Клятвопреступники

      Оранжевым фейерверком перед Новой проносится вся жизнь. Прикосновение Идриса, холодное, как только что вытащенное из морозилки мясо, и такое же противно ощущающееся на ее коже, высасывает из нее силу по чуть-чуть. Превиус удовольствие растягивает, нитка напряжения, связывающая ловчую с присутствием, крошится, теряется. Она с трудом вспоминает, что нужно дышать, что нужно бороться, что где-то близко Оникс, еще ближе — Шен. Но голос не слушается, она может только захрипеть, издать звук бултыхающейся на суше рыбешки, которую вот-вот пустят на ужин. В глазах ее скапливаются горячие слезы, бегут вниз до подбородка, капли летят на пол почти стройным потоком.       — Господа Бога нашего предавать нельзя. — шепчет голос Идриса, растворяясь в пространстве, как Нова растворяется в чувствах.       Она горит изнутри, не сверкает, а обгорает, как тот самый мотылек, подлетевший к солнцу слишком близко. Конечно, выкрасть проводник — не поле ромашек перейти, но, возможно, если бы они знали о ловушках, Веспер бы не поручила еще вчерашней крысе Церкви идти в мышеловку за сыром. Превиус, конечно, был последним, о ком она могла подумать еще утром, прокручивая в голове всевозможные трудности. И все же, его лицо, приправленное горькой ухмылкой, становится последним, что Нова видит перед черной-черной пустотой.

***

      Катакомбы все также пахнут крысиным пометом и каплями воды, стекающими с улиц города по тоненьким дырам между старой кладкой кирпича. Поют свою скрипучую песню железные двери, им подсвистывают каменные крошки, сыплющиеся каждый раз, когда кто-то сверху проходит. Нова ежится и старается натянуть рубашку до самых ногтей, будто бы эта тонкая хлопковая ткань поможет ей окончательно не продрогнуть. Здесь можно вполне умереть от холода, думает она, так и не дождавшись казни.       Взгляд ловчей беспокойно скользит по камере, бесстыдно очерчивает линии по потолку и стенам, жаждя ухватиться за маленький шанс свободы. Но потом он натыкается на Шена, и слово «свобода» забывается. Вычеркивается черным грифелем, жирная линия от которого добирается и до другого набора букв — «семья». Даже если они выберутся отсюда, проводника нет, а без него нет и Новы. По крайней мере, не в Гнезде.       Шен дергается в тревожном сне, губы его что-то беззвучно шепчут. Подойти Нова боится. Да и не может. Чувство, будто ее прокрутили через мясорубку, затем нажали кнопку реверса и пустили через лезвия еще раз — вот, как ощущается испытанное из-за превиуса. Ловчая еще ближе — хотя куда уж ближе — подтягивает к себе колени, силясь обнять их, и опускает тяжелую голову на колени. Прикрывает глаза и пытается придумать, что сказать Шену, когда тот наконец проснется. «Я попала в ловушку» заранее обрекает ее на уничижительный взгляд. Нова еще одного такого не переживет, она твердо в этом уверена. «На нас напали» звучит сухо, неполноценно, выкидывая из картинки главный фактор — ее. Это из-за нее они здесь оказались, из-за нее вынуждены терпеть общество друг друга в закрытой камере под Ватиканом.       Она нарушила клятву.       В первый раз, когда пришла в Гнездо и соврала о собственном происхождении.       Во второй раз, когда коснулась Шена и отпрянула от промелькнувшей искры.       В третий раз, когда поняла, что хочет касаться его вновь и вновь, даже если пальцы от этого безвозвратно обгорят.       А потом она нарушила клятву опять. Теперь — клятву Церкви, отцу, всем своим убеждениям. Когда посмотрела в глаза Веспер и определилась, чью сторону хочет занимать.       Она пообещала ей, что не подведет. Можно ли считать это пятым клятвопреступлением?       Зашуршала одежда. Нова оторвала взгляд от коленей и посмотрела в сторону чернокнижника. На лице Шена мелькнуло непонимание, затем страх, затем злость. Черные глаза его впились в ловчую, брови насупились, он тут же зашипел — прямо над правым глазом чернел синяк, скулу рассекала тонкая линия капиллярной крови.       — Какого черта произошло? — медленно произнес он.       Нова, все еще не найдя, что именно сказать, сглотнула скопившуюся горькую слюну и поморщилась. Там был привкус металла от того, как она искусала внутреннюю сторону щек.       — Нас поймали. — она даже не узнала свой голос.       — Это, — Шен поднял руку с тяжелым железным браслетом. — Я уже понял. Как это произошло?       Он мазнул по ней взглядом, задержался на рубашке, выправленной из брюк с эмблемой магистериума — край белой хлопковой ткани знак организации закрывал.       Молчание отчего-то было громким и долгим, и Нова поняла, что отвечать на вопросы все же придется, хотя горло и начинало саднить от холода и глухого, так и не вырвавшегося тогда из нее крика. Кричать хотелось и сейчас, но сил будто бы не было даже на громкий разговор. К тому же в двадцати метрах от них должен был стоять надзиратель, тощий высокий мужчина с длинным шрамом, шедшим из под рубашки до самого виска, и холодным, нечитаемым взглядом.       — В той комнате оказался превиус, — пробормотала Нова. — Он сказал, что я должна войти в фата-моргану, чтобы увидеть, где хранится проводник. Но это была ловушка.       Шен тихо выругался. Это почему-то подняло настроение. Они были в полной заднице, возможно, на грани жизни и смерти, но ворчливому чернокнижнику и сейчас находилось время поворчать. Нове хотелось свободно улыбнуться этому проявлению шарма, хотелось оказаться к нему поближе, чтобы поделиться теплом. Вместо этого она стиснула зубы и закрыла глаза. Голова ее плавно перекатилась с колен к стене, и от прикосновения затылка к холодному камню по телу пробежали мурашки.       — Сколько времени?       — Я сама не знаю. Очнулась не многим раньше тебя.       Вновь стало тихо. Ей было хорошо так, с закрытыми глазами, потому что так они меньше слезились. Нова вновь врала: она очнулась давно, прошло больше двух часов, и она плакала уже трижды, каждый раз по-разному.       Первый плач ее был громкий, тогда она впервые увидела Шена рядом. Кровь на его костяшках высыхала мучительно долго. Тени играли с лицом в какую-то страшную игру: Нове показалось, что он не дышит, что это ее наказание — сидеть в одной камере с трупом чернокнижника, которого она не смогла защитить. Она плакала, громко всхлипывала и потратила на то много сил, пока пальцы ее, нащупав артерию, не убедились, что Шен живой.       Потом ей сделалось до того больно физически, что слезы побежали вновь. Остывшая в холодных катакомбах кожа горячие потоки с солью воспринимала, как трактор, который выпалывал нежную кожу. Нова зажимала зубы, шептала какие-то слова, чтобы себя успокоить, поглядывала на спящего Шена и молилась, чтобы тот не проснулся, пока слезы на ее щеках не высохнут. Не мог он видеть ее такой жалкой, слабой и побитой. Шен — не дева Мария, он бы не стал жалеть. Особенно шпионок Ватикана.       Потом она еще долго смотрела в его закрытые глаза и гадала, как сильно он ненавидит ее по шкале от «терпеть присутствие в Гнезде» до «никогда больше не подышать в ее сторону». Прикосновение к руке перед тем, как ловчая юркнула в комнату, было еще свежо. Нова вновь и вновь проводила замерзшими пальцами по предплечью, надеясь хоть на секунду вернуть то ощущение нужности. В третий раз она даже не заметила, как плачет.       Теперь же, когда глаза ее были прикрыты, а пальцы отбивали ритм какой-то детской песенки, лежа на коленях, плакать хотелось еще раз.       Шен молчал. А Нове было неистово больно от этого молчания, потому что в нем смешалось все, чего она так сильно боялась: и отчаяние, и страх, и ненависть. Вязкое, как переваренная рисовая каша, пространство между ними пахло отчуждением и смертью.       И вдруг Нова раскрыла глаза, явственно чувствуя то, что не чувствовала уже очень давно, — ярость.       Она вскочила на ноги и тут же пожалела: кровь, та, что осталась, сплошным потоком ринула вниз, колени подкосились. Схватившись за холодную железную решетку, удалось удержаться. Раскрыв глаза Нова обнаружила стоящего рядом, совсем близко, Шена. Он протягивал обе руки, но ее не касался, будто бы страхуя от падения, но все еще не решаясь дотронуться до этого куска предательства. Злость в Нове закипела, не согревая, а обжигая кипятком все внутренности.       — Мы умереть можем! — вскрикнула она. — Думаешь, они отпустят нас просто так теперь?       Шен выжидающе молчал, видимо, знал, что она свой гневный поток еще не закончила.       — И ты молчишь? Ты даже сейчас ничего не говоришь? Тебе приятно будет, черт побери? Когда меня привяжут к столбу, зальют керосином и подожгут, и я умру в священном огне революции и войны за справедливость, тогда тебе станет легче? Тогда ты посмотришь на меня?       — Успокойся. Никто не будет убивать ловчую времени.       Нова истерично захохотала. Был брошен камень за камнем, и лава все-таки треснула, надломилась, и на застывшей поверхности расползлась оранжевыми полосами госпожа Раздражение.       — Я и забыла, что я вовсе не человек, а оружие.       — Я не это вовсе имел ввиду, — Шен замотал головой, отвернулся и запустил ладони в длинные спутавшиеся волосы. — Ты зла и слышишь только то, что хочешь слышать.       — Я бы услышала другое, если бы ты говорил.       — Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что ты не виновата в том, что оказалась шпионкой? Я многое могу, Нова, но не врать. Ни тебе, ни самому себе.       Она тяжело вздохнула, оперлась на стену одним плечом и вдруг почувствовала, что в четвертый раз слеза скатывается по щеке. Лицо ловчая тут же спрятала, пальцы, холодные уже как лед, коснулись падающих щек и малость согрелись.       — Я просто хочу… — Нова покачала головой. — Не знаю я, чего хочу. Не умею знать.       Шен подошел ближе. Он двигался бесшумно для раненого, будто бы у вампиров учился ходить в тени, и почувствовала его приближение Нова разве что потому, что учуяла в вони мха и подземелий запах кедрового масла, запах Шена. Касания были неловкими, рвано-осторожными, как ребенок касается горячей кружки молока в первый раз в жизни. Сначала он отнял ее ладони от лица — они были мокрыми от слез и грязными от смазанной туши — потом поднял нежным движением ее лицо за подбородок. Нова медленно, с жалостью открыла глаза.       — Выбраться отсюда? — осторожно предположил чернокнижник, склонив голову на бок.       Нова рвано выдохнула.       — Хочу.       — Вернуться в Гнездо? — Шен почти шептал.       Нова утопала в этом шепоте. После нескольких дней молчания, после нескольких часов мучительного ожидания пробуждения она наконец чувствовала его прикосновения, чувствовала его дыхание непозволительно близко, и чувства эти вводили ее в смятение еще большее, чем прежде. И в стыд. Потому что она была клятвопреступницей, предательницей, шпионкой, воткнувшей в его грудь кинжал до самого сердца. Оно ведь у него было, да, иначе он бы не смотрел так сладко, так нежно, так по-болезненному приятно.       — Нова, — повторил он тверже. — Ты хочешь вернуться в Гнездо?       — Вы никогда не простите меня.       Ей показалось, что во взгляде его проявилась злость, которую он тут же замаскировал, закрыл от нее — или ее от злости — толстым электрическими щитом.       — Ты не можешь влиять на то, что чувствуют другие. Как не могла повлиять на то, что отец тебя лишь использовал.       На глаза ее навернулись слезы, внутри все обожгло от правдивости его слов, от того, как дотошно он вымерил, куда нанести удар и под каким углом будет больнее.       — Ты ведь хотела, чтобы он любил тебя? Все еще хочешь.       Нова против воли кивнула.       — Я делала все, что он скажет. Надеялась, что когда-нибудь этого будет достаточно.       — Нова, о, горе.       Шен убрал руку с подбородка и Нове на мгновение стало холодно. Будто бы от любого прикосновения его сразу становилось если не теплее, то просто лучше. И хотя прошло лишь несколько секунд, в голове уже проскользнуло: он уходит, и ты не можешь ничего сделать, потому что все, что бы ты не делала, будет недостаточно.       Но прикосновений не было всего ничего, а потом было — и сново стало лучше. Он коснулся ее талии, придвинув ближе, совсем к себе, и положил свободную руку на голову. Совершенно по-дурацки подумалось, как же хорошо, что чернокнижник не в пальто, иначе слезы соленые испортили бы дорогую ткань. Нова сначала неловко, не до конца веря в происходящее, прошлась кончиками пальцев по его спине, не задерживаясь на месте, а потом, убедившись, что Шен жив, что Шен обнимает ее, что он разговаривает с ней, сомкнула свои руки за его поясницей.       Дышать в унисон было легче. Его дыхание обжигало висок, ее — согревало холодную грудь с сердцем внутри.       — Я такой же клятвопреступник, как и ты. — произнес он. — Клялся, что убью, если узнаю в ближнем предателя. Что ничего не остановит меня.       Грудь Новы сдавила острая тоска.       — Но не смог.       Ловчая вдруг подумала: быть может, он потому ее выгнал? Боялся, что не удержится и убьет? Навредит? Но она же заслужила, не так ли?       — Ты имеешь полное право. — пробормотала она.       Нова надеялась, что он даже не обратит на этот неразборчивый говор внимания, но Шен отпрянул, как от удара током, крепко держа ее за плечи и засматриваясь в янтарные глаза.       — Не говори так. — отрезал он. — Я бы никогда не смог.       Она хотела поспорить. Хотела сказать, что все те часы, проведенные в тишине и тягучей, как жвачка, отчужденности, она все-таки заслужила. Что это было больно, неприятно, как расковырять почти зажившую рану, но это будто бы было справедливо. И что она рада, что он говорил, что он разделял с ней нежные касания и был готов дать больше — но что она понимала необходимость этих изощренных пыточных мер. Шен пресек разговор быстрым прикосновением своих губ к ее лбу. Шершавая кожа на них будто бы заклеймила Нову еще раз.       — Я готов быть клятвопреступником, если ты захочешь вернуться в Гнездо. — проговорил он бархатно, и Нова потерялась окончательно. — Мне достаточно тебя.       Губы свернулись в тонкую полоску, затем расправились и уголки их поползли вверх. Достаточно. Ему достаточно ее.       Он поймал ее улыбку собственными губами, и Нова слишком просто поддалась, слишком быстро ответила на поцелуй, горький, как цитрусовая цедра, и сладкий, как мороженное, тайком утащенное без ведома Мари-Луизы. Но в той краже не было такого предвкушения, не было такого безропотного вдохновения, такой чистой, необъятной любви, как тут, когда она крала поцелуй за поцелуем у холодного, бессердечного чернокнижника, который показал ей сердце в сундуке под тысячью печатями. Рука Шена как-то незаметно, но безупречно правильно легла на ее затылок, поцелуи стали глубже, настойчивее, холод в пальцах ловчей уходил с каждым прикосновением все дальше и дальше.       Нова рвано выдохнула в губы — у нее закончился воздух, и будь она в лучшей форме, она бы продолжила, наполнив легкие кислородом, целоваться с ним дальше. Но ноги слабели. Она нервно дернула руками в попытках найти присутствие, но оказалась слепым котенком, барахтающимся в бескрайнем море.       — Мы с этим разберемся. — он читал мысли, иногда казалось Нове, и говорил всегда верное, правильное, уничижительно точное. — Присядь.       Скамья жалобно скрипнула, слегка прогибаясь под весом двух тел. Шен опустил ее на колени, бережно убирая со лба прилипшие пряди. Как же чертовски ужасно она сейчас выглядела! Если ощущения еще можно было прочувствовать, то зеркал в катакомбах не было. Нова взяла его за руку обоими ладонями и поднесла к груди, к сердцу, которое неровно билось от холода, страха и всеобъемлющего чувства благодарности.       — В этот раз сбежать будет не так просто. — констатировала она.       — В этот раз мотивация сильнее.       — Так хочется добыть проводник?       Шен посмотрел на нее внимательно, а затем усмехнулся как-то совсем уж по-дедовски, закатил глаза. Свободная рука его блуждала то по волосам Новы, то по ее плечам в жалких попытках согреть ловчую.       — Проводник — это желание Веспер.       — Значит, твое желание — это свобода?       — Почти, — уклончиво произнес чернокнижник. — Мы так и не выяснили, чего хочешь ты, ловчая.       Нова вздрогнула, не то от холода, не то от серьезности русла, в которое они влетели на разваливающейся и переполненной чувствами лодке.       Ответа не последовало — она не успела сформулировать мысль, когда к камере подошел тощий высокий надзиратель. Нова вновь посмотрела на его шрам, замечая неровные, почти обугленные края и воспаленно красный цвет. Черная форма ему не шла, добавляла возраст, без которого надзиратель и так имел какую-то необъяснимую острую ауру. Шен напрягся, высвободил руку и выпрямился.       — Вам надобно молчать, отребья. — голос надзирателя звонкой монетой упал на пол, долго крутясь на месте и отдаваясь в самых далеких уголках их сознания. — Скоро за вами придет священник, может, отпустите грехи перед тем, как вас забьют, гребаные изуверы.       Нова сглотнула. Жизнь, еще прежде наполненная светлыми красками надежды, свернулась, как горькое молоко. Толку было от их разговоров, если усилиями магистериума — усилиями ее отца — они все равно лишатся головы? Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через неделю. Страданиям и мучениям ее и вправду придет конец. Но не тот, что в сказках и легендах, а тот, что в криминальной колонке газет.       Покосившись на Шена, ловчая заметила, как он внимательно следит за отошедшим восвояси надзирателем, ищет слабые места, присматривает, куда бы бросить заклятье немоты, чтобы язык у тощего дурака окончательно отсох. Нова подняла руку и коснулась его подбородка. Чернокнижник вновь вернулся к ней, но разум все равно остался там — за решеткой.       — О чем ты думаешь? — прошептала Нова.       — Нам нужно как-то выбраться. Тебе нужна помощь.       Да, было бы славно. Голова ее уже кружилась в латинском танце где-то в бессознательном.       — Я не перенесу портал.       — Значит, я понесу тебя на руках.       Нова наигранно ахнула.       — Как в сказках? Сама романтика.       Шен по-доброму усмехнулся.       — Цени, пока я добрый.       Послышался скрежет металла, отдавшийся в ее голове болезненными коликами. Нова зашипела, зажмурилась и во рту ее стало как-то желчно-солено, как в первые минуты после отравления. Она почувствовала, как недоброе волнение накрывает ее, и каждая волна была все сильнее и сильнее. Шен тоже это почувствовал — как ее накрывает — и нервно выругался.       Шаги прекратились.       Вот и все, подумала Нова. Исповедь — а за ней смерть. Как и полагается клятвопреступникам.       — Они особо опасны, — скрипящим голосом вторил надзиратель. — Уверены, что справитесь втроем?       Кто-то раскатисто рассмеялся, но быстро замолк, видимо, смущенный взглядом стоящих рядом.       — Отец пожелал поговорить с ними лично.       Нова вдруг распахнула глаза и, борясь с головокружением, привстала на локтях. Чернокнижник вытянутой струной выглядел, но промолчал, даже когда она посмотрела на него с полными внезапно появившейся надежды глазами.       Двери лязгнули, внутрь зашли два служителя магистериума. Один из них усмехнулся, глядя на неопрятную форму лже-коллег, но не проронил ни слова. Другой, устало вздохнув, прокрутил в руках две пары наручников. Металл сверкнул под лампочками и затрясся в воздухе.       — Встаем, оба.       Шен встал первым, заслоняя ее собой.       — И не геройствуем. — вкрадчиво произнес второй надзиратель.       Осторожно, опираясь на скамейку, Нова встала рядом с чернокнижником, соприкоснувшись с его рукой холодными пальцами.       Все будет хорошо, одними губами произнесла она.              Шен нахмурился, но повиновался.       Вслед на надзирателем с усмешкой — и, видимо, раскатистым хохотом — они вышли из камеры. Нова сразу сощурилась: света хоть и было едва больше, он обжигающей пленкой лег ей на глаза. Чернокнижник шел первым, внимательно глядя по сторонам, сосредоточено ища лазейки. Бредшая за ним ловчая, напоминавшая сейчас скорее бледную копию самой себя, успевала лишь додумывать, куда поворачивать в случае, если Шен решит устроить несанкционированные бои с магистериумом прямо здесь. Впрочем, она надеялась, что до этого не дойдет.       Спустя время, что в ее состоянии показалось Нове вечностью, они очутились у кабинета в конце коридора, с железной темно-синей дверью, которая непозволительно легко отворилась, пуская их внутрь. Убранство по ту сторону было не вычурным, скорее, монастырским. Голые серые стены в нескольких местах украшали иконы и фрески, в центре кабинета стоял длинный стол с одним стулом с одной стороны и двумя скамьями по другую. На столе красовались кипы бумаг, свернутые пергаменты и две раскрытые папки: одна черного, другая красного цвета. Шена усадили за одну скамью, а ее подтолкнули дальше, ко второй. И хотя расстояние между ними было едва равно метру, Нова воспринимала эту сотню сантиметров настоящей пропастью.       Щелкнул ключ, Шен сжал челюсти, приготовившись к худшему.       — У нас мало времени. — встревоженно произнес Ренато.       — Очевидно, — прохрипела ловчая; голос к тому моменту у нее совсем пропал.       — Чаю, — попросил священник.       Он закрыл черную папку и кинул ее в ящик, после чего достал из красной несколько фотографий и протянул чернокнижнику. В тот же момент один из сотрудников магистериума избавил ее от наручников, а другой поставил на край стола горячую жидкость. Это слабо напоминало улун Шена, который так не хватало Нове в последнее время, но она поглотила воду, как живительную влагу, взглядом потребовав еще.       Шен, пребывая в смятении, посмотрел на нее хмуро, не произнося ни слова. Нова прокашлялась.       — Я ему доверяю. Он на моей стороне.       Ренато понимающе кивнул.       — Камеры видеонаблюдения засекли вас лишь у входа в коридор, кадры размыты. Сложно сказать, кто на них изображен, только если вас не видели вживую.       — Тот тощий хрыч у камеры нас запомнил. — наконец произнес Шен; наручники на нем лязгнули и он потер места, соприкасавшиеся с железом, не сводя с Новы взгляд. — Он поможет нам выбраться?       — Я…       Но Шену было неинтересно, что ответил блондин в рясе. Он внимательно смотрел только на нее, выискивая ответы на свои какие-то вопросы во взгляде, в жестах, в голосе. Нова постаралась представить, как все это выглядит в его ретроспективе, и ужаснулась. Не думает же он, что она вновь предаст его?       — Он поможет нам. Ренато, вы ведь нам поможете? — ловчая отвечала спокойно, нарочито медленно и вкрадчиво; слова давались ей тяжело, может, потому что просить о помощи казалось чем-то противоестественным, может, потому что просила о помощи она церковнослужителя; Ренато кивнул. — Спасибо. А они?...       Она посмотрела на двух мужчин в форме магистериума.       — Не только вам я достал фальшивую форму.       Это позабавило ее настолько, что Нова вымученно улыбнулась.       План был прост, и в этом было его очарование. Противостоять опытному чернокнижнику и ловчей времени — вещь сложная, на это нужны силы и выносливость, которых у хрупкого священника нет. Из кабинета с синей дверью вел и еще один коридор. После того, как Ренато настойчиво всунул им теплой одежды и дал переодеться (ловчая не упустила возможность вскользь поглядеть на голую спину Шена), два фальшивых работника магистериума вывели их в другую часть катакомб, не связанных с тюрьмой. Здесь уже не пахло смертью, и в животе Новы разливалось теплое чувство надежды. Или горячий чай. Она все еще не чувствовала собственных пальцев — они дрожали в каком-то чужеродном ритме, будто бы выстукивая порядок нот. Время погодя Шен взял ее ладонь в свою руку, и они продолжили путь по катакомбам рядом друг с другом. Грудь его то нервно вздымалась, то дергалась от посторонних звуков, и в такие моменты он неосознанно — Нова не могла говорить за его осознанность — делал шаг больше, оказываясь несколько перед ней. Это не могло не заставить улыбаться. Вскоре они достигли выхода — низкого проема, ведущего в канализационные системы, откуда они и сами могли выйти на Гнездо.       Проводники как-то быстро исчезли в других коридорах, и Нова осталась наедине с чернокнижником. Он опустил голову как-то виновато и усмехнулся.       — Я думал… — начал он и запнулся. — Ты так порадовалась, когда услышала про отца. Я думал…       — Что я вновь перейду на его сторону?       Он горько улыбнулся.       Нова лишь сильнее сжала свои пальцы вокруг его большой руки, улыбнувшись в ответ искренне.       — Моя тоска по нему скоро пройдет. — убедительно произнесла она. — Мне достаточно тебя.       Глаза чернокнижника заблестели.       Они вышли на солнце, а катакомбы с камерой окончательно остались позади.