Так и должно быть

Осознание того, что второго билета нет на руках, приходит слишком поздно: поезд призывно гудит, выдыхая плотный, кудрявый пар, и мужчина невольно торопит их, продолжая расспрашивать про багаж, про то, как легко они собрались мчаться в Париж и прочие, прочие глупости. Матвей замечает расплывчатую фигуру князя вдалеке, в самом конце небольшой толпы, и страх, смешанный с адреналином, растекается по его жилам. Кипит, заставляя щеки порозоветь (или, может, это просто мороз?) Вариантов слишком мало: Трубецкой внимательно вглядывается в найденный билет и наконец пересекается с ним взглядами. Прожигающий, ненавидящий. Матвей жмурится, мотает головой и доверительно поручает Алису проводнику. — Проследите, чтобы она не выходила из вагона. Что бы не произошло! — шепчет он торопливо, вручая единственный билет, и тут же срывается с места, игнорируя крики Вяземской, ударяющиеся ему прямо в спину. С чугунным грохотом колеса начинают медленно-медленно раскручиваться, их стук отдается в ушах вместе с оглушающим звоном. Матвей, вопреки законам, бежит не от опасности, а навстречу к ней — Аркадий стоит, замерев, и смотрит на него холодными глазами, сжимая в руке билет и опираясь другой на трость. Ранение, оставленное Алексом. Теперь уже мертвым Алексом. Матвей приглушает голос разума, взывающий его развернуться и придумать что-то другое, что-то лучше, чем идти прямо в руки к Трубецкому, который пытался присвоить Алису себе. Присвоить, как вещь, забыв о ее собственных желаниях! Безусловно, он, может, и желал ей лучшего, но поступал слишком жестоко. И если Матвею предстояло прямо сейчас получить в обе щеки размашистые пощечины или, чего хуже, упасть замертво от избиения тростью (что практически невозможно — князь старается держать лицо в свете), то так тому и быть. Тем более, Алиса уже непременно на пути в Париж, а едет ли он — вопрос вторичный. Фигура Трубецкого все ближе и ближе, неприязнь отчетливо разглядывается на его лице. Матвей не думает о том, что делает, лишь спешит достичь цели самым быстрым, пускай и рискованным, способом. Он останавливается перед князем в двух шагах, пытаясь отдышаться и вглядываясь в его глаза с той же решимостью, как вдруг… Аркадий протягивает билет подрагивающей от волнения рукой и выдыхает клуб пара, не сводя хищных глаз с удивленного сим жестом Матвея. Шутит? Пытается обмануть и обвести вокруг пальца, как ребенка? Матвей замирает в ступоре, не зная, что делать, и Трубецкой делает раздраженный хромой шаг вперед, впечатывая помявшийся лист в его ладонь: — Бегите. Поезд уезжает. — бормочет он севшим голосом. Матвею не хватает времени сказать банальное «спасибо» или даже пуститься в расспросы. Он срывается с места, едва не падая, и ловко заскакивает в последний вагон, почти сбив с ног саму Алису, наблюдающую за всей сценой. Поезд верно набирает обороты, и они вдвоем скрываются за дверью, даже не обернувшись. Фантомная боль пронзает ногу, и Трубецкой сдавленно шипит, сильнее опираясь на трость. Почему он так поступил? Хотел бы он знать сам. До последнего момента, идя сюда, Аркадий был уверен, что вытрясет всю душу из мальчишки, заставит его пожалеть обо всем и вновь заберет Алису себе, даже если это будет значить запереть ее в какой-нибудь из комнат и выводить на улицу только под собственным контролем. Но будто стрела осознания пробила голову насквозь — разве ж будет соловей петь в клетке? «Этот… Юноша будет ей приятнее, чем я», — размышляет он, неловко и неторопливо ковыляя к выходу под непонимающий взгляд какого-то неотесанного мужика. — «Он, по крайней мере, сможет дать ей то, чего не смог и не смогу я.» Эти мысли вставали комом поперек горла, выражались в сжатых кулаках и скрипе зубов. Но в глубине души, так глубоко, что оно отзывалось едва различимым эхом, Аркадий понимал, что это правильно. Что так и должно было быть.