New Divide
И в великом моём горе — великое моё утешение.
Блестит залакированный дождём город — иногда неоновый — красный, зелёный и чёрный в рекламных билбордах, непостижимый, до краёв налитый вечно куда-то спешащими… И как глубоко сладко, тепло вылущивать за блестящими квадратами случайных очков, смотрящих мимо и сквозь, надуманные призраки своего грязного и лохматого утешения, запоминать, обгладывать в рваных снах, когда закрытыми глазами видишь в небе исполинский луч прожектора, и кажется, что он, а не лихорадка тебя согревает. И я смутно слышу; за лучом несётся, чавкая чугуном и брутально трубя в рог, страшный в липкой полудрёме поезд, — значит, без пятнадцати семь, — значит, пора ожить со спешащими, примерить лицо на сегодня, — но маска у всех одна — мученическая, а мой будильник — биологический, хоть и заведён на часы недосыпа, будит позже города. Я needy. И, к тому же, не хочу носить маску. — Свободный needy. День пройдёт так: после алюминия вижу снимок: баскетбольная площадка купается в красном зареве, смывает с себя пот вчерашней тренировки; номер «10», «11» или «111» забьёт данк, повиснет на кольце с цепью вместо сетки, кольцо наклонится вниз, сварка опасно скрипнет, скрипнет ещё, и в моменте, когда стальной обруч лопнет, ошпарит, вывихнет пальцы, номер — просто номер, спрыгнет на зернистый, с вкраплениями кармина на свету, ватман асфальта. «Дай забить», — скажу я. И номер, видя мяч и только мяч, столкнётся со мной, собьётся с дриблинга, скажет: «Уйди!», и я уйду в раскалённый Солнцем центр, где много людей, алюминия… Где в бетоне — не в салатных листьях и траве, бьющей в пролёты ржавого забора, а в бетоне с автографами готических татуировок, «11-ого-Б», к примеру, увижу я прохладную весну и холодную надежду. И буду разглядывать бетон, искать нужные татуировки, — найду одну, запишу в голове и, не спеша, ведь спешить мне некогда, пойду собирать алюминий. И когда вечер ляжет на город осязаемыми синеватыми сумерками, я приду к своей вшивой картонке, и леди со смутно знакомыми чертами лица — орлиным носом, голубыми глазами, перебьёт шум последних моторов, скажет господину: «Так и в жизни, Рудольфио. И на одной струне можно доиграть свою мелодию. Когда предают, не стоит отчаиваться. Есть один человек — одна струна, которая всегда с тобой. И это ты. Впрочем, пойдём туда, где струн много». — «Чьи это слова? — спросит господин. — Разве твои?» — «Татьяны Убираевой, милый». — «Неужели? Слушала?» — «Нет, нет, оставьте. Мы так не успеем». «Они пешком?» — подумаю я, и надежда разольётся по венам, согреет. Я побегу, и подсвеченная бежевым дождевая кисея разделит меня и их. Подъедет такси, они откроют двери, со спины похожие на отпечаток бабочки, сядут. Рудольфио, наполовину высунувшись из таксы, напоит туфлей острое зеркало лужи. «Подождите! Здесь!» — крикну я через дождевую стену, и господин, надевая туфлю, обернётся… «Да… — скажет его стеклянный взгляд. — У тебя ничего нет». Дверь с металлическим кашлем закроется, и такси, плавно ускоряясь, уползёт к туману... По кривым на асфальте, завёрнутым влево, будут плясать белые, красные и зелёные блики, за ними поплывут зонтики листьев. Из уменьшающегося заднего стекла взглянет, огибая меня, расфокусированный взгляд. Вдруг кто-то разрежет невидимую линию губ, и она, как оригами, раскроется в круг, залитый красной охрой, белыми зубами и языком; нальются весенним блеском голубые глаза, маленькая ладонь ляжет на стекло, скользнёт по стеклу за каплями, остановится, соберётся в пухлый кулачок, раскроется в широкую пятерню; я, сквозь метры, прикоснусь к её ладони своей… И услышу, как и сейчас, более осязаемый, чем всё остальное, брутальный гудок поезда — уже второй — значит, без пятнадцати восемь, и гасят прожектор, и, значит, нужно идти, помня размытый сон, сплетённый тканью надежды. И я бы, как во сне, пошёл, сдал бы алюминий, после к баскетбольной площадке, в центр через разрисованные дворы, обратно к вшивой картонке, и, видит Бог, встретил бы смутно и странно знакомую Леди, холодного господина… Но в моём бежевом и синем городе нет баскетбольной площадки, дворы ведут к железным дорогам.