Fix-it

[1] Иногда она позволяет Адему себя касаться - осторожно, мимолетно, кончиками пальцев и только своих рук, заставляя себя думать, что это его руки  - единственные руки, которым она наивно и  безоговорочно доверяла, руки, которые оттолкнули ее от края пропасти, на котором он стоял, но лучше бы, она упала в его бездну. Как любому уличному ребенку, Аси, тактильность, казалась чем-то чуждым и небезопасным, она напрягалась от  контакта с чужой кожей, и только один человек смог разрушить - это, как он умел всегда - дерзко, требовательно и уверенно - сжимая ладонями ее щеки, накручивая кудряшки на пальцы и вжимая в себя крепкими ладонями на ее хрупкой спине, а теперь только его дочь - единственная, чьи прикосновения согревают и лучшее, что могло остаться от той разрушающей любви, что вспыхнула между ними.  Адем думает, что делает для них все, хотя на самом деле крадет ее жизнь, потому что все - это явно больше, чем матрас в общей комнате, неплохая одежда, еда и дочь, безопасностью которой он угрожает, она бы и сама себе это обеспечила, но младенцем на руках была ослаблена и наивна, чем он воспользовался. И вот уже полтора года она не чувствует вкуса еды которую ест, не чувствует ни одного запаха, кроме сладкой макушки с непослушными завитками - единственным, что она переняла у матери, не ощущает себя живой, потому что заточена в клетку. Он спрашивает:   - Что мне сделать чтобы ты была счастлива? Чтобы ты отдалась мне?   - Отпустить нас. Сдохнуть.   - Подумай еще, иначе, я опять заставлю испытать тебя животный страх, забрав твою дочь на несколько дней, - он проводит пальцем по ее скуле, заставляя напрячься, и она все еще не может привыкнуть к нему - он пугает слишком подавляет, сжимает, боготворит и желает. Он - чужой, инородный, ледяной.   Аси шутит про себя, что получила пожизненный абонемент на одержимых мужчин.  Выходя, он запирает их комнату на ключ, пока Аси всерьез делает, что приказано - думает, думает о том, чтобы когда-нибудь обязательно набраться смелости и вонзить нож ему в глотку, чтобы хотя бы ее малышка знала, что такое свобода, пусть и ценой ее собственной.  Но она подумает об этом на сцене, как делает обычно, когда выступает, и представляет, как эти ненавистные карие глаза навсегда закрываются, делая ее свободной и возможно вновь живой, потому что он забрал те остатки жизни, что в ней оставил Алаз Сойсалан. А сейчас она уложит спать смысл своей жизни, причину, по которой она еще не сдалась, напевая ей ту самую песню, что пел ему отец.  Их ее девочка, как назло, полная его копия - русые волосы, надутые губы - немного задира, упрямая и даже в свои два слишком своевольная и когда-нибудь она расскажет ей, как они похожи с отцом, что такой же непримиримый, с такими же как у нее нахмуренными бровями и этими до смешного поднятыми пальцами - Аси, впервые засмеялась за долгое время, когда малышка повторила жест своего отца, - расскажет о цвете волос и глаз, но умолчит о том, что он никогда не хотел ее, что он желал, чтобы она никогда не рождалась на свет. И если существуют раны, что невозможно исцелить, то у Аси именно эта, вырезанная им бритвой на ее нежной коже в форме букв, складывающихся в ядовитое: «мне не нужна семья».  Но теперь это не так, теперь это он не нужен их семье, потому что она простит сотни предастельств себя, но никогда не простит предательство своего ребенка. Она смотрит на нее светлыми янтарными глазами, которые Аси видит во сне каждую ночь, а потом касается маленькими мальчиками маминого лица и тогда Аси понимает, что плачет, каждый раз когда думает о том, что такие два одинаковых человека никогда не смогут быть семьей, потому один из них трус, а второй не заслужил того, чтобы от него отказывались. Их встреча - сокровенная несбыточная мечта, но ночами она представляет, как их ее малышка говорит ему «папа», а он с восхищением осознает, что она - его маленькая копия. Противоречиво каждую ночь засыпая с их общей фотографией в руках с тех времен, когда он клялся никогда не оставит и обещал, что единственное чего он боится это потерять ее, она ненавидит его самой большой любовью. Аси думает он что живет новую жизнь, а он выживает, цепляясь за старую, не изменяя себе и все еще упрямо продолжая искать, их ее и по ночам представляет, каким бы был их ребенок, не будь он трусом.  [2] Увидев Аси  в первый раз больше чем за два года - разбитой, уставшей, с пустыми глазами - Алаз решает, что обязательно вытащит ее из этого недостойного ее присутствия места, еще даже не догадываясь, что ее там держит, и что вытаскивать придется не только ее.  В тот момент на дороге, в окружении десятков людей он не видел ничего, кроме погасших глаз, что когда-то были единственным светом в его тьме, и ядом по венам разливалась тихое - «это все твои страхи и слабости сделали с ней, она сияла, я теперь даже не горит». И какой бы красивой она не оставалась его в памяти, сейчас она кажется еще прекраснее, словно хрупкая фарфоровая кукла - такая же красивая с такими же стеклянными глазами - это пугает и привлекает одновременно, потому что ему необходимо знать, почему она стала такой. Аси выглядит хрупкой и напуганной, и он хочет взять ее за руку и отвести домой, прижать к себе, согреть и умолять о прощении, пока она не простит и не примет.  Все эти два с лишним года, засыпая и глядя на ее фотографию, закрепленную скотчем на потолке, он думал об их встречи, о том, как уткнется носом в ее кудряшки, как погладит пальцами по щеке, как сотрет слезы и выслушает все  заслуженные гневные слова, но никогда больше не отпустит. Алаз был готов ко всему - удару, истерике, оскорблениям, пренебрежению, гневу, злости, даже к игнорированию, но он не думал о том, что может увидеть испуг в ее глазах, будто она увидела призрака, будто он для нее страшная угроза, секрет, человек, который может навредить ей. И эта реакция болезненно сковывает тело, потому что это он - тот, кто навредил, тот кто разрушил и сломал.  Она всегда виделась ему сильнее всех тех мужчин, что окружали ее, в частности - его самого, и он не понимал откуда в ней такая непримиримая борьба и свет, а теперь понимает - от любви, от того, как искренне и нежно она умеет любить, своих братьев, подруг и когда-то в прошлом его самого, который абсолютно точно не заслуживал ее чистой и преданной любви ни на секунду.  После той короткой встречи он становится одержимым, выслеживая ее: где живет, где работает, и складывающаяся картинка пугает его и заставляет чувствовать себя еще более виновато и отвратительно - он ненавидит себя и еще сильнее любит ее, от мысли, что, если бы он был рядом, ей бы не пришлось терпеть мерзкие липкие взгляды, работая в месте, где она буквально продавала свою красоту, выступая под похотливыми взглядами. В один из дней, он достает костюм, в котором был в их вторую встречу, он приходит на ее выступление, берет виски, и устраиваясь на первом ряду смотритсмотритсмотрит прямо на нее - такую чужую и родную одновременно, и в этот вечер выходя с сигаретой и желанием разбить кому-нибудь лицом, все еще не понимает, как она оказалась, потому что его Аси по собственному желанию никогда бы не пришла в подобное место, не врала бы своим братьям, не сбегала бы и точно не дрожала бы так, потому что она сильная и смелая.  Он хочет спросить у нее прямо, поджидая у выхода, откуда ее обычно забирают на машине, но когда она выходит все вопросы растворяются в двух парах глаз - родных почти черных и янтарных с зеленым отливом - почти таких же, как у него - в ее руках девочка, чуть младше Джана, смотрит на него из под длинных ресниц слишком смышленым для такой малышки взглядом, и не нужно быть гением, чтобы понять, что она не делала аборт, потому что Аси - не он, она бы не предала их и не отступила, а он идиот, что посмел подумать, что она могла отказаться от ребенка так же, как и он. Тело сковывает осознанием - это его дочь, потому что только слепой не увидит очевидное сходство - волосы, глаза, нос, - и теперь все встает на свои места, возможно , у нее больше не было выбора с ребенком на руках. Его сильная девочка справилась с тем, с чем он был не в силах, он позволил себе быть слабым за двоих, когда она выбрала быть сильной за троих, сохраняя единственное светлое, что принесли их чувства. Наверное, ему должно было стать легче от осознания, что их ребенок жив,  но вина, становится еще тяжелее, потому что он оставил их обеих, обрек самого любящего и любимого человека в жизни на вечную борьбу за себя и за их малышку. Он чувствует трепет и боль - он видел ребенка, своего ребенка, маленькую, хрупкую девочку, с мамины кудряшками, вцепившиюся пальчиками в мамины плечи.  Больше он не имеет права сожалеть о своих ошибках, он обязан исправить их - собраться и забрать их к себе, дать Аси по праву заслуженное - возможность чувствовать себя любимой, защищенной и, наконец, слабой; быть просто матерью, потому что теперь он понимает, ей так важно было создать семью, что она не испугалась ничего, она ведь не он. Он больше не хватается за бутылку и не плачет, он думаетдумаетдумает - как вытащить, где спрятать, как защитить. А когда он совершит задуманное, обязательно сделает их обеих счастливыми и неважно насколько близко ему позволят быть.  Он смотрит на себя в отражении зеркала ванной своего фургона и чувствует, как к нему возвращается та сила, азарт и смелость, что управляли им до того, как его  семья сломала его, но теперь время подумать о другой семье, о той, что он потерял, но обязательно вернет.  Теперь ему есть за что бороться.  [3] Ожидаемого им облегчения не случается, когда они забирают Аси и Эдже, потому что состояние первой еще хуже, чем он предполагал: она  съедает более двух-трех ложек за прием пищи, пугается резких звуков, и ее тревожность можно нащупать и почувствовать. Находясь в доме Гювена и Неслихан - безопасное место на момент расследования дела о притоне, где пела Аси, - она не выпускает малышку из виду и почти не идет на контакт ни с кем, кроме редких разговоров с Джессуром. Это сводит его с ума, он буквально задыхается от осознания того, что быть физически рядом недостаточно, потому что между ними толстая непробиваемая стена и он боится подойти к ним, словно их маленький мир может рухнуть от одного неверного движения, вспоминая тот факт, как много неверных движений он совершал.  Несмотря на свое состояние, Аси соглашается сотрудничать со следствием, как бы Алаз ни пытался противостоять этому, потому что видит как сильно это усугубляет ее самочувствие, совсем не давая ей забыть и отвлечься, но она упрямо стоит на своем, говоря, что только так сможет быть уверенной, что дочь в безопасности, и он сдается.  Аси с каждым днем спит все больше, поэтому, когда просыпается на пятый день пребывания в доме и видит, что постель рядом пуста, и судя по свету, которым освещена комната уже день, ее сковывает удушающая паника. Она на ватных ногах в одной футболке спешит к двери, открывая ее остервенелым движением и торопиться к лестнице, где сталкивается с Алазом, который ощутив ее бессильное состояние осторожно придерживает за локти.  Руки Аси дрожат и она смотрит на него безумным и напуганными глазами:   - Где моя дочь? Где Эдже, куда ты дел моего ребенка? - Паника выходит за границы ее внутренних переживаний переходя в истерику, она пытается вырваться, но Алаз держит ее крепче, потому что видит как паническая атака заполняет ее сознание.   - Аси, - он сглатывает ком, что собирается при виде осколков что он видит в ней и она изранена ими изнутри. Он хочет  приобнять ее и сказать, что Эдже в порядке, но:  - Отпусти, верни мне ребенка, где она - она вырывается, толкает его в грудь и сбегает по лестнице, а глаза уже не видят, потому что слезы пеленой застилают их, едва волоча ноги она оказывается в гостиной, и чувствует себя отвратительно, но больше не боится.  Эдже сидит окруженная новыми книгами и игрушками, на детском коврике и с интересом рассматривает свои подарки, пока Чагла осторожно расчесывает ее волосы, заплетая хвостик.  - Эдже, а вот и мама проснулась. - Радостно произносит Чагла, пока не поднимает взгляд на нее, - Аси, ты в порядке? - Аси понимает, что вид у нее не из лучших - красные глаза, дрожащие губы, собранные в небрежный пучок волосы и страх в каждом ее движении и жесте. Чагла хочет подняться к Аси, но Алаз, что все это время стоял за ее спиной, собирает все свои силы, чтобы наделить тон спокойствием: - Я заглянул к вам, и  Эдже не спала, - он делает паузу, чтобы выдохнуть напряжение, - я подумал, что она голодна и позвал Чаглу, они завтракали и играли и… - Прошу прощения, - Аси не дослушав, вылетает из комнаты на улицу в одной футболке, под испуганный взгляд Алаза и он находит ее на крыльце, обхватившую себя руками и осторожно кутает в плед.  - Думаешь, я сумасшедшая? - Глаза ее - пропасть с кипящей магмой из чувств и эмоций, и он видит, как сложно ей совладать с этой болью, но не понимает, как может помочь.  - Нет, - он смаргивает слезы, - думаю, что ты самая заботливая и любящая мама, - он хочет коснуться ее щеки пальцами, но одергивает себя,  поэтому просто подходит чуть ближе, чтобы не напугать, - тебе просто нужно привыкнуть,  что вы в безопасности.   - Ты же не отнимешь ее?  - Нет, Аси. - Хочется зарыдать вместе с ней, хочется забрать у нее все ее страхи и боль, просто, чтобы она снова была в порядке, как была до него.  Он касается ее плеча, и ужасается, когда хрупкое тело в страхе вздрагивает - это больше не та сильная девочка с горящими глазами, ее сломали, он сломал. И это почти так же больно, как не знать где она и что с ней - видеть на расстоянии вытянутой руки, но не касаться, словно любое неосторожное прикосновение может рассыпать ее в песок, настолько хрупкой она кажется.  -Они делали что-то с тобой?Принуждали? - Как бы сильно он не появился ответа - он обязан спросить, не зная, что сделает, если услышит страшное «да».  - Нет. - Она смотрит в пол и качает головой.  Становится чуть легче.  - Почему ты так напугана, расскажи мне, - его рука опять норовит подняться, чтобы прикоснуться, но он останавливает себя, потому что она едва стоит и, кажется, Аси еще не готова в честным и тяжелым разговорам.  - Он угрожал мне, что заберет Эдже, если я ослушаюсь, - и с каждой сказанной ею буквой поток слез из глаз становится все интенсивнее, -  он забирал ее несколько раз, когда я отказывала или  грубила, - она едва говорит сквозь удушающие всхлипы, - закрывал в соседней комнате, и я слышала как она плачет, но ничего не могла. - Она дрожит и впивается ногтями в свои запястья - наказывает за бездействие. - Понимаешь? Моя дочь  звала меня, а я ничего не могла. - Она скатывается спиной вдоль деревянной опоры и прячет себя в плед, словно в попытке заглушить рыдания.  Алаз отворачивается и больше не пытается побороть слезы, что жгут глаза - он должен прожить эту боль вместе с ней, как бы тяжело ему не было, потому что по его вине, она прошла этот ад в одиночку, и если его сильная девочка смогла, то он не имеет права ни отступать, не сдаваться. Опускаясь на колени, он набирается смелости и обхватывает ладонями ее лицо, шепча: - Никто не отнимет ее у тебя. - Он поднимает ее на руки - почти невесомую и осторожно несет в комнату, пока пятна от ее слез разрастаются на его футболке.  - Хочешь есть? -  Уже опустив ее на кровать, интересуется Алаз.  - Я хочу спать, - она поднимает на него глаза.  - Хорошо, - но если честно, он напуган тем, как часто ей нужно спать. - Поспи, Чагла ответственная тетя, ей можно доверять, Гювен приготовил для малышки суп, а вечером приедут Али и мама. Эдже в безопасности, Аси. Вы в безопасности. - Пока он шепчет ей все вышеперечисленное, она засыпает с влажными дорожками слез на щеках.  Алаз возвращается на кухню, где его уже ждет Гювен:  - Алаз, - привлекает он его внимание, - есть один психиатр, он мог бы приехать к Аси и поговорить с ней,  я думаю, помощь профессионала ей не помешает.  - Ей станет лучше? - это все, что его интересует.  Гювен коротко кивает и добавляет:  - Чтобы ей стало лучше нужно время, и наша поддержка. И она никогда не признается, но я думаю ей очень нужен ты.  Алаз кивает и те пару дней в ожидании доктора кажутся пыткой: Аси почти не ест и спит все больше с каждым днем. Прогресс есть только в том, что Аси просит забирать Эдже и даже разрешила Джессуру и Чагле свозить ее на прогулку в парк. Алаз тихо смеется с того, что Чагла явно идеальная тетя, из которой малышка уже приноровилась вить веревки. А еще он невероятно сильно гордится Аси, потому что она приняла решение, которое явно было для нее тяжелым: не привязала дочь к себе, а позволила себе отдохнуть, а малышке провести время с остальными родственниками, которые имели физические и эмоциональные ресурсы для присмотра за ребенком.    Психиатр приезжает на восьмой день их пребывания в доме, Алаз проводив его в комнату, все два часа не может найти себе покоя, в ожидании доктора.  - У девочки ПТСР, - начинает мужчина, когда они после сессии с Аси, устраиваются вдвоем в гостиной, и Алаз слушает на протяжении получаса, что это и как он может ей помочь. Узнает, что спит она большую часть дня потому, что впервые за долгое время чувствует себя в безопасной среде и теперь ее организм компенсирует недосып, накопленный годами из-за тревоги и опасной среды. Он слушает, записывает основное и несколько идей посещают его голову. Мысли после разговора с психиатром становятся яснее, и Алаз ощущает призрачное ощущение света в этой беспробудной тьме, когда в тот же вечер, спустя несколько часов после визита врача, она спускается в гостиную, и смотрит, как Эдже окруженная вниманием своих дяди и бабушки играет в новые игрушки, купленные Чаглой, которая к этому времени уже уехала домой, приносит в неограниченных  количествах.  - Она просто маленький Алаз, слишком серьезная для двухлетки, - говорит Неслихан, когда Эдже хмурится глядя бабушке в глаза, пока та, показывает ей карточки с цветами и фигурами. - И слишком смышленая.   В этот момент их взгляды пересекаются в первые за долгое время ни Алаз, ни Аси не избегают визуального контакта и она смотрит благодарно и глубоко, а он отчаянно, виновато и любяще - это становится началом новой главы, потому что они, наконец, осознают как удивительно и красиво материализовались их чувства. Аси мягко улыбается ему, и у него внутри что-то рушится, что-то ненужное и тяжелое.  Спустя час, когда Эдже уже клюет носом в плечо Ямана, Аси осторожное перекладывает ее к себе на руки и нежно говорит:  - Пожелай бабушке и Яману спокойной ночи,  - Эдже щебечет тихое и скомканное «спокойной ночи», а потом Аси поворачивается так, что они обе смотрят на Алаза и говорит, - и помаши папе.  Алаз пропускает вдох, потому что Аси сказала Эдже, что он папа. Всю неделю что они здесь никто не осмелился озвучить этого при Аси, тем более сам Алаз, считая, что он не достоин этого слова, особенно после того, что пожелал своему ребенку. Он так и не взял ее на руки ни разу, лишь наблюдал со стороны, а она за ним, словно чувствовала, что они как-то связаны. Страх того, что прикоснись он к ней и Аси воспротивиться, скажет, что после своих слов он не имеет права - равен смерти и он не мог, он боялся, что они откажутся от него, так же как и он когда-то от них, и будут правы. Но сейчас Эдже машет ему маленькой ладошкой, а Аси говорит:  - Зайди за ней, когда проснешься.  Он зайдет, обязательно зайдет, так и не уснув в ту ночь, просидит на веранде до самого утра, потому что впервые за долгое время почувствует, как дышит и не может надышаться ледяным обжигающим воздухом и осознает, что Аси была права, тогда в его комнате, на сороковой день после смерти Эдже - ему просто нужна была одна маленькая прекрасная причина, чтобы жить. И теперь она есть и зовет его «папа».  [4]  Несмотря на то, что Аси делает маленький шажок к их сближению после сессии с психиатором - этого недостаточно, все еще что-то мешает им быть близкими и честными, и Алаз догадывается - обида, висящая над ними валуном, наровящии раздавить в любую секунду. Аси молчит, Алаз поддерживает, потому что, если тогда, почти три года назад он месяцы рушил границы и препятствия между ними, то сейчас он думает, что времени понадобиться куда больше и просто выжидает, потому что все еще видит, как она уязвлена и больше всего боится навредить сильнее - словно это возможно.  В тот вечер Аси укладывает Эдже напевая все тот же знакомый до боли мотив, знакомый тому, кто второй час сидит под их дверью прислушиваясь к нежному, глубокому голосу, который иногда прерывается чтобы сказать что-то ласковое их дочери, но так и не решается войти. Он держал Эдже на руках всего один раз, в то утро, когда Аси попросила забрать ее, и тогда казалось он задохнется от собственных чувств. Когда он зашел в их комнату, она внимательно смотрела на него своими почти его глазами и отслеживала каждое движение, он помнит, как поднял ее над спящей Аси и впервые почувствовал какая она хрупкая и маленькая - как ее мама, - тогда его захватили чувства, о которых ранее он и не догадывался - глубокие, сильные, нежные, пускающие корни в самое сердце, он почувствовал, что теперь яснее осознает  ответственность на своих плечах, но не удушающую, а приятную и ценную. Что-то в районе  солнечного сплетения сжалось, когда маленькие ручки обхватили его плечи, а пухлая щечка прижалась к груди. У них был целый час друг с другом наедине, пока все  в доме спали: сначала она сидела у него на коленях и с интересом оглядывала лицо человека, которого мама вчера назвала до этого незнакомым словом - папа, будто проверяла точно ли он папа и подходит ли он на эту роль, потом, закончив проверку, она бежит к своему ящику с игрушками и с важным видом приносит ему по одной, обязательно показывая добычу со всех сторон, и Алаз впервые за столько лет чувствует себя правильно и спокойно, пока его обкладывают пирамидками, конструктором и плюшевыми собачками и еще Бог знает чем.  Говорит все еще страшно и с Аси, и с дочерью.  Но Осознание собственной трусости совсем не толкает его на смелые поступки - Алаз все еще страшно боится приближаться к ним слишком сильно, будто чувствует себя разрушительной силой в их хрупковыстроенном мире. Поэтому он как вор, крадется к собственному ребенку в комнату, будучи уверенным что они обе заснули, и он просто посмотрит на умиротворенное лицо своей дочери и, наконец, отправится спать. Но стоит ему увидеть ее - крошечную и очень красивую, с надутыми во сне губами и смешными щеками, он сдается, обещая, что пару минут посмотрит и оставит их, но сдается - все внутри сжимается и он упускает момент, когда по щекам ручьями текут слезы, будто все это время стояли в глазах, в ожидании освобождения. Вся боль и вина, накопленные годами заполняют его сознание и он осторожно берет ее ручку в свои шепча слова, что срываются с губ импульсивными и такими наболевшими.   - Прости, малышка, - он не плачет не рыдает, просто видит как капли падают на нежную кожу ее запястьев, - я знаю, твоя мама меня не простит, но я больше никогда не откажусь от вас, - он глубоко вздыхает и пальцем убирает прядь с ее лица - цвет волос его, кудряшки ее, - даже если она никогда не позволит мне быть с вами, я буду рядом. У тебя будет папа, у тебя всегда он был. - Он целует ее маленькие пальчики, а девочка продолжает спать крепким сном. - И я, наверное, худший отец, - грустно усмехается, - хуже своего отца, потому он не отказывался от меня, но я сделаю все, чтобы ты никогда не чувствовала себя ненужной, потому что ты  очень мне нужна. - Он укладывает голову на край ее кроватки и впечатывает в память каждую ее деталь и черту, чтобы запомнить ее такой маленькой, пока она продолжит так же стремительно расти.  И Теперь очередь Аси прислушиваться к тому, как он отчаянно вымаливает у дочери прощения за то, о чем она даже не знала. Аси не хочет чтобы знала, потому что ее ребенок не должен никогда узнать, что такое быль ненужным и отверженным.  - Ты трус, - не выдерживает она, видя как он вздрагивает и отпускает руки дочери.  - Аси, - он выдыхает ее имя, не оборачиваясь.  - Ты мог сказать это все мне, просто поделиться со мной. Мне так было нужно знать, что ты жалеешь о том, что сказал мне тогда, чтобы не думать часами о том, что ты терпишь нас просто из жалости. Ты просто мог сказать мне это в лицо, чтобы я не… - она захлебывается в собственных всхлипах и чувствует, как он задел то самое больное, скрытое даже от нее самой. - чтобы я не думала, что она все еще не нужна тебе, что я заставляю тебя принимать и терпеть ее, ты даже не подходил к ней.  - Я боялся, - сдается Алаз, - я жил все это время, каждую секунду, - запрокидывая  голову, он трет ладонями лицо, - проклиная себя за убийство собственного ребенка, сходил с ума от твоего отсутствия каждую секунду, неужели этого недостаточно чтобы простить меня? Я не прошу тебя любить меня снова, но не ненавидь,  пожалуйста. - Найдя в себе силы, он смотрит на нее, повернувшись корпусом, своими красными глазами - такими же красивыми, и самыми честными, из тех, что ей приходилось видеть.  - Думаешь, если бы я не простила, я была бы здесь? Прости себя, Алаз, - она двигается ближе, и нежно гладит его щеки руками, - перестань наказывать, потому что наказывая себя, ты наказываешь нас. - Она остервенело швыряет в него слова, всхлипывая, и вытирает ладонями щеки - сначала свои, а потом неожиданно и его. - Ты нужен всегда был нужен. - Ее ладони обхватывают его лицо. - Ты был так нужен мне, когда я была беременна, когда рожала ее и никто не ждал нас в коридоре, когда никто кроме меня не вставал на ее плачь, ты был нужен нам обеим.  - Я больше никогда вас не оставлю, никогда. Слышишь? - Он поднимается, чтобы лечь к ней в постель, и сжимает   пальцами, ее руки прижимаясь к ним губами, как минутами ранее, целовал руки дочери.  - Ничего не обещай, просто сделай. - Она  прислоняется к его лбу своим, позволяя боли и страху выходить вместе с солеными каплями, стекающими по щекам.  Аси прижимается к нему так сильно как только может и все эти обиды становятся такими несущественными, когда она чувствует его кожа  к коже, когда она понимает, что даже расставшись они были вместе. Чувствует, как эта нерушимая связь крепнет и что все это время им было мучительно больно лишь потому, что они сопротивлялись этим чувствам. Сцеловывая ее слезы, Алаз, чувствует, как оживает, как все страхи отступают, потому что ее глаза смотрят прямо в него без намека на отвращение и пренебрежение.  Проходит время прежде, чем они успокаивают поток эмоций и просто лежат переплетая пальцы, пока Алаз не нарушает тишину:  - Расскажи какой она была до нашей встречи ? - он прижимает Аси к себе, зарываясь пальцами в отросших волосах и целует лоб.  Окруженная такой долгожданной заботой, она рассказывает о том, что Эдже родилась крошкой - всего 2800, что она была спокойной и первые месяцы только спала, с перерывом на обед. Рассказывает про первую улыбку и что почувствовала, когда приложила ее к груди впервые, как Эдже неуверенно сделала первый шаг и рано начала хмурить брови и возмущаться - Аси смеется, что среди сотни детей в Эдже можно было увидеть ее отца. О том, как показывала ей их общее фото и говорила, что когда-то она была очень счастлива, как пальчиками она всегда трогала мамино лицо, не понимая, почему мама плачет чаще чем она сама. А Алаз слушает, редко смеется, чаще вытирает слезы - ее и свои, еще чаще целует ее руки, пока она пересказывает два с лишним года без него.  Боль уступает смирению в нем, потому что он принимает: он не вернет два потерянных года жизни их дочери, но он должен сделать все, что все последующие он сопровождал каждый ее день и открытие, и наблюдать ее взросление и развитие с особым трепетом. Он думает, что, наверное, он должен был потерять, чтобы осознать ценность этой любви. Алаз больше не видит необходимости собирать себя, потому что восстанавливается сам собой понимая, сколько им пришлось пройти вдвоем.  Уже утро, когда спустя короткое молчание Алаз засыпает, а Аси выпутывается из рук, чтобы последовать в ванную. Подойдя к зеркалу она смотрит в отражение и думает, что пора ей сдаться, сдаться ему, перестать бороться с ним и за него, и за него с ним - просто позволить ему быть рядом, не защищать от последствий поступков, но и не винить. Она была слишком сильной, дав ему возможность быть слабым, но теперь, покосившись со своими страхами и демонами, увидев, что их нужда друг в друге взаимна, она хочет спрятать себя в нем, как этой бесконечной теплой ночью, когда она чувствовала дом рядом с ним. И не прощать его ради дочери, а вновь принять эту любовь ради них троих, потому что знает, что втроем они сильнее. Раньше Аси думала, что сильная пока у нее не появилось слабостей: сначала неконтролируемых противоречивых чувств к человеку, который казался совершенно недостойным тогда, противоестественным и чужим, а сейчас самый родной и ценный, а позже их дочь, и Аси понадобилось много времени, чтобы понять, что они не слабости, они - ее сила.  [5]  Разговор меняет многое, и они с каждым днем все больше времени проводят втроем, точнее вдвоем - Эдже и Алаз, потому что Аси все еще нуждается в большом количестве сна, пусть не в таком, как раньше. Иногда она спускается после сна, а Алаза нет, и она уговаривает себя, что у него могут быть дела, но сейчас ей эгоистично хочется, чтобы он сидел рядом и не отходил от них, чтоб восполнить время проведенное порознь.  Ночью когда они уже лежат в кровати, обнявшись, а Эдже в своей новой отдельной постели смотрит на них, Аси спрашивает:  - Расскажешь куда уходишь днем? - Она упирается подбородком в его грудь, и если честно не уверена, насколько уполномочена, задавать такие вопросы - они так и не обсудили, в каких они отношениях относительно друг друга, а не ребенка, и их общие ночевки в одной кровати не служат ей достаточным ответом.  - Расскажу и покажу, но позже, тебе понравится. - Алаз гладит ее по отросшим волосам, думает о том, как сильно она изменилась за эти пару лет: стала еще красивее, женственнее и привлекательнее, кажется, что ему недостаточно будет оставшихся лет жизни, чтобы насытиться этим. - Ладно, надеюсь, ты не завел себе вторую семью. - Она шутит и не шутит одновременно, потому что эти почти три года они имели права на жизнь друг без друга, как бы тяжело это не было принимать.  - Я жил в трейлере, вообще-то и не общался ни с кем кроме Ямана, я думал, что прошел испытание верности?  - Может быть. - Коротко отвечает она, думая о том, что точно нужно расспросить о том, чтобы с ним в момент их разлуки.  Алаз слышит шуршание справа от себя, где буквально на расстоянии вытянутой руки стоит кроватка Эдже, в которую они стараются ее переселить уже вторую неделю, но несмотря на их усилия она каждый раз забирается к родителям под одеяло, прямо как сейчас:  - И куда же ты собралась? - спрашивает Алаз у дочери, которая хватает за ухо плюшевого пса и встает ножками на холодный пол, она делает несколько шажков и уже стоит впритык к родительской кровати, смотрит сначала на мать, потом на отца, догадываясь что на второго воздействовать куда проще, и начинает конючить: Она хмурит маленькие бровки и ее губы едва подрагивают, пока она пытается самостоятельно залезть к ним. Эдже хнычет жалостливое:  - Папа, - от которого у Алаза все еще учащается пульс, как в первый раз, когда Эдже обратилась к нему подобным образом. - Папааа.  - Эдже, твоя кровать рядом с нашей, не нужно бояться, - мягко объясняет Аси.  Но Эдже упрямо  хватает предплечье Алаза, и он сдается и помогает ей забраться, укладывая на свой живот и грудь  - то, как они обычно ложатся на дневной сон. Уже вторую неделю они работают над тем, чтобы Эдже спала не на  родителях, а рядом с ними, в своей уютной детской постели, Аси уговаривает ее в десятый раз:  - Посмотри, какую красивую кроватку тебе купили, детка, - Аси вздыхает и гладит кудряшки, всматриваясь в настороженное лицо, как будто эта малышка уже раскусила маму и больше не поведется на ее аргументы, - она же полностью твоя, а ты спишь на папе. Это твое новое любимое место для сна?   Эдже недоверчиво хмурит брови, и елозит устраивая голову ключице Алаза. Так что Аси сдается и смотрит на то, как устало закрываются огромные зелено-карие глаза, обрамленные густыми ресницами -  отцовское наследие. Аси гладит маленькую спину, пока девочка засыпает под ставшие традиционными разговоры своих родителей, которые совсем не мешали ее сну. В конце концов, должны были быть хоть какие-то преимущества от их жизни в ночном клубе первые два года жизни малышки, за которые она с рождения приучилась засыпать под любые звуки и не просыпаться от каждого шороха. - Алаз, - Аси свободной рукой перебирает его волосы. - Мы должны говорить одно и тоже.  - В каком смысле?  - Если запрещать, то вместе и разрешать тоже вместе, чтобы никто не превращался в плохого полицейского.  - Аси намекает на себя, потому что начала не так давно осознавать, что они стали слишком лояльны ко многим вещам в воспитании, особенно Алаз, и ей вовсе не хочется, чтобы все принятые им решения относительно дочери были обусловлены его фундаментальной виной и целью ее искупить.   - Ты права, но пока я не могу ей противостоять.  - Да, я тоже, - Аси вздыхает, - но ты не можешь идти на уступки всегда, потому что не был с ней первое время, она не вспомнит этого, Алаз, но зато точно вспомнит, что не знает слова «нет», когда мы будем вынуждены его сказать. - Она пытается быть мягкой, не давить, потому что знает, что сложно не только ей, но теперь имея возможность и среду для воспитания, она хочет сделать максимум для того, чтобы их ребенок не рос в мире искаженного восприятия.  Они болтают еще немного, пока Аси не перестает отвечать, и Алаз закрывает глаза мгновенной засыпая, утомленный своими дневными секретными делами. Среди ночи, сквозь сон Алаз чувствует, что его футболка стремительно намокает, а потом еще сильнее и проходит мгновения прежде чем он понимает, что его дочь описалась прямо на него, он с минуту оценивает ситуацию и понимает, что сам точно не справится.  - Аси, - Алаз свободной рукой дергает Аси за запястье пытаясь разбудить.  - Что? Что случилось? - Аси опирается на локти, пытаясь разглядеть в темноте, что стало причиной пробуждения.   - У нас кажется проблемы. - Он выдерживает паузу, пытаясь не засмеяться, понимая всю абсурдность ситуации. Эдже описалась, - он прикрывает глаза, сдерживая смех, - на меня.  Когда до Аси доходит суть произошедшего, она начинает смеяться, закрывая лицо руками - он так давно не видел ее счастливой, смеющейся, так что Алаз поддерживает ее,  потому что это забавно и мило, и немного неловко, но когда это твой ребенок воспринимается совсем иначе.  - Это смешно, - он слишком счастливо для описанного человека смотрит на нее, - но нам обоим мокро, очень мокро. - Алаз наблюдает, как Аси успокаивается, и поглаживает голову Эдже в ожидании помощи.  Когда Аси встает и перешагивает через ноги Алаза, она старается быть осторожной, чтобы не разбудить Эдже, мирно спящую на груди отца. Она идет к комоду, и достав чистую пижаму, возвращается к ним, забирая дочь на руки, чтобы позволить Алазу подняться и помочь ей.  - Тише,  детка, - шепчет Аси, когда в процессе переодевания в сухое, Эдже открывает глаза и вновь закрывает, - спи, сейчас мама переодет тебя, - закончив Аси  укладывает девочку уже в свою постель.   - А мне  наша мама не поможет переодеться?  - Ты большой мальчик, справишься.  Он справляется, выходя к ней из душа переодетым и судя по всему помытым, укладывается рядом и смотрит в упор с едва сдерживаемой улыбкой.  - Что? - явное смущение освещает ее лицо - опущенные глаза, поджатые губы и едва поднятые уголки губ.  - Ты засмеялась, - он делает паузу, чтобы облизать губы, - я скучал по этому.  Даже в темноте он может увидеть, как ее щеки краснеют, и она опускает глаза, двигаясь ближе и целует, в губы, так как не целовала его вечность, и он почти забыл, как восхитительно себя можно чувствовать от ощущения мягких пухлых губ на своих. [6] - Заснула? - Интресуется Аси, когда Алаз спускается в гостиную после того, как укладывал Эдже спать. Он согласно кивает ей и опускается на диван, накрывая Аси своим телом. - Ты зарос, - шипит она и немного сталкивает его с себя в сторону, чтобы  провести пальцами по щеке, покрытой отросшей щетиной, которая явно имеет потенциал превратиться в бороду, пока Алаз трется об ее руку, удобнее укладываясь на ее животе.  - Тебе не нравится? - хмурит брови Алаз и чуть нависает над ее лицом.  - Я не говорила этого, просто непривычно, - кокетничает Аси, - как будто не два года прошло, а десять.   - Хочешь сказать я выгляжу старым? - Он выгибает бровь.  - Скорее взрослым, но мне и так нравится.  Алаз поднимается и тянет Аси руку:  - Пойдем со мной, - в глазах загораются огоньки, как предвестники очередной его шалости, и она поддается.  - Ты же не обиделся?  Когда они заходят в ванную, Алаз отворачивается к ящику в поисках чего-то, что видимо давно не использовал, и повернувшись, он протягивает ей бритву и пену для бритья. - Ты знаешь что делать. - Кивает Алаз на ее руки.  - Алаз, если тебе нравится, нам не обязательно ее убирать. - И теперь она чувствует вину, будто обидела его или задела. - Нет, я думал об этом, - в подтверждение он трет свой подбородок, - знаешь, она, - он неопределенно указывает пальцем на свое лицо, - напоминание о том, времени, когда тебя, то есть вас не было рядом, так что давай попрощаемся с этим раз и навсегда. - он разворачивается, чтобы присесть на край ванны и притягивает Аси между своих бедер, наблюдая, как она включает теплую воду.  - Хорошо тогда, - пожимает небрежно плечами она, прежде чем осторожно распределить плотную пену по его подбородку и скулам, на что Алаз расслабленно прикрывает глаза.  - Не боишься, когда у меня в руках лезвие? - Стоит коснуться металлическим лезвием его кожи на подбородке, его тело покрывается мурашками, которые Аси чувствует под пальцами, что обхватывают его шею и увидеть, как он сглатывает, словно скапливая напряжение в горле. Так как они слишком близко друг к другу, Аси может увидеть как он облизывает губы кончиком языка - опасно близко к ее собственным.  - Скорее возбуждаюсь, - хрипит он, что совсем не помогает Аси сосредоточиться, - моя внешность могла  поменяться, но мои предпочтения - никогда, - ладони скользят под рубашку мягко и сжимают ее бедра. - Прекрати, иначе правда порежу. - На самом деле она из последних сил держится, что не облизать эти его провоцирующие губы самостоятельно, так и оставив одну часть его лица небритой, но она не сдается, внимательно наблюдая за тем, как его лицо приобретает прежний вид - будто он оживает и молодеет на глазах одновременно. Аси сосредоточенно, упрямо, и почти с ювелирной осторожностью убирает с его лица пену вместе с порослью. Зелено-карие глаза, словно под гипнозом смотрящие на нее, становятся ярче и будто более блестящими, заставляя ее чувствовать себя слишком уязвимо. Со своего ракурса Аси имеет возможность увидеть каждую морщинку, каждую тонкую линию его лица, и сбитое дыхания с потрохами сдает ее волнение от того, насколько он красив и насколько он ее.  И к великому сожалению их обоих, когда процедура окончена, Аси не отрывая от него глаз опускает бритву в раковину, чтобы обхватить его лицо руками и прошептать прямо в теперь уже гладкую кожу щек:  - С возвращением, - губы едва цепляют чувствительную, чуть горькую от пены кожу.  - И тебя, - его рот скользит по ее - просто касается, потом ниже к шее и он замирает, обжигая горячим дыханием мягкую кожу ключиц. Дыхание у него тяжелое и глубокое, Аси буквально физически ощущается каждый вдох на себе и сходит от этого с ума. Он не спешит целовать просто проводит носом по ее щеке спускаясь к шее, а потом вновь возвращается к лицу, чтобы заглянуть в ее глаза - слишком внимательно и откровенно, словно выпрашивая что-то. В ответ Аси смущается, смущается так, словно у них нет двухлетнего ребенка и длинного тяжело, но пути рядом, словно они ни разу не умирали друг у друга на руках. И в который раз ей кажется, что эти чувства гораздо больше них самих - они поглощают, волнуют и возрождают из снова и снова.  И Алаз словно разделяет ее мысли, все еще невино и откровенно одновременно едва целует кожу ее шеи, чуть сжимая ее губами. Он хочет ее в сотни раз сильнее чем раньше, потому что в отличие от него, ее эти годы сделали еще привлекательнее и нежнее, но он не уверен, что их близость это, что ей сейчас нужно, потому что сама Аси не проявляет инициативы в этом вопросе, что значит - не хочет. Но он подождет сколько потребуется, потому что после нескольких лет разлуки, он счастлив просто от того, что может касаться ее в любой момент, не цепляясь за навязчивые сновидения с ней в главной роли - теперь все наяву, - настоящее и ощутимое. И пережив время расставания, он научился ценить ее по-настоящему, не отвергая тогда, когда считает себя недосып ее любви, потому что знает: она сама в состоянии решить достоин он или нет, и если он рядом, то ее ответ очевиден, а значит все, что он должен сделать - это дать ей уверенность в том, что ее решение верное, что он больше никогда не вынудит ее выдернуть его из своей жизни вместе с куском этой самой общей жизни и сердцем, потому что Алаз понял: они не ответственны друг за друга - они ответственны друг перед другом в своих решениях и поступках.  Так что он берет максимум от того, что ему позволено, а именно: цепляет пуговицу надетой на нее его рубашки, опуская ткань и целует ее ключицы, пока пальцы требовательно перебирают его волосы, и он почти задыхается от запаха ее кожи и от осознания, что они, наконец, вместе, и это - не сон.