Ни стороны, ни людей

За спиной — сто две вакцины от столбняка, антибиотики, рассчитанные на тридцать семь курсов по пять дней, другие антибиотики, поубойнее — двадцать один курс, три дня, тридцать два блистера жаропонижающих, по десять штук в блистере. Ориентировочно четыре кило карболки, достаточно, чтобы можно было её не жалеть. Тяжёлый в итоге рюкзак, сука. Идёт третий день осады. Понк пихает в рот две таблетки кофеина. Ищет по всем карманам сраный пропуск из города, поправляет балаклаву, отряхивает капюшон и глубже в него прячется. Четыре утра, валит снег, наступление Погтопии два часа как затаилось — не захлебнулось, попробуй-ка захлебнись в войне, когда вас ведёт Кровавый Бог. И всё же. На их стороне больше раненых. Из закупки лекарств от имени Шлатта Понк не взял ничего, кроме пачки кофеина, и то — по просьбе собственно Шлатта. Просьба, правда, звучала как «Да смотреть на тебя противно, или поспи, или хоть чем бодрящим закинься», но это же Шлатт. Как же так, кто-то вдруг подумает, что у него есть чувства. Понк не спит порядка пятидесяти пяти часов. Просто так выходит — он один из немногих врачей в принципе и единственный вообще на это учился. Просто так выходит — он не может стоять в стороне, когда горит город, когда люди убивают друг друга. Когда наступает бесконечная пора. Дело не в Шлатте — не только в нём, хотя, конечно, за него Понк переживает. Но дело всё-таки в другом. — Пропуска объявлены недействительными, — монотонно говорит один из наёмников. Понк косится на нашивку. Ну, блять, люди Дрима так люди Дрима. — Мужик, у нас военное положение. — Я врач, — у Понка по всему телу напряжение. От кофеина колотится сердце и немного шумит в ушах, и в глазах плывёт — но это ладно. Это пройдёт, как он возьмётся за дело. — На меня есть распоряжение. Дверь откройте. Понк старается пока договориться. У него реально есть отдельное распоряжение от Шлатта о праве выхода в любой момент. Плевать на военное положение. На всё плевать. Ты немного особенный, когда ты единственный в округе врач. У Дрима все его люди тоже немного особенные. Чуть-чуть. Понк не сторонник использовать названия болезней как оскорбления, но. Но. — Мы не Шлатту подчиняемся. Но какие же, блять, у Дрима водятся идиоты. — Ну охуеть теперь. А Шлатт в курсе? — Понк уговаривает себя не повышать голос долгие три секунды. А потом ему говорят съебаться. — Что, блять? В смысле не Шлатту подчиняетесь, какого!.. Ладно. Двери-то открывайте. Мне из города надо. Один из наёмников тяжело вздыхает. — Ну и куда ты собрался-то, блять. — А вас ебать не должно, — Понк говорит себе — у тебя нет времени на скандал. Сходи за Шлаттом, пусть он орёт, а ты по делам. У тебя за спиной лекарства. У тебя за стеной — раненые, которым никто не поможет кроме тебя. У которых одни зелья. Погтопия это бывшая секта, это Л’Манбург, это наркоманы и нарковары. Это одни только зелья, которые при неправильном использовании, так-то, могут сделать хуже. Просто они быстро работают, вот и хлещут все. А Понк потом ебись с последствиями. — В смысле ебать не должно, мы тут просто так стоим? — возмущается один. Понк их не различает. — Я вижу, что ты врач. Вот иди и лечи, мужик. — Так я пытаюсь!.. Понка немного шатает он недосыпа, когда он делает шаг к двери. Пусть шатает. Когда дойдёт до работы — руки у него не дрогнут. — Да иди ты нахуй. Понк никогда не был терпеливым человеком. — Вы тут охуели, что ли? Шлатту, сука, не подчиняемся! А кому? Уёбку в маске вашему? — Понк всплескивает руками. — Ну так сходите и позовите его, блять. Распоряжение есть отдельное. Пиздец, у меня там работа! Там раненые есть! Второй вдруг спрашивает: — Ты к этим намылился, что ли? — Да ебать вас не должно, куда! — может, если бы ситуация была другой, Понк бы нормально разговаривал. Но Понк не спит пятьдесят шестой час. Понк просто чертовски заебался и от войны, и от сраного двоевластия в Манбурге, и от того, что его в хуй не ставят люди Дрима. Стабильно люди Дрима. Ну и сам Дрим, собственно. — Это измена так-то. — Какая, нахуй, измена. Я не нанимался! — Понк отталкивает протянутую к нему руку — попытались его за шиворот взять. Делает шаг назад. Тихо звякают вакцины в рюкзаке. — Ещё раз. Я врач, — он тыкает пальцем в нашивку красного креста у себя на рукаве. — Я тут по своей воле, ни на Шлатта, ни на Дрима вашего я не работаю. У меня отдельное распоряжение на право выхода. Измена, блять?! Ну так уёбка своего зовите, раз измена. Наёмники мнутся. Понк прекрасно знает, что этим ребятам его отпиздить да скрутить — пары минут дело. Но когда ты единственный в округе врач с образованием, ты немножко особенный. Ты чуть-чуть можешь позволить себе скандалить на ровном месте. На неровном — тем более. Они переглядываются. Потом один говорит: — Реально, давай Дрима позовём. Пусть сам с этим пизданутым разбирается. Понк садится у стены. Мысленно опять подсчитывает лекарства, часы без сна, снова закидывается таблеткой кофеина. Обычный-обыкновенный кофе на него не работает уже давно, да и поди достань в этой дыре кофе. Понк пытался выращивать, но климат совсем не тот. Да и по честному-то — нет у него на сад времени. Вообще нет. На этих сраных землях смп что ни день, то новый пиздец. Он знает, что нельзя кофеин в таком количестве глотать. Что сердце так однажды не выдержит, но… но всё же он берёт одну таблетку. Ждёт дальше. Немного ненавидит тахикардию и побольше — свои импульсивные решения. — Так а если у вас какой-то идиот ломится, я тут при чём? Вы мне нахуя в карауле, ребят? — слышится голос в коридоре. Понк встаёт с пола, сжимает в руке сложенное в два раза распоряжение. — Он с красным крестом. Врач, вроде как. Не из наших. — Вроде как? — в комнату заходит наёмник. — Вы где левого врача тут откопали, интересно. Потом в комнату заходит Дрим. У него эта ебаная маска на лице, и Понк очень жалеет, что не может заглянуть в наглющие глаза. Не может увидеть, как у Дрима лицо перекашивает, когда он понимает, о ком речь. — А, этот, — Дрим застывает в дверях на мгновение, дёргает плечом. — Да этого пропустите. Пусть господин врач идёт куда хочет. У него глухой и заёбанный голос, до сих пор перемазанные в земле и строительной пыли вещи, кровь на рукавах. Он приподнимает маску — как он в ней так видит, интересно — и курит в помещении. В сторону Понка так и не поворачивает головы. — Ну что же так, — Понк давит злую улыбку, а потом вспоминает, что её не видно. — Давайте ещё и Шлатта поднимем, ребята. Охуенно, блять, игнорировать распоряжения, а?! — Какие распоряжения, Понк? — Дрим тяжело вздыхает. — Тебе сказали — катись куда хочешь. Ты что орать-то продолжаешь? — Понк? — спрашивает наёмник у дверей. Тот, который ходил за Дримом, машет в его сторону рукой. — Новичок, — чешет в затылке. — Но распоряжение-то для всех одинаковое, вот. Пропуска отменить. — Так для этого же отдельное, сука, и делали! — Ну, знакомься, — Дрим, пройдя мимо, хлопает своего новенького по плечу. — Эта вот истеричка нашу медицину тащит. — Я истеричка? Я? — Понк глубоко вдыхает. — Людей своих приказов учи слушаться, вот что. Какого хуя меня с распоряжением не выпускают? — Это мои люди, — Дрим выдыхает дым. — Я сказал никого не выпускать. Вот и работают. — Да как вы меня с этим двоевластием затрахали!.. — Понк. — Что Понк? Ну вот что? — он пихает оказавшуюся бесполезной бумажку от Шлатта Дриму в руки. — Пропустят меня сегодня или нет, а?! Дрим говорит открыть дверь. Ещё говорит: — Он обратно притащится, тоже пустите. Не дёргайте никого, — выдыхает дым. У Дрима заёбанный голос и до сих пор кровь на рукавах. Прошло всего два часа с этапа осады, тут-то, на стенах, пострадали меньше. Понк сам зашил пятерых. Он на другой стороне сейчас нужнее. Стоя в дверях, Понк спрашивает: — А вдруг не приду? — Так Сэм-то здесь, — Дрим пожимает плечами. — Но можешь не приходить. Ты ведь не нанимался, Понк. Слова — яд и сарказм. Понк показывает ему средний палец, ругается: — Читать своих учи, уёбок! В Погтопию понятно куда идти. Всё в сторону шахт, а в лагере у них есть свет. Понк не боится потеряться. В лицо крупными хлопьями снега сыпет, холодно до жути, он пробирается сквозь наметённые с осады сугробы и почти не думает о том, что там, под снегом — чужая кровь. Почти не думает, честно. Ему до сих пор дурно и страшно. Война здесь никогда не заканчивается, кто-то кого-то ненавидит, кого-то режет, кто-то кого-то всегда убивает ни за что. А когда человек перестаёт убивать человека, приходит природа и добивает оставшихся. Болезни, пожары, ебучий снег, которого по пояс иной раз. Понку по пояс, а он так-то высокий. Бесконечная пора. Война встречает Понка у самого входа в лагерь. Их Кровавый Бог, Техноблейд, сам стоит в карауле. Он снимает с пояса топор. Спрашивает: — Ну и кто ты такой? — Врач. — Ты, — Техноблейд хмурится. Немного думает. Понку вдруг кажется, что принюхивается. Ну-ну, что, кроме кучи лекарств и крови ты учуешь? — Тут быть не должен. Ты из Манбурга. — Я врач и пришёл помочь, — Понк тыкает пальцем в нашивку на плече, сжимает зубы, три долгих секунды уговаривает себя не злиться. В глазах плывёт. — Я не выбираю сторону. Я, сука, и людей не выбираю, я пришёл, чтобы передать лекарства и помочь раненым. — Нам не нужна помощь. У нас есть зелья. — О, и они охуенно помогают от заражения, а? — Понк всплескивает руками. — От сепсиса, ага. Температуру охуенно сбивают. Столбняк лечат за три минуты, сука! — Не ори, — Техноблейд дёргает ухом. — Лекарства, блять, хотя бы возьмите! — Да мне откуда знать, что это лекарства? — Ну я даже нахуй не знаю! Они конечно же не в ампулах или блистерах, ну конечно!.. Тут Понк орёт вполне осознанно. Это не Манбург, а палаточный лагерь, тут туда-сюда кто-то снуёт, многие его знают. Если чьё-то внимание привлечь удастся — ну и отлично. Чай, тогда с Техноблейдом препираться не ему. Так и выходит. — Мне сказали, тут кто-то… — девушка снимает капюшон. — Ой. Понк? Он кивает в ответ. В горле немного першит от попыток перекричать ветер и шум полудремлющего лагеря. — Здравствуй, Ники. — А ты?.. — она растерянно моргает. Понк в ответ разводит руками. Говорит: — Я же знаю, что у вас зелья только. Хуйня. — Хуйня, — кивает Нихачу. Поворачивается к Техноблейду. — Его надо пустить, Техно. У неё строгий и уверенный тон. Вот какой бы робкой она ни казалась со стороны — как до дела доходит, вся эта робость и неловкость с неё слезает, как шкурка с ящерицы. Понк поэтому её уважал всегда. Не как человека — как человека он её не знает и не особо хочет, он вообще сектантов из Л’Манбурга после той-самой-вакцинации не любит. Но как коллегу не может не уважать. — Человека из Манбурга? — с очевидной насмешкой спрашивает Техноблейд. — В наш лагерь? Девочка, ты бред несёшь. Понк вздыхает. — Я не человек Шлатта. Не человек Дрима. Если ты такой параноик, мужик, — он снимает рюкзак. — То дай Ники хотя бы лекарства забрать. — Техно, он свой, — говорит Нихачу. — Пусти его. Это же Понк. — Кто? — Ну да, кто я, — Понк ковыряет носком снег. — Без звучных прозвищ не котируюсь, а? Техноблейд дёргает острым ухом и откровенную нападку игнорирует. Странно. Мужик, вроде как, пиглин, а на снег и холод плевать ему. Стоит без шапки, не в куртке потеплее, а в нагруднике и кольчуге. В кольчуге, сука. Понк тут почти десяток лет, а всё привыкнуть не может. Кольчуги, топоры и мечи, луки со стрелами. Ебануться. Как Понк понял, это потому что здесь огнестрел рассыпается. Что-то могущественное заставляет его разлагаться, по причинам каким-то. Или просто так. — Ну, врач местный. — Ну пусть врач идёт, куда шёл. — Я как раз, блять, пытаюсь! — Понк разводит руками. — А тут какой-то мужик встал и… — Понк! — Техно оборачивается на голос. Ну, как оборачивается — встаёт полубоком, чтобы и на подбежавших детей смотреть, и не выпускать из вида Понка. Сжимает крепче топор. — Ебать, ты тут откуда? Томми всегда громкий. Так ничего и не поменялось. — Лекарства забирай, пацан, — Понк показывает на рюкзак. — Я с ранеными пришёл помочь, но на меня тут что-то ополчились. — Чего? — Техно его в лагерь не пускает, — поясняет Ники подскочившим детям, из которых Понк собственно только Томми и узнаёт. Остальные знакомые, да. Но имён он не помнит. Поднимается гвалт. Эти самые дети — пиздец, им всем до пятнадцати, а каждый при оружии! — наперебой принимаются доказывать, что нужно «доктора-то не гонять». Хотя бы взять лекарства — «Ники может помнит чё». Нихачу на это «может» не очень уверенно кивает. Добавляет: — Но лучше, если Понк посмотрит. Он же реально врач, Техно. — Он из Манбурга, — их Кровавый Бог тяжело вздыхает и выглядит настолько человечно и устало, что Понк бы его даже пожалел. Не будь ситуация настолько ебаной. — Вы с чего все взяли, что ему доверять можно? — А кому можно тогда, ебать?! — начинает орать Томми. Техноблейд дёргает ушами и очень-очень тяжело вздыхает, что-то под нос бормочет. — Этот мужик шесть лет назад за свой счёт весь Л’Манбург вакцинировал! Техноблейд переводит на Понка чуть-чуть удивлённый взгляд и намного более скептичный взгляд. — Вот этот? — Приятно, блять, познакомиться, — щерится Понк. Поправляет балаклаву. — Ну что, меня пустят сегодня или нет? Дети галдят. Техноблейд — их несгибаемый главнокомандующий, Кровавый Бог — делает шаг назад. Крепит топор на поясе. Сдаётся. — Не дальше палатки с ранеными, — предупреждает он, смотря Понку прямо в глаза. — Шаг в сторону — и из лагеря ты не выйдешь. — Да нахуй мне что-то кроме палатки, — Понк только машет рукой. Пожалуйста, блять. Как будто ему есть дело до чего-то, кроме раненых. Он не выбирает стороны. Он и людей-то не выбирает, если по-честному. Понк врач. И это единственное важное у него осталось. — Сколько у вас, Ники? — спрашивает он, закидывая рюкзак на плечо. Тихо звякают вакцины, почти неслышно из-за кучи детско-подростковых голосов и воя ветра. Нихачу в ответ грустно опускает голову. — Дохуя. Понк усмехается криво под слоем ткани. В палатку с ранеными — и больными, ну конечно же блять у них будут больные — он входит, как в родной дом, как будто его тут давно ждут. Ники торопливо рассказывает: перестало хватать зелий, полезли аллергии и отравления уже даже, зелья варят только, у них куда-то пропали запасы в самый последний момент. Лекарств тут никогда и не было. Двадцать четыре раненых, два трупа — удивительно, что всего два — восемь с лихорадкой лежат, трое с передозом. Понк говорит сразу: — Передознутых своих сами выхаживайте. Я тут для другого. — Ой, да это-то мы все умеем, — Нихачу машет рукой. Надевает перчатки, редкие тут, тонкие и резиновые, такие в нормальных странах в нормальных больницах считаются одноразовыми. Наверняка бережёт очень. — Ты с ранами помоги. Я вот только первую помощь успела, а их шить по-нормальному ещё. Ещё закрывает рот тканью и покрывает голову косынкой. Понк уже в балаклаве, в которой всегда работает. Тоже достаёт из кармана перчатки. Из рюкзака карболку, жаропонижающие, два вида антибиотиков с разными курсами, вакцины от столбняка. — Ты потом ставь другим. Тут сто две. Кто-то из ребятни посмышлёнее, которым Ники показывает, как карболку разводить, присвистывает, глядя на это всё. — Ты это у Шлатта спиздил, мужик? — Я это на свои деньги купил, — Понк разводит руками. — На кой-то хуй за вредность же мне платят. Ему тут всё равно не нужна зарплата. Так уж повелось — на землях смп своя экономика, особенная, сука. Деньги тут не в ходу особо, только в Манбурге, да и у тех своя валюта, которая в признанные не переводится. И вот эта вот высокая зарплата и надбавка за вредность чуть ли не выше самой зарплаты, которыми Понка соблазняли сюда ехать — они тут и не нужны. Никак не пригождаются. Понк квитки складирует просто, иногда обналичивает те, что постарше. Когда нужно поставки оформлять дополнительные. Конечно, можно из того же Красного креста повыбивать, но Понк как-то уже привык, что везут гуманитарку исключительно через жопу. Он лучше сам что надо купит. Ники второй раз объясняет детям, как разводить карболку, кто-то таскает воду, Понк находит хирургические иглы. С удивлением замечает, как Техноблейд оставляет плащ и нагрудник, собирает волосы, моет руки. И работа идёт своим чередом. Понк приехал сюда после института и как-то так вышло, что остался. Со всеми дерьмовыми откровенно условиями — куда он поедет? Он тут обвыкся, прикипел уже. Да и разве можно сейчас уехать, когда у каждого под ногами земля горит? В палатке холодно, несмотря на две буржуйки. Палатка большая. Понк проводит в ней часов шесть, не меньше, и все в постоянной беготне. То одно, то другое. Тяжело — но он привык, обвыкся, прикипел уже к тому, что работа никогда не кончается. Хорошо, что он умеет её делать. Он забирает пустой рюкзак и под пристальным приглядом Техноблейда уходит из лагеря. Не оглядывается по сторонам, так что толком и сказать не может, какие у них тут условия. Ему почти-плевать, на самом деле. Разве что плохо, если антисанитария, с ранами пиздец будет. Но это он узнает в другой раз, когда снова придёт. А сейчас нужно вернуться домой. Как бы Техноблейд ни старался, дети всё-таки немного разболтали, что у них тяжело всё. И что нового наступления пока не будет, никто не собирается. Что ждут пока хотя бы уляжется снег, смёрзнется, когда можно будет идти, не проваливаясь в сугробы. Понк проваливается. Ест ещё две таблетки кофеина. Как же, сука, он устал. Сколько часов он не спит? Сколько за это время он сделал швов, дал таблеток, сколько вещей перепачкал чужой кровью? Когда он возвращается, Сэм только спрашивает: — Ты сколько не спал-то? — Понк в ответ машет рукой. Стягивает балаклаву, вешает куртку. — Мне работать нужно было, — Сэм хвостом цепляется ему за щиколотку, щекочет выступающую косточку кисточкой. — Пятьдесят где-то, потом не считал. Считал. Просто сбился. — Понк, — не строго, просто с беспокойством. Просто у Сэма немного с надрывом голос, просто немного страшно. Понку нечего ему сказать. — Слушай, ну ты так кого-то случайно убьёшь. Отрубишься, вытаскивая кому стрелу, что-то такое. Понк вздыхает. — Я с десяток лет почти как военный врач. Если мне голову отрубить, я ещё минуту буду штопать ножевые. — А давай ты отдыхать не такими методами будешь? — Сэм кивает на койку в углу. И Понк усмехается в ответ. — А давай. Через пять часов он узнает, что проспал новый этап осады.