"Брат мой, брат — холодное сердце Что мне скажешь вместо ответа? Как мешал боль с медом и перцем Как устал летать против ветра? Я ушел и теперь не жди Перья крыльев моих найди В облаках и среди вершин, ты теперь один
Ты смешал на углях горелых Явь со снами, веру с любовью Ты не черный, ты и не белый Ты не с нами, мы не с тобою"
Канцлер Ги
Воздух был сух и прокалён солнцем, он дрожал, и мир вокруг шёл рябью. В такое яркое, ослепительное полуденное солнце легко было поверить в любую небыль, которая покажется на глаза. Но здесь, вдали от туристических маршрутов и торговых рядов, не было дураков, которые бы праздно гуляли по улицам, где, кажется, плавились камни. Сет сидел в кресле под прямыми опаляющими лучами. В белом, до льдистой голубизны, костюме, с зачёсанными назад тёмными волосами, достигающими лопаток, с острыми, резкими чертами лица — он казался нереальным. Вырезанным ножницами из бумаги и наклеенным на обыденную реальность, на неподходящее ему пластиковое, дешёвое кресло и вымершую, прокалённую жаром улицу. Если бы кто-то увидел его здесь и сейчас… Но люди, даже забыв о древних богах, всё ещё склонялись перед оглушающей мощью Ра. Прадед умел быть доходчивым и не ленился повторять уроки для неразумных раз за разом. — Ты выделяешься. Голос, прозвучавший в расплавленном воздухе, был густым, как мёд, и низким, как пчелиный гул. Голос был сладок, как тлен смерти. Голос этот давно не слышали камни и пески мира живых. Они скучали, Сет знал. Они скучали, и он не скучал вместе с ними. — Я в светлом, — возразил он, не обернувшись. Не было нужды смотреть на брата, чтобы вспомнить, как тот выглядит. Даже выражение его лица рисовалось в воображении отчётливо и предсказуемо. Старший брат. Разумный, благородный, всеми любимый и почитаемый — идеальная маска, каждую грань которой Сет знал наизусть. Как и то, что было под ней. — Люди прячутся от солнца, — Осирис обошёл его и сел напротив. Собранный, гораздо более серьёзный на вид, чем Сет, не смотря на шорты до колен с десятком карманов, футболку с вырвиглазным принтом и сандалии (Сет отказывался это комментировать) с застёжками в виде кроликов. — Отвести тебя к пирамидам? — Сет смотрел на брата и думал о том, что нужно совсем упороться (до предела, до края, до безумия) работой, чтобы даже в таком виде не напоминать туриста. — Ты встретишь там много людей в любое время дня и года. Хочешь, брат мой? — Я хочу, чтобы ты вернулся. Сет улыбнулся узкими губами и покачал осуждающе головой: — Я и так вернулся. Как раз вчера прилетел и собираюсь пройтись по знакомым местам, которые люди ещё не успели разнести окончательно. «Как только ты позвал, мой мёртвый брат». — А потом? — У меня билет на самолёт через две недели, — Сет чувствовал, как улыбка натягивает кожу (будто остриё меча, пытающееся вспороть её изнутри), уродует черты его лица, видел, как болезненно исказилось лицо напротив (куда сильнее, чем в тот день, когда Сет его убивал в первый раз, о, куда сильнее). — Ты должен остаться. — Я — средоточие всего зла земли египетской, — Сет почти пел, глядя в светлые, как весенние воды Нила, глаза. — Я никому ничего не должен. — Люди говорят то, о чём не ведают. — Люди говорят, боги делают, а я устал от Египта. Ты позвал меня — я приехал, — он никогда не умел отказывать брату. Он мог убить его, но не отказать. И вот он снова здесь. По первому же зову. — Но задерживаться здесь в мои планы не входит. «Защита больше никому не нужна, брат. Прадед отлично справляется сам, если старому змею, конечно, вообще ещё не надоело каждую ночь до него домогаться. Я б предложил тебе пари, что они давно по ночам распивают что-то покрепче, пока никто не видит, и обсуждают устаревшие уже пару тысяч лет концепции, никому кроме них не интересные. И земле этой не нужна больше защита, люди сами разберутся между собой, а все злые духи и так разбежались от них в самые дальние закоулки, в надежде на спокойный сон. Да и где наш народ, брат? Кого здесь защищать? А великим злом и врагом всей светлой Эннеады я могу быть в любой части мира. Для этого не обязательно видеть вас, брат мой». — Ты всё ещё обижен на Нефтиду. Сет на мгновение прикрыл глаза. Нефт. Светлые волосы, как сияющие на солнце пески, мягкая кожа, пахнущая молоком и карамелью, руки, касавшиеся его плеч невесомо, как крыло бабочки. Его сестра и жена, его любовь и мать первенца его брата. Был ли он обижен на неё? — Если бы я был обижен на неё, Осирис, я убил бы её, а не тебя. — Ты бы никогда не смог поднять на неё руку. — О тебе я думал так же, но, — острый ноготь стукнул по подлокотнику, — тебя это не спасло. Верно? Я не обижен на неё. — Исида говорит, что она снова приходила и плакала в её руках, что ты не позволяешь ей даже коснуться тебя. Если это не обида, то что? «Это жадность, но я не скажу этого никому, тем более тебе. Это смешно, это даже жалко, поэтому я спрячу всё под молчанием и улыбками, под насмешливыми взглядами и высокомерно поднятой бровью, но, брат мой, пока она жаждет коснуться меня и не может исполнить задуманного — она не смотрит на тебя, не смотря на любовь. Смешно тебе, брат мой? Нет, ведь ты не слышишь и не услышишь». — Ты поймёшь, если подумаешь, — лжёт Сет, потому что его брату, светлому и благому, никогда не понять. — Но я бы не советовал забивать себе голову глупостями, лучше своди сыновей на прогулку. Людям больше не нужна ваша защита, но они будут рады, если вы купите у них несколько сувениров. Он встал, собираясь уйти. Это невежливо: брат впервые за долгое время покинул Дуат ради встречи с ним. Сам позвал его, оставив в прошлом и смерть, и боль, и предательство. Вышел на встречу и протянул руку. Сету стоило бы это ценить, но он смотрел в спокойные глаза над вежливой улыбкой, и чувствовал, как вдалеке пытается подняться песок, чтобы обрушится на стены Каира. Сет едва касался пальцами ветра, успокаивая его, как разнервничавшегося пса. Здесь нечего было разрушать, а до Дуата не добраться, и лучше ему уйти, пока он помнит об этом. Он был искренен в своём желании уничтожить брата тогда, на заре времён. Но превращать в бесконечный ад его жизнь — нет, этого он не желал даже тогда. Это Осирис сделал с собой сам, под славящие крики и песнопения людей. И с каждым годом всё становилось хуже. С каждым веком. Даже теперь, когда их народ покинул эти земли, когда на берегах плодородного Нила поселились дети других богов — Осирис продолжал тянуть свой воз. Примерный, идеальный, великий. «Тебе бы стоило быть больше собой и меньше тем, кого в тебе ищут люди, наши сёстры, твои сыновья. Хотя бы иногда, хотя бы умерев, ты мог бы заняться собой, но что я, презренный злодей, могу понимать в том, как правильно быть богом. Я, ставший демоном раньше всех вас». — Сет, — Осирис удерживает его за запястье, сжимая ледяные пальцы с такой силой, что у другого бы треснула кость, но его младший брат даже не морщится. — Останься. Я имею ввиду здесь. В Египте. Не на две недели. Сет касается удерживающей его руки настолько ласково, насколько вообще способен. Он воин, единственный среди их девятки, он жесток и кровав, но сейчас он вспоминает всё, чему учился у Нефтиды, пока та смотрела на него, а не на Осириса. Его жена умела быть нежной. Она и была нежностью. «Если я останусь здесь дольше, брат мой, я уничтожу эту землю. Полностью, так, чтобы она уже не смогла воспрять, чтобы ничто на ней не воскресло. И тогда узнаю, сможешь ли ты даже тогда найти себе работу или, наконец, отдохнёшь. Поэтому я не останусь. Ты любишь эту землю, Нефтида любит её. И даже не мой сын, одетый в мою шкуру, любит её». — Это невозможно, Осирис. — Я скучаю. — По своему убийце? — По своему брату. Сет поднял голову, смотря на ослепительный диск Ра в небесах. Он видит ладью и различает взмах весла, он чувствует взгляд, обращённый к нему, так же как ко всему Египту. А ведь раньше, до того, как покинуть эту землю, Сет и не знал, насколько устал от этого давящего внимания. Я — исток твоей силы. Что пустыня без меня? Теперь Сет знал бы, что ответить, а тогда он только склонил голову, признавая чужую правоту. Как давно это было. Как давно. — Я покажу тебе самую удивительную пустыню на свете, — Сет шептал, склонившись к замершему брату, и сам не знал обещает ли, угрожает ли, соблазняет ли. — Если захочешь — я покажу тебе самую удивительную пустыню, что не принадлежит никому, и каждому рада, и каждому — смерть. Вместо золота песка — там снежная белизна. Вместо плавящего жара солнца — режущий до кости холод. Но ветра — всё ещё ветра, хоть раскалённые, хоть ледяные. Они ласковы и рады гостям, они вздымаются к небесам бурей и с готовностью заслоняют от солнца. Эти ветра не служат Сету, они не служат никому, но рады ему, как другу, каждый раз когда он шагает в их жалящие, смертельные объятия. — Там никто не увидит тебя. Ни один голос не достигнет тебя. Холодные пальцы сжимают его запястье сильнее, Сету больно, но он молчит и ждёт ответ. Ему не нужно смотреть в опущенное лицо, чтобы знать, чего жаждет его брат. «Да», — вот что бьётся в чужой груди, звенит набатом в голову, готово сорваться с языка. «Нет», — велит ему долг. Или то, что Осирис полагал таким. — Ты отдал Египет Гору, — почти мурлычет Сет. — Отдай и Дуат Анубису. «И станешь свободен уходить и возвращаться не потому, что иначе нельзя, а по собственному желанию». — Разве не за этим ты позвал меня, спустя столько веков? Разве не за этим ты, спустя столько тысяч лет, покинул Дуат? — Да, — Осирис, наконец, выбирает между тем, что желал и тем, что считал должным. Между идеальной маской и реальной усталостью под ней. — За этим. — Вот и договорились, мой светлый брат, — Сет тянет Осириса на себя, заставляя подняться. — Но до самолёта ещё две недели и я планирую всё же посмотреть, что осталось от Египта, который я помню. — Ты сразу взял билет и на меня. Сет, уже шагнувший вперёд, оборачивается и смотрит на него с той злостью, с какой когда-то разрушал целый города, с той злостью, в страхе перед которой люди и нарекли его великим злом: — Ты позвал меня, брат. Своего убийцу зовут не от тоски по прошлому, а от того, что хочется сдохнуть, — пыль взметнулась вверх, но тут же опала на камни. Сет взял себя в руки. — Ты звал меня убить тебя или Египет, или найти третий вариант. Я уже убивал тебя — и это не помогло. Эту землю всё ещё любит моя жена и не мой сын. — Поэтому ты нашёл третий вариант. — Поэтому мы попробуем для начала его. А потом, если он не поможет, мы вернёмся, и я уничтожу Египет. Потому что он никогда не умел отказывать брату, а убить его уже не смог.