«Давид, зайди ко мне. Есть серьезный разговор»
сообщение доставлено в 19:32
Одри дрожащими пальцами едва сумела настрочить сообщение — лаконичное, но жизненно необходимое. Экран телефона погас, она прижала его к груди, как самое драгоценное сокровище, шепча словно молитву «ответь, пожалуйста, ответь». Она ждала и боялась одновременно назначенной встречи, прокручивала в воображении этот диалог столько раз… и все же, и все же… Девушка сдавленно вздрогнула от вибрации смартфона в руках, с трудом подавив иррациональную панику при прочтении уведомления:«Уже иду»
сообщение доставлено в 19:34
В инстинктивном защитном жесте положила ладонь на низ живота — едва-едва округлившийся, из-за чего мысленно выругалась на себя саму. Если бы не проницательность Фел, и дальше бы пребывала в неведении, ведь никаких типичных симптомов, указывающих на беременность, не наблюдалось. Одри не страдала от утреннего токсикоза, а задержку менструации списала на стресс — не впервые с их бешеной работой такое происходит. Не сразу сообразила сделать тест, очевидно показавший две полоски — и в насмешку указывающий на срок, когда прерывать беременность уже оказалось поздновато. Шок сменился радостью и легким волнением из-за того, как отреагирует Давид на эту новость. С другой стороны, Одри была уверена — он будет рад не меньше, и это успокаивало все тревоги. И наверняка знала: они оба постараются стать самыми лучшими родителями для своего ребенка, научатся на ошибках собственных предков и будут безгранично любить его. Засыпая в промозглых стенах приюта, маленькая Одри мечтала о собственном доме и большой семье. Представляла себя красивой невестой в белоснежном платье. Обещала, что обязательно выйдет замуж за лучшего мужчину, который будет любить ее и никогда не даст в обиду, как родной отец. А потом у них обязательно появятся дети — двое или трое, самые красивые и умные. Маленькая Одри воображала, что у нее первой обязательно родится дочка, а потом и сын. Взрослая же Одри хрипло усмехнулась, закатывая глаза: «Только пункт со свадьбой как-то упустили». Девушка ощутимо вздрогнула от звука открывающейся двери и резко обернулась, убирая руку от живота — на пороге спальни, задумчиво хмурясь, застыл Давид. Беглым взглядом оглядев бледную, но робко и — не побоится этого слова — счастливо улыбающуюся коллегу, он растерянно хмыкнул, закрывая за собой дверь. — Звала, ведьмочка? — от столь небрежного вопроса, казалось, ноги Одри подкашивались сами собой, а волнение сдавливало грудную клетку. Давид не мог этого не заметить и стремительно подошел ближе, аккуратно придерживая ее за талию. — Тебе плохо? Выглядишь бледной, может, Микаэля позвать? — Нет-нет, я… — столкнувшись со встревоженным взглядом голубых глаз, оценщица выдохнула, прикрыв глаза и улыбнувшись уголками губ — знакомый древесный аромат с едва уловимыми нотками виски успокаивал. Она ненавязчиво прижалась к мужчине, положив голову на сильное плечо. — Все хорошо, милый. Правда. Давид ощутимо напрягся в попытке сложить кусочки разрозненного паззла воедино — тщетно. Но все же не желая признавать поражения, адвокат задумчиво нахмурился, с нежностью проводя ладонью по шелковистым каштановым волосам. Сейчас Одри казалась отчего-то совсем маленькой и хрупкой, словно искала в нем защиты от враждебного окружающего мира. — Ты написала про серьезный разговор, — облегченно выдохнув, мужчина усмехнулся, — Не стоит так пугать, если просто хотела повидаться. Одри как-то вяло отдалилась, ласково положив руку на разгоряченную грудь — даже сквозь плотную ткань пиджака слышала мерное сердцебиение. Невольно засмотревшись на идеальные черты лица своего мужчины, — сильный подбородок, ясные небесные глаза, плутовая и в то же время беззлобная улыбка — она зарделась, как влюбленная девчонка, отводя взгляд в сторону и не прекращая улыбаться. — Вообще-то… серьезный разговор есть, Давид. Вернее, новость. Он выжидающе замер: — Теряюсь в догадках, ведьмочка. Не томи уже. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Собравшись с силами, Одри смущенно посмотрела в его растерянное лицо. Сейчас… сейчас их жизни изменятся — в лучшую сторону, как она искренне надеялась. Ведь после пережитых ужасов, после кошмаров культа они заслужили немного покоя и счастья?.. — Я жду ребенка. Три простых слова. Разделивших их жизнь на «до» и «после». Сделавшие их ближе, чем когда-либо ранее. Она застыла мраморным изваянием, с тревогой наблюдая за сменяющейся гаммой эмоций на выразительном загорелом лице — даже, казалось, забыла, как дышать в ожидании ответа. Искра растерянности во взгляде, словно Давид не до конца верил услышанному, но удостоверился, мельком взглянув на ее нежную искреннюю улыбку. Мимолетное просветление счастья, что — к вящей надежде Одри — слишком быстро сменилось смертельной бледностью маски ужаса. — Как давно? Девушка отшатнулась, как будто получила незримую звонкую оплеуху столь ледяным вопросом — Давид не злился, нет, в его голосе и взгляде она не видела ни грамма злости или разочарования. Но страх… могла поклясться, что никогда не видела самоуверенного и вечно улыбчивого адвоката настолько испуганным. — Что… Одри робкой ланью замерла, когда Давид схватил излишне резко за хрупкие плечи, не прекращая обезумевшим от невыраженного ужаса смотреть в упор на возлюбленную. — Какой срок, Одри? — практически прорычал тот, едва ли ни встряхивая ее. Оценщица возмущенно поперхнулась, скинув чужие руки с плеч и сделав выверенный шаг назад — в попытке скрыть разочарование и страх из-за непредвиденной реакции любимого за гневом. Одри. Не ведьмочка. — Если не рад, так бы сразу и сказал, — процедила сквозь зубы девушка дрожащим голосом. Уже ощущала обжигающие слезы, зреющие на ресницах, и обостряющееся желание развернуться и уйти. Как можно дальше, может, в сад выйти прогуляться… дать там волю слезам ярости и обиды. — Нечего хватать так. — Я не… — Давид сдавленно взвыл, до боли вцепившись в кудрявые волосы — еще немного и выдрал бы парочку локонов, чтоб как-то привести себя в чувство. Поддался эмоциям еще и ее напугал, хорош отец. Протяжно выдохнув, он с самым несчастным видом побитой собаки внимательно взирал на настороженную возлюбленную. Бархатный голос растерял прежний опасный коктейль из ужаса и безумной злости, осталась лишь смертельная усталость и невысказанная… боль? — Ведьмочка моя… я очень рад, поверь. — С трудом верится, — ответно огрызнулась Одри, на что он отрешенно помотал головой и неуверенно протянул руку к ней, будто спрашивая разрешения прикоснуться, обнять. Но та отвела взгляд, из-за чего Давид слишком обреченно выдохнул, прикрыв глаза. Повисшее молчание он нарушил первым. — Я неспроста спросил о сроке. — На аборт отправить хочешь? — змеей прошипела оценщица. Многозначительное молчание морозным хладом остудило прежние ростки нежности, беспощадно разбило вдребезги уверенность в светлом будущем и том, что уж ее молодой человек был бы рад стать отцом. — Одри… Он даже не вздрогнул, когда та вперила в него разъяренный взгляд ядовитой зелени ведьмовских глаз. За считанные минуты их разговора цветущий и довольный жизнью Давид превратился в тень прежнего себя — слишком осунувшийся, слишком уставший, будто постаревший на несколько лет. — Ты ведь уже на третьем месяце… не так ли? Или около того, — она удивленно вскинула брови. — Откуда ты узнал? Улыбка вышла слишком вымученной — и за ней скрывалось слишком много потаенной боли и скорби. Обыкновенно лучезарный и заливисто смеющийся, Одри не узнавала Давида. Ее Давида, который находил повод посмеяться даже в самой безвыходной ситуации, умел ее развеселить, но сейчас… казалось бы, в самый радостный для них обоих миг… Безжизненной тенью он подошел к ней ближе, слабо и будто бы даже обессиленно обнимая за талию, из-за чего Одри сильнее укрепилась в своих подозрениях — что-то не так. И как бы ни силилась разглядеть хоть смутную догадку, а в столь родных небесных глазах видела лишь топящую с головой нежность в странном сочетании с… отчаянием? разочарованием? Что это за чувство? Что? — Ведьмочка моя, — сдавленным шепотом произнес Давид, ненавязчиво утягивая в спасительные объятия — злость как рукой сняло, Одри не сразу почувствовала, что дрожит. Гложущее нехорошее предчувствие сдавило глотку подступающими слезами, но иррационально она чувствовала уверенную поддержку в древесном аромате и нежном взгляде. — Неужели ты правда думала, что я буду не рад нашему ребенку? — Давид слишком горько усмехнулся, — Если бы все было так просто, я бы уже давно на седьмом небе от счастья был. — Если бы было просто? Разве есть трудности? — глухо сглотнув, озвучила она тревожные мысли вслух — уже предугадывая, что ответ ей не понравится. Оказалось, даже близко не представляла, насколько не понравится. В скорбной тишине Давид положил подбородок на ее макушку, с трудом заставив себя сказать застрявшие в горле слова — звучащие предсмертным хрипом. И одновременно с тем смертным приговором: — Одри, я больше не слышу голосов, — она пораженно застыла, — Ни одного. Примерно уже как месяца три. Мозаика сложилась искусно ровно: радость будущего отцовства, омраченная наследственным проклятием рода соломонова. Вот, в чем истинная причина ужаса из-за новости о беременности — Давид определенно растерялся, но был несомненно счастлив избавиться от назойливых соседей в голове. До сего момента. Девушка стеклянным взглядом посмотрела прямо в осунувшееся посеревшее лицо — и в то же время сквозь него, в попытке осознать оглушительным набатом колокола прозвучавшие слова. И с каждым мгновением липкие щупальца страха замогильным хладом опутывали сердце, что не так давно билось в трепетной радости. А над светлым и беззаботным будущим, где они с Давидом окончательно станут одной семьей, где у них будет ребенок, сгущались кошмарно черные тучи. — Ты… ты думаешь, что… Он лишь крепче стиснул ее в объятиях, виновато зажмурившись: — Теперь уверен. К сожалению. Сомнений не осталось, они растаяли росой поутру — если Давид больше не слышит демонический безумный глас, значит теперь наследственное проклятие сосуда Гоэтии выбрало новое пристанище. То, что должно было стать их радостью и отрадой, что должно было расцвести под сердцем Одри плодом искренней любви, в которую она только поверила вновь, но у судьбы свое, изощренное чувство юмора. Слова излишни. Ей оставалось только уткнуться — будто ища какого-то утешения, какого-то мизерного шанса на спасение — в ворот его рубашки, пропахшей терпким виски, ощущая жгучую горечь соленых слез и сдерживая отчаянный вопль раненого зверя. А ему оставалось лишь крепче прижать к себе любимую ведьму и не отпускать — гладить по волосам в попытке скрыть дрожь ярости на самого себя, пока она не успокоится, пока не придет в себя после ужасающего откровения. Давид голосов больше не слышит, потому что теперь демоны не с ним. Теперь они обрекли на кошмарное существование, лишь отдаленно возможное назвать «жизнью», их с Одри нерожденное дитя.