Свет рождает свет

Локи пригрелся и почти задремал, вымотанный и убаюканный родным теплом и мерным перебиранием растрепанных волос, — но тут рука покинула голову и несильно похлопала его по спине. — Давай, вставай, паршивец, — устало проворчал Байи, видимо, окончательно исчерпав на сегодня лимит сентиментальностей, — хватит тут сырость разводить. Бог слабо усмехнулся и, помедлив, все же выпрямился, коротко повел рукой, высушивая учительское ханьфу. Он не торопился подняться, внимательно и как-то очень жадно всматриваясь в родное лицо, которое не видел так долго. Отшельник ни капли не изменился. Кажется, будут разрушаться и возрождаться из пепла империи, сменяться эпохи, за очередным концом света придет новый порядок, а Бессмертный меч с Чанминшань останется таким же незыблемым и неизменным и всегда будет ждать своего бедового ученика с очередной порцией ворчания и по-стариковски грубой нежности. И Локи готов был поклясться, что если это не определение дома, то дома не существует вовсе. Но тут Байи чуть склонил голову набок, вопросительно глядя на все еще коленопреклоненного ученика, и в неровном свете луны блеснула серебром тонкая седая прядь. По телу пробежала крупная дрожь, и бог прикрыл глаза, не в силах выдержать это зрелище. Губы скривила горькая усмешка. Он должен был прийти раньше, хотя бы до того как Тор рассказал отшельнику о его смерти, должен избавить учителя от метаний, тревог и злого отчаянного бессилия — и не смог. Прийти и весело делать вид, будто ничего не произошло, врать учителю в глаза, в то время как изнутри болезненно разъедает вина, понимая, что Байи не простит, если однажды узнает… Бог мог сколько угодно пользоваться властью и переписывать события, но здесь и сейчас это казалось просто нечестным по отношению к наставнику и самому себе. Тогда, в TVA, и после, когда взошел на трон, Локи думал, что его прежняя жизнь осталась в прошлом, что ее ничто уже не вернет, но тот Е Байи из другой вселенной в своей бесцеремонной манере напомнил ему, что есть еще место, где его ждали, ждут и всегда будут ждать: косого, хромого, живого, мертвого, бога, смертного, йотуна — любого. И с неожиданной ясностью пришло осознание, что ни одно приключение, ни одна жертва во имя мультивселенной, ни один трижды проклятый трон не стоят этой тонкой серебристой прядки в угольно-черных волосах — и никогда не стоили. Локи бережно взял родную широкую руку, прижался к ней лбом, коснулся губами, не зная, как еще передать все то, что его переполняло. — Шифу… — прошелестело в тишине комнаты. Он не извинялся, не благодарил, но в это простое слово было вложено столько оголенного чувства, что магия всколыхнулась, стала ластиться к сидящей фигуре, тонкой змейкой мягко обернулась вокруг запястий. Рука дрогнула, ци на мгновение напряглась, ощутив вмешательство, — и не стала препятствовать, осторожно сплелась с изумрудным сейдом. Байи не разбирался в магии и не знал наверняка, что сейчас творит сейд его ученика, явно не вполне подконтрольный хозяину, но на каком-то интуитивном уровне чувствовал, что так будет правильно. Потому что это трепетное чувство, на ладони протянутое доверие не услышал бы разве что глухой. Локи все не поднимал головы, и отшельник, помедлив, коснулся свободной рукой его волос, мягко погладил. Губы изогнулись в непривычно ласковой улыбке: вот ребенок. Но если ему сейчас так нужна эта близость — пусть, с Байи не убудет. Он через слишком многое прошел и слишком многих потерял в последнее время, чтобы отказывать ему в такой малости, как простое человеческое тепло. Да и что греха таить, отшельник и сам успел соскучиться по родному присутствию за стенкой, лукавому прищуру изумрудных глаз и хитрой ухмылке, хотя, конечно, никогда не скажет об этом вслух. Но Локи и так ведь все это знает. Байи прикрыл глаза, чувствуя, как немой недружелюбный дом снова наполняется жизнью.

Сто мелодий стихли вроде -

Тишина в ответ.

Но под утро тьма уходит,

Ибо свет рождает свет…