Шалости беззаботного дня

...Трепетный виноградный сок катится по мужским губам, одаряя их блаженными алыми оттенками. Помещенная среди его зубов ягода винограда разлучает поцелуй супругов, выбивая из лёгких мужчины с волосами цвета фиалки фальшиво неудовлетворённый вздох. Мои губы, обратно этому, совершенно не скрывают самодовольства, расползаясь в тянущейся улыбке нежного озорства. Игривое настроение дня было задано, и книга, вмещающая в свои страницы озы математики, потеряла для Веритаса былую значимость. – Ну, так значит, мне удалось тебя отвлечь? Слова уплывают с кончика моего языка, сопряжённые беззвучным смехом, однако глаза, не давая солгать, представляют для Рацио куда более глубокий омут разноплановых эмоций: любовь и тоска, веселье и трепет, игривость и сладкий оттенок усталости. Он мог прочесть каждую искру, утопленную в моём взгляде, и наверняка бы счёл и понял всякий намёк, что там таился. – У тебя есть десять минут. Сказал он. Мне стало очевидно, что последний след сосредоточенности, обнявшей разум мужа, бесследно исчез, оставляя после себя богатое наследие: невыразительную улыбку на его потресканных устах, расслабленное тело в халате, что стекал с него молочным оттенком, и даже радужки багровых глаз, на окраине которых был заметен намёк на непокорность. Его торс оказался наполовину распахнут, а белоснежные края летнего халата ласково ниспадали вниз, создавая тихий беспорядок во внешнем виде безупречного мужчины. Предо мной предстал Апполон, греческий бог, удостоенный десятка именитых музейных изображений, бюстов, скульптур, и на меньшее мнение я бы не согласилась даже у дула пистолета. Женские пальцы неуловимо пробежали кверху, идя по тропинке мышц совершенного торса, на что встретили новое затруднение в его некогда непоколебимо ровном дыхании. Подушечки пальцев, сопровождая знакомый рельеф бледной кожи, залитый осторожными лучами солнца, откинули элемент одежды с ключиц Веритаса, вынуждая жемчужную ткань халата повиснуть на сгибе локтя несколькими неаккуратными складками, похожими на волны пенного моря. Ноготь моего большого пальца стал неумолим: аккуратно ступая по неровностям излюбленной груди и почти неосязаемо поддевая им упругости, я надавливала на некоторые кожные участки, вынуждая неконтролируемую мужскую дрожь скупо пробежать по их покровам. Мои неуступчивые движения оказались эффективны, и скулы отвлечённого Доктора залило уязвимым брусничным цветом, что я успела заметить, прежде чем его расчётливые ладони объяли мой затылок и притянули к лицу, завлекая в новый, чётко последовательный поцелуй. – Давай я покормлю тебя виноградом, Вери? Подала я голос через долю мгновения, не позволяя устам опухнуть от умеренного напора супруга, что возродил под поверхностью моего желудка не один рой бабочек. И тут же приятное волнение распалось по телу, словно кипяток, когда я повстречала тихое, но охотное одобрение в его саркастичных глазах, и сразу же вручила ему столь же безмолвный приз – женские губы с теплотой коснулись неровной переносицы Рацио. – Ты холоден со мной, милый, – и в моём горле тут же зарокотал недолгий смех, не твердивший и о малейшей обиде, скорее, о шутке, – а что бы ты сделал, если бы я была прекрасной льдиной, вынуждающей тебя мёрзнуть день ото дня? Как бы ты себя повёл, будучи рабом своей любви? Девичьи пальцы идеальной музыкальной длины сорвали с богато усыпанной виноградом грозди желанную ягоду, но почему-то, совершив сея деяние, мои движения приобрели заторможенность, встречая бессловесный вопрос в зрачках Доктора. Улыбка его губ, к тому времени, стала легче, усиленнее спрятавшись в непоколебимых чертах мужского лица. – Лёд при комнатной температуре растаял бы за крайне короткий срок, а любить лужицу – тем более глупость. Но приземлённый ответ рационального супруга не оставил меня в удовлетворении, сотворив с моими действиями внезапные, дивные изменения. Заместо того, чтобы впечатать приторную виноградинку в рот возлюбленного, я, словно бутон алого цветка, распахнула собственные губы, показательно зажимая аппетитную ягоду меж верхним и нижним рядами белых зубов. Бровь Веритаса оказалась вопросительно поднята, пропуская во взгляд мужчины уловимые искры любопытства, однако его глаза почти покинули предел орбит, стоило мне снова припасть к знакомым устам своими. Зажатый в тисках зубов виноград повиновенно ускользнул в полость его рта, заполняя млеющее пространство языка сладостным вкусом. А было ли мне известно, в какие хаос и замешательство пришёл рациональный мир мужа, стоило мне провернуть данную шаловливую схему? Опустив веки в процессе неуловимого поцелуя, я упустила многое из деталей: например, то, с каким тленным вожделением расправлялись его ноздри от поверхностных вздохов, или то, и с каким убийственным шоком и поражением распахнулись его глаза на ничтожную долю мгновения... Как механизм на автоуправлении, крепкие руки Рацио, заявляя о власти, окольцевали своей хваткой женскую талию, срывая с моего языка звенящее удивлением «ах!». Моё отстранение от его губ последовало в следующий же миг, разнося по веранде глухой влажный звук, когда уста расстались, и вскоре сопроводилось водопадом моей томно-ласковой фразы. – А если бы я была этой сладкой горстью винограда, которую ты так блаженно поедал во время чтения? Оцепенение не обошло несколько изгибов его жёсткого тела, взывая приливы напряжения и моментального адреналина, утекающего во множественные вены его сидящего туловища. Точка пульса на мужской шее, покуда скользнули мои шаловливые пальцы, отдавала в мою плоть чувственной вибрацией, призывая холодную дрожь окатить линию женского позвоночника. В тот момент я обнаружила, что биение его сердца идёт ногу в ногу с моим, а после и вовсе романтично стучит ему в унисон. – Я бы предпочел, чтобы моя жена осталась моей женой. Не говори абсурда, сравнивая себя с нелепыми предметами. Несмотря на то, как беспорядочно быстро орган его сердца перекачивал кровь, голос бы никогда его не выдал: всё тот же ровный, беспристрастный, но лишь на первый вид, на первый взгляд. Стирая с моего лба щекотливую каплю пота, он был нежен, и я в то же мгновение сомкнула глаза, потонув в реке платонического наслаждения. Позволяя нашим золотистым обручальным кольцам отражать яркость солнца, Веритас жаждал отыскать момент, чтобы сообщить, что положенные десять минут уже подошли к концу...