда мысли мальчика переходят на вымышленного героя капитана Форталона, нетрудно понять, почему Майлз приводит свой литературный контрпример, принца Датского - который и так занимает его мысли, ведь он уже цитировал ранее "так всех нас в трусов превращает совесть". Забавны и майлзовский пересказ самой пьесы в двух словах, и пренебрежительная фраза, которую роняет в ответ Никки, но тема «Гамлета» здесь не такая уж шуточная. В конце концов, «Гамлет, принц датский» - в первую очередь пьеса о действии и бездействии, и лишь во втором - нарочито усложненная трагедия мести, основанная на явлении призрака. Кстати, сам Гамлет - тоже опороченный наследник титула, однако он еще и человек слова/книги, от которого требуется совершить непривычный ему поступок, и в этом смысле полный антипод Майлзу – чей естественный порыв действовать сразу и незамедлительно как раз должен быть умерен в любви и строго контролироваться в политике. Однако злобная клевета, жертвой которой стали Майлз с Катериной, и история, взывающая к мести Никки – все делается во имя родового призрака Тьена. Так что вопрос действия и бездействия затрагивает всех: Ришара с его бандитами, преобразившуюся Донну-Доно и Грегора с его традиционным «посмотрим, что получится», участвующего в этом деле и открыто, и приватно. Более комичная параллель - это тот озабоченный барраярский отец семейства, который внезапно просыпается в Ку: на этом же амплуа, опасно близком к Панталоне, комической роли в венецианских комедиа-дель-арте, построен и образ шекспировского Полония. Подобных отцов легко узнать по тому, как они одержимы идеей непорочности и будущего приданого своих дочерей: так Полоний при первом же своем появлении наставляет сына «Не занимай и не давай взаймы», а дочь - "Скупись вперед побольше своим девичьим обществом". Беспокойство, одолевающее Ку в отношении Карин с Марком, очень даже подходит под эту модель. Связь с "Много шума из ничего" прослеживается в двух аспектах: один - явная цитата, другой - тонкая аллюзия, крепко сплетенная с любовными романами писательниц, указанных в посвящении. Прямая цитата звучит, когда Майлз сначала рассчитывает убедить Катерину письмом в стихах, но разумно оставляет эти попытки, поскольку "не рожден под звездой поэтов". Тонкая же связь лежит в схожести самого Майлза с Бенедиктом, автором этих слов, а Катерины - с Беатриче. Большинство шекспировских героинь, в комедиях или трагедиях, подобны Джульетте – они не старше подросткового возраста, ведь их играли на сцене мальчики от десяти до шестнадцати лет. Но есть и исключения, и Беатриче в пьесе "Много шума из ничего" - одна из таких, наиболее примечательных и любимых. Гордая и жизнерадостная, в чьей жизни были и тяжести, и раны, она, вероятно, одна из самых искренних и остроумных героинь Шекспира, а это о чем-то говорит. Ее отношения с Бенедиктом (который тоже успел пожить достаточно, чтобы утомиться и заскучать) с самого начала и до конца – интеллектуальная связь равных и зрелых людей, протекающая в словесной дуэли, постепенном самопознании и готовности независимых личностей объединиться в союзе страсти, а не страстно ругаться. Именно Беатриче с Бенедиктом тенью стоят за парами взрослых, но способных к дальнейшему росту персонажей в книгах всех трех "королев жанра": Элизабет Беннет с Фитцвильямом Дарси, Джен Эйр с Эдвардом Рочестером и Гарриет Вейн с Питером Уимси. Так что хотя прямая отсылка к этой пьесе в «Гражданской кампании» всего одна, явное ощущение ее присутствия в романе ничуть не удивляет. Следует также заметить, что центральным сюжетным ходом "Много шума из ничего", точно так же, как и во "Встрече выпускников", является клевета из мести. Пьеса дважды затрагивает связь личной чести и смерти: когда граф Клаудио бросает Геро у алтаря (что ведет к ее притворной смерти) и когда Беатриче требует от Бенедикта его за этот поступок убить. "Убейте Клаудио" звучит таким же тоном, как пожелание Катерины в «Гражданской кампании», обращенное к Саймону Иллиану: "Придушите Формонкрифа". Да, Шекспир остался верен названию своей пьесы (а Буджолд - подзаголовку своего романа, обозначенного как «комедия биологии и нравов»), и тема смерти в обоих произведениях в конечном итоге комическим образом обращается в ничто. Однако и эта мрачная сюжетная линия, и легкомысленный заговор с целью одурачить обоих шекспировских героев и заставить их признаться друг другу в чувствах снова затрагивают дилемму чести/репутации: важно не только то, что знаете о себе вы и что знают другие, но и то, что знают остальные о вашем неведении или в чем они не признаются вам. Баланс между мрачной и легкой сторонами жизни, который Шекспир устанавливает в этой комедии, необычайно глубок, и это снова демонстрирует нам шекспировскую тень, стоящую за «Гражданской кампанией». И наконец, мы видим, что финал «Гражданской кампании» венчает множество свадеб и помолвок. Не только Грегор женится на Лаисе, Майлз обручен с Катериной, а у Марка с Карин Куделкой образуется «опцион», но скорой свадьбой должны завершиться сложившиеся ранее отношения Делии с Дувом Галени, леди Элис окончательно сходится с Саймоном Иллианом, и к ним добавляются свежее, с пылу с жару, обручение Оливии с графом Доном и марковские горячие домыслы относительно Марсии с Энрике Боргосом (как вишенка на тортик, не уступающий шедеврам матушки Кости). Про все это вполне можно сказать цитатой из "Как вам это понравится": "сахар сдобрен медом". А ведь в романе есть еще эпизодическое появление Кассии Форгорофф с лордом Вильямом Форташпулой, есть семейные пары Форбреттенов и Формюиров. И, наконец, как пример давнего, счастливого и плодотворного брака мы видим Фортицев и проходящие через всю Сагу супружеские пары Ку с Дру и Эйрела с Корделией. Видя перед собой каких-то четыре пары влюбленных, меланхолик Жак у Шекспира уже восклицает: "Видно, близится второй потоп, и, чтобы плавать в ковчеге, все соединяются в пары". Даже Шекспир не позволял себе вывести на свадьбе сразу шесть любовных пар, как это радостно сделала Буджолд в финале своего романа, не говоря уж о целых тринадцати (да они просто не поместились бы у него на сцене!). И неподдельный характер этого ликования тоже весьма характерен. Шекспир часто использовал контраст многочисленных свадеб, чтобы усложнить ситуацию, а не просто умножить ее: например, в "Мере за меру" есть три уже решенных брака и один потенциальный, но лишь один из этих четырех не вызывает сомнения. И даже в "Как вам это понравится", очень светлой и солнечной пьесе, среди счастливых пар есть Оселок и Одри, которым "припасов для свадебной поездки на месяц хватит", если верить Жаку. А вот в финале «Гражданской кампании» Буджолд, похоже, полностью одобряет любой из достигнутых, обещанных, предполагаемых или возрожденных любовных союзов. Несмотря на мрачную подоплеку барраярского образа жизни, на жуткий эмоциональный стресс из-за злополучного любовного плана Майлза, на злобную клевету и политические хитросплетения в вопросах наследования, все равно эпилог этой книги наполняет чувство счастья чистой комедии, не имеющее себе равных во всей Саге. *** Список использованной литературы: 1) Лоис Макмастер Буджолд, "Гражданская кампания" (A Civil Campaign) 2) Лоис Макмастер Буджолд, "Комарра" (Komarr) 3) Джейн Остин, "Гордость и предубеждение" (Pride and Prejudice) 4) Шарлотта Бронте, "Джен Эйр" (Jane Eyre) 5) Джорджет Хейер, "Счастье по контракту" (A Civil Contract) 6) Дороти Сэйерс, "Встреча выпускников" (Gaudy Night) 7) Уильям Шекспир, "Генрих IY" (Henry IV) 8) Уильям Шекспир, "Гамлет, принц датский" (Hamlet) 9) Уильям Шекспир, "Много шума из ничего" (Much Ado About Nothing) 10) Уильям Шекспир, "Как вам это понравится" (As You Like It) 11) Уильям Шекспир, "Сон в летнюю ночь" (A Midsummer Night's Dream)