— Люди думают, что будут жить вечно и завтра
будет всегда.
Но это бред.
«Приведение» (1990)
Поперёк горла стоят слёзы. Я всё никак не могу выплакать их все, хотя, походу, только и делаю, что беспрерывно — днями напролёт — рыдаю во всех углах дома. Просыпаюсь со слезами на глазах, ведь мне вновь снился Филлип. Продолжаю размазывать их по щекам и всему лицу весь день, ведь куда не пойду — всюду я вижу его, упоминания о нём: на кухне режет глаз его любимая кружка [стоит нетронутая в сушилке, ждёт его] и идиотская статуэтка из, вроде как, Африки на подоконнике; в гостиной весь книжный стеллаж и сервант заставлен нашими фотографиями в аккуратных рамках [я помню, как мы украшали каждую] и на стене висит его портрет. Я рисовала его. Когда мы только-только, считай, познакомились. Помню, как злилась на него, ведь он постоянно крутил головой и болтал без умолку, чем только мешал. Теперь Филлип смотрит на меня с этого портрета, а я не вижу его лица, как, собственно, и всей комнаты — оно размыто вместе с ней щиплющими глаза слезами. Фил, почему так?..Ну почему?
Вот… как так может быть, что
вот ты есть и вот тебя нет?
Вот…
…тебя…
…нет.
Совсем нет.
Нигде.
Вещи Филлипа лежат на своих местах. Там, где он их и оставил прежде, чем ушёл. В гардеробной висят его рубашки и костюмы для важных встреч, цветастые гавайки прям рядом с байкерскими куртками. Часть вещей аккуратно сложена в ящики, куда мне не хватает духу залезть. Даже чтобы убрать поглаженные вещи, просто брошенные на комоде. В той же гостиной — прямо на журнальном столике — оставлен недособранный военный самолёт из конструктора вместе с раскрытой инструкцией. — Фил, честное слово, будто ребёнок! — Тогда ты у нас, получается, бабуля? — смеётся он, глядя на спицы в моих руках. Я помню, как кинула тогда в него моток пряжи, а он, уворачиваясь, рассыпал детали по полу и мы вместе ползали их искали. Слабая улыбка трогает мои сухие искусанные губы. Это было так давно, будто бы в прошлой жизни. В прихожей до сих пор под зеркалом стоит его одеколон, в ванной — его бритвы, в спальне на прикроватной тумбочке — начатая книга и часы, и… частичка Филлипа будто бы заключена в каждую из таких обычных, бытовых и ничем непримечательных — на первый взгляд — вещей по всему дому. Он остался в них. Своеобразно, но остался. У меня не поднимается рука взять и скинуть их все, одни за другими, в принесенные знакомыми коробки. Не поднимается вот так взять и убрать присутствие Филлипа с глаз долой и из сердца вон в кладовку или выставить в интернете объявлением о распродаже ненужных вещей. Я не могу. Не могу даже убрать из стаканчика в ванной его зубную щётку или бритву с полки возле раковины. Не могу. — Когда ты в последний раз убиралась? — спрашивает меня сестра, а я не могу вспомнить и только пожимаю плечами. — Почему ты до сих пор не убрала его вещи? Они только место занимают. — Не знаю… — я вру. Мне больно видеть и касаться вещей Филлипа, поэтому, я не могу заставить себя взяться за уборку. И, как бы глупо это не звучало, эти вещи дают мне какую-то глупую и насквозь лживую надежду, что однажды [с минуты на минуту или завтра] Филлип вернётся ко мне как обычно. Как это было всегда прежде. Вернётся. И на это есть шанс, который будет навсегда безвозвратно потерян, если я вот так возьму и скину в коробки наши фотографии, его одежду, нарисованный мною портрет… Какого это, осознавать, что тот, кого ты любишь… уже никогда не вернётся?Что «как раньше» теперь не будет?
Ты больше никогда не услышишь ни его голоса,
ни его смеха.
Не узнаешь, что он думает на счёт той или иной ситуации, о которой ты бы хотела спросить не кого-то другого, а его.
Не почувствуешь именно его объятий и прикосновений.Просто, какого это понимать, что этого человека нет и не будет не только
в твоей жизни, а в принципе?.. И не случится такого, что он внезапно вернётся…
Какого это?
Когда новый день наступает для тебя одной, а вы планировали
совершенно иное?
Какого это?Понимать, что он больше не напишет и не позвонит…
Какого это, в конце-концов, осознать и принять в полной мере
его смерть и реальность происходящего?..
Больно. И тяжко. И весь мир будто бы уходит из-под ног, ощущаясь чем-то бредовым и нереальным [так ведь попросту не может быть, не может ведь?]. — Все мы смертны и, к сожалению, зачастую мы внезапно смертны.◆ ◆ ◆
— Я вернулся, солнце, — Филлип стоит на пороге нашего дома в гражданском и с огромной сумкой в руках. Как и всегда прежде. Чувствую его поцелуй на макушке и как он треплет мои волосы, и как крепко-крепко сжимает меня в объятиях. Мне так этого не хватало…Он снова рядом.
Он вернулся.
Вернулся.
Я давлюсь слезами, вновь ничего не видя перед собой кроме размазанного цветастого пятна из-за них, и цепляюсь слабыми пальцами за Филлипа так отчаянно, будто он может пропасть, а так я смогу удержать его здесь, рядом со мной. Пожалуйста, останься. Останься. — Но ты умер, Фил… ты умер… — рыдания рвут мою грудь вместе с горлом, я чувствую, как ноет от боли сердце и выворачивается наизнанку душа. А моя Тень утешает меня так ласково и заботливо, и при этом [я не вижу, но знаю] он улыбается. Мягко. И грустно… — Ну и что? Сейчас ведь я здесь, с тобой, — почему ты говоришь о собственной смерти как о каком-то пустяке?.. — Не уходи, пожалуйста. Пожалуйста, останься, — мне трудно дышать от забитого носа и голова начинает болеть, только поделать с собой я ничего не могу. — Не могу. Извини. — Филлип… — осознание сна становится всё ясней и отчётливей, и я чувствую, как Грейвз просто-напросто просачивается сквозь пальцы и остаётся на самых кончиках едва уловимым ощущением — я скучаю по тебе. Мне тебя не хватает. — Не надо. И я просыпаюсь со слезами на ещё сонных глазах под собственные всхлипы, быстро превращающиеся в натуральные рыдания… Мне отчаянно хочется верить, что Филлип так навещает меня, только после подобных снов я ещё сильней ощущаю зияющую пустоту внутри себя, оставленную его смертью.◆ ◆ ◆
На экране телевизора — фильм «Приведение». Не помню, как я с Филлипом на него вообще наткнулись и почему решили оставить. — И вообще, ты у меня неуязвимый, — героиня обнимает своего любимого и прижимается к его груди, пока они смотрят репортаж с места крушения самолёта. — Да-да, и они так думали. Как это возможно? Раз и всё, — мужчина щёлкает пальцем — темнота. — Фил, — я придвигаюсь к Грейвзу и обнимаю со спины, пристраивая голову на его плече, пока он «играется с конструктором» — ты ведь у меня неуязвимый? — Конечно. А ты сомневаешься? — обернувшись, он целует меня в щёку и ласково трётся о неё носом. — Никак нет, командир «моя Тень».