they behead valets, don't they?

Шаги разносились по коридорам, заставляя Александра Бонтана вырваться из задумчивости и осознать, насколько холоден пол этой тюремной камеры. Никогда в жизни он не думал, что король, которому он служил с детства, заточит его в тюрьме, предназначенной для предателей короны. И всё из-за неё… Виктории. Та, кого он привёл ко двору — та, кого, как он думал, мог бы использовать. Меньше всего он хотел это признавать, но она перехитрила его. Никогда за тридцать девять лет жизни он не чувствовал себя таким глупым. Его переиграли. «Сюда». Он услышал голос де Монлезена как раз перед тем, как обернулся. Там была она. Королева. Самая сильная фигура на доске. Он нахмурился, увидев источник своих проблем. На её ярко-красных губах была запечатлена её обычная ухмылка — та самая, которую Александр презирал больше всего на свете — та самая, из-за которой он оказался здесь. — Не подумала бы, что вы из тех, кто молится, — наконец заговорила Виктория, заставляя его встать. Находясь так высоко, и вместе с тем так… низко. Она улыбнулась ему, золотые украшения сверкнули в его глазах. — Я не такой, — ответил он тихо. — Но иногда человек пытается положиться на тех, кто сверху, если те, кто на Земле, подводят его. Даже сквозь его спокойный тон Виктория могла услышать его внутренний гнев — гнев, который он так долго скрывал под своими злыми улыбками. — Я знаю, что вы отравили королеву. — Понятия не имею, о чём вы говорите, — злобно ответила она — конечно, точно зная, что он имел в виду. Они оба это знали, но один из них явно имел преимущество. — Всё, что я знаю — это то, что вы убили её и пытались подставить меня, якобы я убил королеву и покушался на убийство короля. Александр приблизился, крепко вцепившись в прутья тюремной камеры и максимально прижимаясь к ним лицом. Его черты, явно затронутые как возрастом, так и недавним поворотом событий, огрубели, показывая его гнев. — Вам это никогда не сойдёт с рук. — Похоже, мне сойдёт. Виктория, находясь по ту сторону решётки, не могла бы выглядеть ещё ярче. Это было для неё катарсисом, освобождением от контроля Александра и превращением в королеву Франции, хотя она не была так уверена в последнем — все зависело от Людовика. Королева или нет — для неё было важнее всего установление контроля и, как следствие, месть. Она была в восторге от одной только мысли о голове Александра на плахе, ожидающей, когда на неё упадёт меч. Высокомерие герцогини Марли убило Александра — он ненавидел её. И он ненавидел себя. За то, что привёл её ко двору, за то, что оказался недостаточно умён в этом вопросе, за то, что просчитался… Он немного потряс прутья решётки, повышая голос. — Ты ведьма! Ты всего лишь низменная, отвратительная ведьма! Ты будешь гореть в аду за это! — закричал он, и Виктория лишь рассмеялась. Для неё это было уморительно — наблюдать, как с Александра сползает маска. Раньше он заставлял её плакать, а теперь она могла разбить его, как яйцо. Свежеснесённое яйцо из куриного гнезда — курицей в данном случае был король и его маленькие создания. — Я бы посоветовала вам говорить со мной в другом тоне, Александр. Когда она улыбалась, её голос казался более властным, как будто она отчитывала свою служанку. Это мгновенно заставило Александра замолчать, когда она продолжила. — Я герцогиня Марли. Вы будете говорить со мной с должным уважением, Бонтан, — она подчеркнула его фамилию и отсутствие титулов, прежде чем продолжить. — Хотя вы можете навесить на себя ничтожный титул камердинера, в конце дня вы слуга. Крестьянин, я бы даже сказала так. Не забывайте, король был настолько великодушен, что позволил вам умереть от меча, как дворянину. Я всегда могу это изменить… Она обхватила одной рукой прут клетки, и её пустой взгляд заставил его вздрогнуть и отступить. Как будто у неё не было никаких эмоций — её глаза демонстрировали форму чистого, но катастрофически спокойного безумия. — Я всегда могу поговорить с королём о вас, — губы Виктории изогнулись в ухмылке — той, которая явно показывала, что она в самом деле держала Александра в своих руках. — Вас могли бы сжечь, как ведьму. Как Бонну. Бедняжка. Она даже не имела в виду эти слова, но холодок, пробежавший по спине Александра, каким-то образом… будоражил её. Воспоминания двухлетней давности, когда камердинер шантажировал её, были всё ещё очень свежи в памяти, так что теперь, когда она одержала верх, она собиралась, по крайней мере, развлечься. — Может, вы будете на пыточном колесе. Или, может… Она увидела страх в его глазах и то, как сильно он пытался скрыть этот страх. — Я четвертую вас, как Равальяка. Он убил короля… А вы отравили королеву. — Я не убивал! Лгунья! — Не лайте на меня, — быстро ответила она, наклоняясь. — Ваш отец, должно быть, лучше дрессировал собак. При этой мысли — увидев, как он тут же отпрянул, — она решила продолжать. Она хотела, чтобы после этой встречи он был не просто слабым, но и сломленным. Она хотела, чтобы его маска разбилась вдребезги. — Интересно, что бы он почувствовал, если бы увидел вас прямо сейчас. Что за разочарование его любимый сын. Еще более никчёмный, чем те собаки, которых он дрессировал. — Заткнись! — Александр вдруг закричал, слёзы хлынули по его осунувшемуся лицу. Виктория немного отступила назад, отпустив прутья. Она никогда не видела, чтобы Александр плакал, и даже не предполагала, что он способен на подобное. И что же? Это радовало её. Она не могла не позволить лёгкой ухмылке появиться на своëм прекрасном лице, видя, что он стал тенью человека, который её шантажировал. Его отец, должно быть, вернул ему болезненные воспоминания. Он был полностью унижен. Покорённый, плачущий и проигравший, на полу — его колени подгибались когда он смотрел на женщину, которая сама опустилась на колени, чтобы быть на одном уровне с ним. Она по-прежнему широко улыбалась, глядя на него сверху вниз. То, как она смотрела на него… это не было похоже на то, как женщина смотрит на мужчину. Это было похоже на то, как шахматист смотрит на пешку. Виктория наклонилась, её голос был тихим, но достаточно отчётливым, чтобы он мог услышать. — Вы принадлежите мне, Александр. Он наблюдал, как она встаёт и отряхивается. Даже не обращаясь к нему с последним словом — ничего. Просто повернулась на каблуках и ушла. Он схватился за прутья, смотря, как она уходит, ожидая момента, когда она обернётся и посмотрит на него. — Виктория! Виктория — он кричал её имя, всё громче и громче — так громко, как только мог, достаточно громко, чтобы потерять голос. Но она уже ушла. И вот он лежит, совсем один, в своей камере. В темноте.