Следы

             Лисбет бы с себя все эти следы — смыть.       Как вода стирает с неё кровь, как новые татуировки перекрывают раны-шрамы, как вечер со случайной девушкой преграждает в памяти ту самую ночь недельной давности, — так ей закрыть бы его руками свою израненную душу.       Блумквист, кажется, подходит для этого сомнительно, но рядом с ней больше никто не задерживался на такое же время — по своей воле.       Лисбет теряет всю свою напускную храбрость, которой хватило на отключение освещения по всему этому холодному дому и снятия собственного белья, — и в ней восстаёт глубинная паника, когда Микаэль обнимает её сильными руками за обнаженную спину и подминает её тонкое тело под себя, — но он восхитительно нетребовательный, сам следует за ней и позволяет Лисбет выбирать, как именно получать удовольствие.       Прикосновения Бьюрмана жгут клеймом, а Блумквиста — согревают.       Уродливое желание Бьюрмана сжигает, Блумквиста же — распаляет её собственный пожар.       Бьюрман отвратительно горячий и тяжёлый — Блумквист тёплый, словно нагретый на солнце песок, и такой же податливый, скользит меж её пальцев.       Лисбет обещает себе больше не сравнивать — и растворяется в кольцах сигаретного дыма, снежной метели за окном, и в слабом привкусе крови — наконец-то не её собственной.       Она забывает, что мужчины могут исцелять, а не ранить — и Блумквист напоминает ей об этом вниманием, осторожностью и заботой, он ей сопротивляется, — несколько минут, но всё же, — и боится ранить, поверх чужих укусов не кусает, а целует — и метки эти надёжнее и крепче, укутывают её всю, от макушки до пят, и до последнего кажется, что это ничего не значит, — а затем она готовит ему завтрак.       Блумквист этим же ранним утром целует её в губы, — те в хлебных крошках и очаровательно вздрагивают удивлением, — так, словно делал это всю свою жизнь, словно будет делать это до самого её конца — и даже дольше.       Лисбет потом говорит себе — сначала мысленно, потом неуверенно шёпотом в своё отражение, а потом, осмелев, вслух своему опекуну: я счастлива.       И глаза у неё снова горят.       Блумквист одним своим присутствием залечивает раны Лисбет.       Чтобы потом, её, вновь вспомнившую о своей юности, о своей наивности, нежности и беззаботности, о своей женственности и заботливости, вспомнившую, что ей двадцать три, что у неё фантазии совсем девичьи и сладкие в глубинах души, и глаза раскрыты широко и доверчиво, вспомнившую из-за него, что Лисбет ещё может как другие — с жертвенностью и всей грудиной нараспашку, — ударить так, как не ударил чёртов Бьюрман.       Она спасает Блумквиста — убивает ради него, примеряет чужое лицо — и видит в объятиях другой женщины.       Лисбет помнит, что умеет мстить.       И прощать умеет — пришлось. Когда-то давно. Может быть. Но точно не сейчас. Не сегодня, не в это рождество. Когда-нибудь потом. Да.       И подарок она выбрасывает в урну.