Vieille Divinité

      Ты один в целом мире — или не один. Это предстоит выяснить в течение долгих лет и поисков. Кто знает, что творится в глубинах мертвой планеты… Две тысячи сто двадцать третий — и видимо, последний год на грешной земле.       Он стоит на земле, выжженой десятками огненных снарядов. По ней прошлась война, не одна, и не две. Ядерная — вот она, разве что, пробежалась смертельной волной по мертвой пустыне, ласково смеясь и унося с собою жизни. Прошлась, как модель на показе мод по самому кратеру, оставляя огромную дыру — километра в три. Кратер до сих пор горит… Показала клыки на всех, кто смог остаться в живых, изуродовав и обезвредив.       Остановило ли это людей? Бесстрашных и по настоящему безумных в жажде власти, предавших все лучшее и исключительное? Новая война, новые жертвы, химические вещества и биологические паразиты. Воет планета, воет в бессилии дней, окруживших сплошной ночью каждый угол прогорклой земли. Ничего уже в неё не посадишь, ничего не взрастишь. Воздух, прогорклый и пахнущий пеплом. Ядовитые газы и странные грибы. Выживаемость составляет около нуля. И постоянная бойня меж расколотыми людтми превращает государства и империи в прах. Властителей обпащает в бездушный пепел. Но никто не просит остановиться — просить просто некому… И некого.       Оппозиция. И жизнь в тёмных бункерах, в подвалах, что бы увидеть хоть что-то святое в этом жалком прогнившем мирке. В эксперименте, что поставил учёный — безумный, как его творение. Не нужно писать книг о войне — и люди забудут, что такое война. В катакомбах и врытых в землю домах. Что б не нашли, не втянули в новую войну, в новые конфликты, драки и поножовщину. Здесь действует закон — тот, который основан на жизни. Той, спокойной и далёкой. А сейчас — как крысы — без дома и крова.       Сначала было совсем плохо: война закончилась, когда на планете осталось три миллиарда человек. Из шестнадцати. Они, воины без души, попытались что-то исправить, только многократно ухудшая положение. Люди гибли от пустяковых болезней, в самых до этого развитых, чуть ли не фантастических городах, где могли вылечить, без преувеличения, всё. А они — группа Контрал — еле стояли на ногах. Цинга от авитаминоза, плевки кровью. Ходили, как живые, истощённые до предела мертвецы. И вытаскивали людей из ада.       Решение пришло, откуда ждать его уже не представлялось возможным: история. Многое было уничтожено, забыто, предано огню в несоответствии стандартам нового общества. Они пошли по стопам Кука — великого мореплавателя. Заходили в леса в поисках относительно чистой — не настолько отравленной — земли. Рвали еловые ветки, вспоминали, как делать сахар, доставали хмель. Еловое пиво с сахаром — отвратная мешанина, только вот она помогала. Нашли глубоко в подвалах пару семян капусты. И права на ошибку не было. Их берёт только вирус — и больше ничто.       Но как говорили во все века — беда не приходит одна. Ядерные отходы и пары начали свои действия на следующем поколении. Дети рождались — и сразу отказывали лёгкие, печень, почки. Поколение вымерло, оставив полтора миллиарда. Но Контрал остался в живых — и в полном составе. Пятьдесят повстанцев, молчавших о своей бессмертной сущности. Самая редкая группа крови — и даже не четвертая. Голубая кровь — мутанты. Те, на ком испытывали все факторы негативного влияния, взрастив неубиваемых. С холодным умом и чёткой способносью действовать, что умели чувствовать, различать эмоции и ничем не отличались от обычных людей. Разве что глазами — строгими, до боли холодными и голубыми. И адская боль внутри каждый день, пока существовало человечество. С войной, самой первой, Создатель был убит, отключая своей кончиной все датчики в теле, дарившие разряды смертельного тока. И каждый из них, плевав на идеалы, которые внушались, вдалбливались в голову молотами, хотели спасти их — беспомощных, запутавшихся людей.       Когда-нибудь их останется только пятьдесят. На всей земле.       И точно не сегодня: они вытаскивают людей из-под завалов, кромсая собственные руки в кровь — ничего, зарастёт, оставляя новые шрамы. Давали кров, продолжая работать — день, ночь, день. Вытаскивали отходы с земли, воды, воздуха, восстанавливая технологии. Бились с мутировавшими хищниками, утепляя позже их шкурой огромные бетонные катакомбы. Но их продолжали ненавидеть — последователи Создателя. Преследуя, заманивая в ловушки, и позже — умирая в них сами.       S-39. Азиат, попавший в тюрьму в 2930. Оскорбление правительства… Как забавно, горбко и смешно. Моложе многих, но сильнее некоторых. С ним долго не получалось: Джексон сходил с ума, пытая так, что у самого руки тряслись — от своих же последствий. Кормил ядами, уже просто надеясь уничтожить. Но только один раз решил дальнейшую судьбу — S ненавидел кровь. Так и сошёл с ума, вновь обретя рассудок после мутации. Ванна свиной крови и устоявшийся запах. Как медленно это было — своего имени он не помнил, забывая от скручивающей, тугой боли имена родных и своё. Прожигая воспоминания. Один только раз его, как в страшном сне, окликнула девушка, — до боли похожа на него.       Темный, сырой подвал, откуда фонит привкусом настоящей, человеческой крови. Горит лишь один источник света в как кажется, огромном помещении. Он мечется на кровати.       На платформе, что возвышается над остальным залом, стоит, с потёками алого на всем теле, со слипшимися волосами, которые можно отжать, и с них потекут алые струи. Взгляд холодный, отстранённый. Как будто дремлющий — полная прострация. Как в наркотиках — но шок самый сильный из них. Позади только стена, а на холодное железо ведут две лестницы, огороженные высокими перилами. Кажется, кричит.       Внизу, на стуле, скованная цепью, но всё ещё в сознании, молча стоит девушка. Давно не плачет — давно не дрожит. И всё ещё не может перестать бояться. Последнее, что она видит после своего крика — слишком осознанные глаза мутанта, пронзающие голубым. А слышит — резкий свист позади горла. А чувствует — удар тока. —Стенли!       Жаль, что только однажды. Он проснулся в невиданном до этого холоде — глаза мокрые, лежит, свернувшись, на полу. Он берёт фонарик, источающий слабый свет, который покачивается и гаснет, идёт в главный зал. Шаги отдаются эхом — тишина. Разбитое зеркало, зачатки плесени в углу. S-39 молча смотрит, наклонив голову, все быстрее проводя пальцами по лицу, узнавая черты. Длинные, черные волосы — и вот он, завершенный образ. Её внешность. И пусть этот сон повторится столько раз, сколько звёзд на небосклоне, ни одну её черточку ему забыть невозможно. До сухости в горле, до непонятного кома, до сумасшествия. Так, что б сдавило на целый век. До тошноты. Последней сломаной кости. До последней капли крови…       Теперь у него новое имя. Не порядковый номер — а протое, обычное, короткое и милое. Сэм — просто Сэм. Но сердце где-то далеко, и навязчиво ноет ночами — хоть бы от спал, еле смыкая усталые глаза, дожидаясь рассвета алого, или работал, утирая солёный пот. Кричит — молча. И все, кто до тридцать восьмого — глаза в пол опускают, когда он первый раз задаёт вопрос. Тихий, еле различимый, и эхом отдающийся в тихом бетонном пространстве. Здесь только они — ставшие единым организмом. Ответа не следует, и первый раз он горбит спину, кивая головой часто, словно отгоняя нелепые подозрения.       —Её звали Катрина. — R-02 с тоской морщится, когда видит горящие глаза. Сте… Сэм воспламеняется, как спичка, которой дали маленькую надежду не догореть в объятом пламенем городе. Но больше ничего не говорит, когда уходит наверх. Рауль Кастро — названный в честь кубинского революционера. Лмшь только по первой букве, он в составе четырёх единственных из всех, кто знает всю поднаготную каждого здесь. Помнит себя и прошлую жизнь — уже столь неважную, что противно. Но иногда напоминает себе, тихо и шепотом, что не совсем забыться в этом ужасн, не потерять хотя бы часть чувств, что клокочут в глубине: Райт. Его звали в честь великого архитектора. Но он будет молчать, не нарушая покой.       Они вместе уходят на задание — зная наверняка, что не смогут вернуться. И Райт открывает всё, что знал, не боясь называет его Стенли, видит, как режет без ножа, по самым мерзким, далеко затолканным струнам души, которые связали, закинули в тёмный угол, заставляя навечно закрыть рот. Рассказывает историю про близнецов, которая потрясла мир — но лишь в истории книги. Мол, насколько гениален ввтор, что выдумал такое.       Создатель списал эту историю, выпуская текст, что отозвался в сердцах людей очередной мелодраммой с несчастливым концом. И никто не мог вообразить, что ьывает настолько жестоко и чёрство.       —Он заставил её замолкнуть, когда последний раз увидела тебя.       Больше они не говорят, медленно пробираясь в их старую базу, где многое осталось. Старое здание, с ещё деревянными перекрытиями, смертельно свисающими, отравленными лианами, что норовят схватить, оставляя химический ожог и синяки по всему и так истерзанному телу.       Неловким движением Стенли задевает балку, когда неверяще смотрит на куст черники — здоровый, без пятен на листах, с крупными ягодами. То, чего они добивались годы. Он даже не видит, как на него летит бетонная плита, накрывая, до безобразия нежно хрупкое творение. Только чувствует боль — тупую, вколачивающуюся в тело, пронзая каждый оставшийся не покалеченным нерв. И он вспоминает любимый аромат Катрины — запах черники.       Он будет помнить даже в посмертии запах бетона и черники.       Его тело находят только спустя день. Райт ненавидит каждый свой вздох, доставая разбитую, израненную фигуру. Пальцы, переломанные и вывернутые, всё также служат домом для куста. Взгляд тяжелый, такой же, как и всегда. Повстанцы Контрал смотрят хмуро, помогая разгребать плиты. Бережно, не вредя корням, выкапывают, переночят в безопасное место растение, и смотрят, не в силах взять на руки, на труп.

И только Райт, опускаясь на колени, замечает чуть видную регенерацию.