Дом

Хотелось просто-напросто огреть этого браслетника чем-нибудь тяжелым. Посильнее. И прикопать потом здесь же под кустом. Ну ладно, не до такой степени, а хотя бы просто треснуть ему по башке. Раздражал невозможно. Бродяга огляделся в поисках предмета, который выглядел бы достаточно угрожающе. Браслетник продолжал что-то тявкать, но Бродяга его не слушал: сказал же только что, что Барда тут нет. А значит, нет никого, кто мог бы вести с ним беседу. Этот тип думал, наверное, найти здесь добреньких изгоев, готовых принять его как гостя, усадить у костра и погладить по головке. А нашел только его, Бродягу. Ах, какая неудача. Тем более что видок у него был какой-то покоцанный: Бродяга не утруждался в него всматриваться, но показалось, что глядеть он стал злее. Наконец-то перестал на принцессу походить. И одежка вон у него другая какая-то, тоже приличнее той, что была. А то ту, до озлобления белую, хотелось нарочно изгваздать, чтоб не бесила. И постойте-ка… ба, да у него браслет другого цвета! Вот те на! Попробовал-таки систему на вкус, да? Ну надо же, и века не прошло! Бродяга махнул волкам, чтоб они его отпустили — мол, он с ним сам разберется, — и с удовлетворением заметил его выражение лица. Ха! А скалиться-то эта комнатная собачонка вполне себе умеет! То-то же. Не нравится, значит, когда руки заламывают и мордой в траву тычут, да? Бродяга с неохотой отошел от костра и приблизился к браслетнику. Тот смотрел прямо перед собой таким взглядом, как будто поднесешь руку — он ее откусит. Руку, правда, Бродяга и не собирался подносить. У него было для этого кое-что получше. Нож мягко щелкнул, раскрываясь, и лезвие блеснуло красноватыми костровыми всполохами. Он думал, что браслетник отскочит, как только заметит нож, — или даже попытается убежать, никто же его не держит. Волки нарочно отошли на несколько шагов, всем своим видом показывая, что с радостью скрутили бы его снова, но слишком верят Бродяге, чтобы его не слушаться. Это, безусловно, льстило. А вот то, что браслетник даже не попытался спасти свою шкуру, внушало тревогу. Икар – вот зачем, спрашивается, он запомнил его имя? – застыл, как каменный, и смотрел так, что можно было от его взгляда сухой хворост поджигать. Ноздри у него раздувались, как если бы ярости внутри него не хватало места, и она готовилась вытечь через нос. Даже кудрявые волосы до плеч, которые раньше были похожи на что-то среднее между шерсткой болонки (это такие мелкие трупоедики раньше были, их некоторые женщины носили прямо в сумочках) и руном из истории про аргонавтов (как это сравнение оказалось у Бродяги в голове, он не хотел даже спрашивать себя, однако отчего-то оно там оказалось и закрепилось неискоренимо), стали гармоничным обрамлением застывшего грозной бронзовой маской лица. Неужели всему виной вот эта жалкая полоска меди на его левом запястье? Хотя какая ему-то, Бродяге, к мурзикам, разница, что у них там под колпаком пошло не так. Копошатся там, в своей банке, как… как… - Мухоедство, - пробормотал Бродяга вслух. - Мухо… что? Икар наконец-то перестал делать вид, что, несмотря на нож, в упор его не замечает, и недоуменно на него уставился. И от этого снова стал похож на испуганную принцессу, которая отошла слишком далеко от замка, заблудилась в лесу и попала в плен к разбойникам, а не на воина с античной медали. - Мухоедство, - повторил Бродяга, кивая в ту сторону, где голубел зыбкий силуэт города. – Это не-о-ло-гизм. Из «Бесов» Достоевского. Ты не читал, что ли? Браслетник продолжал непонимающе хлопать глазами, и Бродяга презрительно усмехнулся. Он сделал еще шаг вперед, так что нож оказался у этого… как бы его назвать-то, раздери архонт… ладно, мурзик с ним, оказался у Икара прямо под носом. Тут-то он уже, конечно, отпрянул – но все равно несильно и как-то не особенно проворно.  Под ногой у Бродяги что-то хрустнуло, и он аж вздрогнул: в самых непроходимых лесных зарослях и то всегда ходил бесшумно, а тут – на тебе, хрустит что-то. Это почему-то вызвало чуть ли не большее раздражение, чем появление браслетника. Ну ладно, не большее – такое же. Бродяга посмотрел под ноги – какая-то доска, видимо, отлетела от той кучи дров, которой костер разжигали. Он уже хотел пнуть ее куда подальше, но в свете костра на ней вдруг блеснуло несколько кривых ржавых гвоздей. Он, вероятно, был в подходящем расположении духа для того, чтобы это навело его на мысль, а потому поднял доску и, будто задумчиво ее разглядывая, продемонстрировал гостю. Может, в соседстве с ножом эта штуковина его все-таки впечатлит? Он и сам не знал, зачем этого так отчаянно добивался. Наверное… наверное, ему просто хотелось сбить спесь с этого благополучного браслетника, а то выйдет, что все, что он сделал для того, чтобы это благополучие расшатать, было зря… Бродяга замер, не додумав мысли. На доске, не с той стороны, где торчали гвозди, а с той, где от них виднелись только шляпки, было криво, каким-то нетвердым дрожащим детским почерком выведено углем: «Персей и Муза». Кажется, он порезал палец, когда захлопывал нож. К черту, заживет. - Ну, что встал, особое приглашение нужно? – он старался не смотреть брасле… Икару в глаза, но все равно заметил, как тот удивленно выгнул бровь. – Иди к костру садись, пока не заиндевел. Тьфу на тебя, кудрявый. Живи уж, принцесса.