Амнезия

      Дача казалась старой и покосившейся. Так оно на самом деле и было, но веранда, освещенная желтым светом, выглядела по-рождественски маняще и празднично. Андрей перекинул руку через калитку и повернул разбухшую после дождя с ураганом деревянную щеколду. Решетчатая дверца скрипнула и самоходом отстранилась от столбов.       — Дед! — крикнул он в сторону дома. — Это я, не пугайся!       До веранды с крыльцом нужно было пройти десяток шагов по сырой дорожке, за это время дверь домика распахнулась и на дорожку упал прямоугольник света.       — Было бы чего пугаться, — сварливо отозвался голос деда. — Там лужа у крылечка, осторожнее.       Андрей перескочил лужу и оказался на ступенях. Доски крыльца были почти новыми, они сами с Мариной его оплачивали и следили, как пристраивают, первичное давно сгнило, опасно стало даже наступать.       — Не спишь? — глупый вопрос, но надо же с чего-то начинать, если уж примчался на ночь глядя.       Дед усмехнулся в седую поросль вокруг рта.       — Сам-то как думаешь? Есть варианты?       Андрей тоже улыбнулся, пошел следом за спиной в ватной безрукавке.       — Сколько тебя помню, ты всегда поздно ложился, — сказал он синей стеганке. — Полуночник. Мы вот с Маринкой жаворонки, рано ложимся, рано встаем.       — Кто рано встает, тому бог дает, — дед пошаркал подошвами о тряпку у порога, прошел к столу, потрогал чайник на плитке, жестяной, тоже старый, но исправно служивший уже лет тридцать. — Тебе налить? Или чего покрепче?       — Покрепче нельзя, машину оставил у магазина. Сюда к тебе не проедешь, после урагана до поворота все сучьями завалило. Напомни вызвать пильщиков, когда погода наладится.       Дед махнул рукой.       — Не надо. Пусть лежат, все равно сюда никто не ездит. Кроме тебя.       При последних словах дед кивком головы поощрил Андрея говорить. Тот кашлянул.       — Мне тоже, знаешь… Это только бешеной, как говорится, собаке семь верст не крюк. Каждый день не наездишься.       — А я не прошу, — под чайником голубым веселым огоньком загорелся газ, баллон с которым стоял в углу веранды, соединяясь с плитой тонкой живительной трубкой. — Ты что думаешь, я обижаюсь, что вы редко ездите? Наоборот, не едете — значит, все хорошо у вас, жизнь идет. Я только рад.       Андрей уселся в кресло, клетчатая обивка которого прохудилась немного на спинке, но еще держалась. Делали же раньше, умели. А у них вот новое кресло год выдержало — и в перетяжку пришлось сдавать. Одноразовые вещи...       — Странно как-то, — сказал он, выдергивая торчащую нитку из кресла. — Ведь ты еще не такой старый, чтобы тут хорониться. Многие звезды в твоем возрасте на молодых женятся да детей рожают. Планы на будущее строят.       — Это все от страха, Андрюш, — дед погасил газ под свистящим чайником и полез в верхний шкаф за чашками. — Знаешь, когда становишься старым? Когда понимаешь, что будущего больше нет, остается только здесь и сейчас. У молодых все впереди, как дорога без конца, а у нас перспектива пропадает. Вот и твои звезды ее тоже не видят, хорохорятся напоказ, а на самом деле смерти боятся.       — Почему сразу смерти? Может быть, жизнь любят?       — Чем любят-то? — на клеенку явились две чайные кружки, обе привезенные деду Андреем и Мариной из турпоездок, одна из Греции, вторая из Италии. — Жизнь, она как баба: чтобы ее любить, силы нужны. А их, Андрюшенька, с каждым годом все меньше становится. Приходится выбирать, на что потратишь.       — И что ты выбираешь? — Андрей взял за хвостик чайный пакетик и несколько раз поднял и опустил в кипяток. — Понятно, что косить участок энергозатратно, но из остального?       — А что немедленно удовольствие приносит. — Дед уселся напротив со своей чашкой и потянулся за сушкой в вазочке, они там лежали вперемешку с конфетами. — Это, знаешь, трудная задача, найти такое дело. После пятидесяти все становится скучным, сначала помаленьку, а чем дальше, тем больше. Кино смотришь — не трогает, книжку возьмешь — неинтересно, интернет откроешь — вообще диву даешься, откуда там такое поналезло. Да и с живыми людьми тоже скучно, ничего нового рассказать не могут, все уже было. Потому и кино с книжками в основном про молодых, которые куда-то бегут, что-то делают, чего-то хотят, ругаются, дерутся, спорят, влюбляются. Если бы кто про старика написал книжку, то вышло бы, что он всю книгу сидит на крылечке да на закат смотрит.       — Ну? — поддразнил его Андрей. — Ты же знаешь, я писатель, так что давай свою идею, я попробую. Сидит на крылечке, на закат смотрит — неплохая завязка. А дальше что?       — Ничего, — фыркнул дед. — Думает.       — О жизни?       — Нет. О том, увидит он завтрашний закат или нет. Какая-никакая, а все же интрига.       — На этом сюжет не построишь, — Андрей тоже взял сушку, она хрустнула у него в кулаке и распалась на четыре части. — Динамика нужна. Хотя бы в мыслях.       — Нет в старости никакой динамики в мыслях, — отмахнулся дед. — Жаль, смолоду никто не говорит, никто не предупреждает. Что мир вокруг тебя замедляется. Вот я и думаю — может, мир крутится, пока мы сами вращаемся? А как мы останавливаемся, так и он тоже?       — Это ты про теорию жизни в матрице? — сушки были твердыми, как камень, но Андрей справился. — Про то, что когда мы куда-то не смотрим, там ничего не существует?       — А что, есть такая теория? — дед приподнял брови.       — Конечно. Что все мы живем в симуляции реальности, у которой есть прорехи в графике, потому некоторые люди и замечают это. Которые внимательные. А которые невнимательные, те за всю жизнь ничего не видят.       — Ну и зачем такая симуляция? — дед отставил чашку, чтобы упереться подбородком в сложенные замком руки. — Для чего ее создали?       Андрей пожал плечами.       — Чтобы ответить, надо знать, кто ее создал, а мы не знаем. Инопланетяне, бог или какой-то искусственный интеллект, версий много. Зато и выбрать можно любую, какая нравится.       — Ну, в бога я уже старый верить, я еще коммунистов застал, пришельцев этих тоже отродясь не видел, а про интеллект интересно. Это что, гигантский компьютер?       — Вроде того. Размером со вселенную. Квантовый.       — А мы, значит, компьютерные человечки?       — Ну… — Андрей задумался, как бы до деда донести сложные понятия современной фантастики, в которой он был не последним человеком. — Да. Как персонажи. Только за кого-то живой человек играет, а кто-то фоновый и за него играет компьютер. Создает видимость. А со стороны все одинаковые.       Дед засмеялся.       — Забавно, — сказал он. — Помню, был у нас такой работничек в НИИ в свое время, Гусев. Сидел, зарплату получал, что-то делал, когда ни приди на работу — он всегда на месте. Говорил, что жаворонок, вроде тебя.       — Только люди про себя правды не знают, думают, что они нормальные. У них семьи, дети бывают, дачи вот тоже. Просто они себя помнят только в то время, когда кто-то с ними рядом был, с кем надо было взаимодействовать. А когда никого нет, они как бы замирают. И не помнят ничего об этом моменте.       — Федорович, сосед, говорил, что много забывать стал, — неожиданно сказал дед. — Дети уехали за границу лет десять назад, а для него как будто вчера было. Правда, говорит, лиц их не помню. Когда разговариваю по скайпу — узнаю. Выключаю — и все, пусто. Как будто выдумал все.       — Бывает, — не стал спорить Андрей. — Мозг штука непонятная, иногда разрушается раньше тела, а с чего, почему — никто не знает. Я, собственно, потому и приехал. Скоро зима, в садоводстве никого не останется, может переедешь к нам? Маринка рада будет, она тебя любит. Павлик с Настей тоже. Комната есть свободная.       — Чего вдруг? — дед отправил в рот одну из конфет и запил чаем. — А комната свободная вам нужнее, Павлуша скоро жену в дом приведет.       — Скажешь тоже, скоро, — Андрей поморщился. — Ему же только четырнадцать.       — Ну, еще пару лет — и жениться можно будет. Дело молодое.       — Дед, у нас с Маринкой сердце не на месте, когда думаем, что ты тут один сидишь, без отопления центрального, с этими баллонами газовыми, с ураганами, которые деревья валят да связь отключают. В городе недавно человека таким вот деревом поваленным убило. А у тебя крыша хлипкая. Разве не хочется удобств в твоем возрасте? Чтобы вода горячая из крана, чтобы туалет теплый?       — Я тебя что-то не пойму, Андрюш, — дед сдвинул морщины на лбу. — Четыре человека семья, большая по нынешним временам, неужели скучно?       — Да не в этом дело, а… — Андрей поискал слово. — Не по себе как-то. Ты — тут, мы — там. Место здесь глухое, вдруг воры залезут? Нападут? Ограбят?       — Что им тут красть? Дрова? Плитку мою старую?       — Вот и плитка у тебя старая, — ухватился Андрей за подвернувшуюся соломинку. — А у нас электрическая, пять конфорок. И духовка. И микроволновка. И кухня-гостиная.       — А у меня, слышь, Филька вот завелся, — дед погладил вскочившего на колени кота. — Сам пришел. Еще летом приблудился откуда-то, я поспрашивал — ничейный вроде. Не нашелся хозяин, а может выбросили. Мы с ним вдвоем тут кукуем. Ест он мало, непривередливый. Колбасой его кормлю, из магазина нашего.       Андрей раздраженно посмотрел на полосатую морду, торчащую над столом с явным умыслом что-то стянуть.       — Ну, бери и Фильку с собой, — великодушно разрешил он. — Купим ему лоток с хорошим наполнителем, запаха не будет.       — Станет он тебе в лоток ходить, когда он к лесу привычный. Лес-то вот, рядом.       — Дед, ну ты почему такой упрямый, а? — в голосе Андрея прозвучала досада. — А если у тебя сердце прихватит, скорую тебе Филька вызовет, что ли? Или упадешь и сломаешь что-то? Кто тебе еду приготовит и подаст? Кто в туалет отведет?       — Как-то до сих пор на своих ногах держался, надеюсь, и дальше устою. А если сердце, то значит, судьба такая. Похоронишь — да и дело с концом. Тут дешевле, места много на кладбище, церемонии я не люблю.       Андрей взъерошил волосы на висках кулаками в поисках аргументов.       — У нас дом большой, многоквартирный, — напомнил он. — Площадка рядом, скамеечки. Найдешь себе друзей по возрасту.       — Зачем? — дед погладил кошачью усатую морду по переносице, скользя пальцами между ушей и обратно. — В моем возрасте, Андрюха, говорить даже с друзьями не о чем, понимаешь? Не потому, что сказать нечего, а потому что смысла не видишь в болтовне, бесполезная она — ни тебе неинтересны чужие новости, ни твои кому-то еще. Да и какие у стариков новости? Погода да болезни, больше ничего не меняется. Или тебе деньги нужны, дачу продать хочешь?       — Дед, ну ты совсем уже? — рассердился Андрей. — За кого нас держишь? Да твоя дача с участком вместе и трехсот тысяч не стоит, у меня на кредитной карте лимит больше, если уж на то пошло.       — Тогда о чем мы говорим?       — О том, что я без тебя не уеду.       Дед взял кота на руки и понес его в комнату, расположенную за печью, хотя комнатой это в полном смысле слова не было — вокруг печи можно было пройти хороводом. Железная советская кровать с панцирной сеткой приняла разомлевшего Фильку в объятья из горки подушек, а дед вернулся в кухню.       — Темнишь ты что-то Андрюша, — сказал он, усаживаясь обратно на табурет. — Ходишь вокруг да около. Сказал бы прямо, легче было бы и тебе, и мне. Я же вижу.       — Тебя не обманешь.       Андрей криво усмехнулся, хотел весело, да не вышло. Может оно и лучше, когда прямо. Свои же люди.       — Дед, скажи, а ты случайно не помнишь, что я делал с тринадцати до семнадцати? — он поднял глаза, но встречного взгляда не увидел, очки на носу деда бликовали от лампы, казалось, что они горят как у терминатора в фильме. — Ну, то есть в школу ходил, понятное дело, фотографии есть в альбоме общие с классом, а в остальное время? Может, дружил с кем или влюбился в кого? Или курить пробовал? Не помнишь?       Дед пристально посмотрел на Андрея.       — Ишь ты, — тихо сказал он. — Задал задачку. Так с разбегу-то и не скажешь…       — Не прошу с разбегу. Я вот тебе блокнот принес, — Андрей вытащил из-за гашника брюк теплую и смятую тетрадь в клетку формата а-четыре с надписью вензелями «Бизнес-тетрадь». — Ну, знаешь, как бывает, сидишь в туалете и вдруг накатило воспоминание. Чтобы не забыть, надо записать. Не запишешь, так через полчаса ничего не вспомнишь. И что вспомнил что-то тоже забудешь, и что именно…       Андрей спутался, махнул рукой.       — Вот карандаш вложен, там внутри грифели, кончился один, ты следующий выдави. А то стержни в ручках быстро кончаются и всегда не вовремя.       — Книги свои тоже в таких пишешь? — дед оглядел тетрадь и даже пролистнул страницы, коих было девяносто шесть.       — Нет, сейчас все в компьютерах пишут. Да неважно это. Дед, ты мою просьбу выполнишь?       — Выполню, если расскажешь, что с тобой стряслось. Диагноз какой-то поставили?       — Нет, — Андрей покрутил головой по сторонам. — Пока нет. Это я сам заметил. До шести лет пару фрагментов помню всего, с шести лет побольше, потому что садик хотел побыстрее закончить и в школу пойти. Начальную школу лучше помню, среднюю фрагментами, а с седьмого провал какой-то. Пятно слепое. Четыре года жизни как корова языком слизнула. И Маринка мне не помощница, потому что она в другой школе училась, мы с ней только в институте познакомились.       — Ты тогда читал много вроде, — сказал дед. — Может, потому и не помнишь, что все силы на книги ушли? Умственная жизнь, она такая, реальную совсем вытесняет. Мозг в две смены шабашит, а что там тело делает, ему неинтересно.       — А что я читал? Ведь не Жюль Верна же. А я хорошо помню: капитан Немо, Робур-Завоеватель, но это раньше, классе в третьем или четвертом было. Обследовался на томографе, все в пределах возрастной нормы, до инсульта далеко, по голове меня не били. Психолог вот сказал, что информации много слишком вокруг, она вытесняет из памяти то, что долго не используется, и в какой-то момент уже с концами. Я поэтому к тебе и приехал. Если не ты сам что-то видел, то может отец что-то говорил?       — А ты с ним разве делился? За тобой такого отродясь не водилось.       — С мамой делился? — пришла очередь удивиться Андрею. — Странно. Не по-мужски как-то, хотя и такое могло быть. Но родители тоже ни хрена не помнят, на тебя вся надежда.       — Да ведь я, Андрюшенька, тогда с вами не жил, — напомнил дед. — Как раз с твоих тринадцати до семнадцати я вам квартиру оставил и на вахту завербовался. Вернулся, когда ты школу закончил.       — Серьезно? — Андрей поскучнел, но тетрадь обратно не взял. — Жаль, конечно, но пусть уж у тебя остается. Мало ли что все-таки всплывет. Только Маринке не говори ничего. И звони почаще, ладно?       — Ладно.       Андрей поднялся, потер лицо ладонью, взглянул в дверной проем на улицу. Поежился, бодро подкинул в ладони ключи от машины, шагнул в темноту и растворился. Дед остался сидеть в круге света, глядя на тетрадь. Филька снова вышел, запрыгнул на стол и улегся животом на тетрадь, но дед вытащил ее из-под кошачьего живота.       — Вот так-то, Филька, — сказал он, листая чистые пустые страницы. — Когда на севере жил, мы там трубы клали, тяжело было, хотя и интересно, ну и роман у меня закрутился с одной медсестричкой. Последняя, можно сказать, любовь, четыре года за один день пролетели.       Филька неодобрительно посмотрел на шелестящую бумагу желтыми круглыми глазами, а потом пристроил голову на лапы и задремал.