Dormito bene?

Щелчок. Сингулярность исчезла. Несмотря на это, время отказывалось идти вперед. Я глядел на Жида, он глядел на меня. Пусто, совершенно неподвижно. Сингулярность исчезла, но время отказывалось войти в привычный ритм. Небо, деревья, изорванные шторы, мое собственное дыхание — все остановилось на мгновение. Оружие дало осечку. В тот момент я впервые увидел, как дрожали руки Жида. Думаю, мои дрожали не меньше. Отпустив меня, он наклонил ствол и сбросил патрон. Это был последний. Металлический звон вернул меня в реальность. Мы оба были абсолютно уверены в предугаданном варианте будущего, иного и быть не могло, но у невероятной случайности были на нас совершенно иные планы. Где-то вдалеке, среди коридоров раздались частые шаги. Мы переглянулись. Выражение лица моего противника явно указывало на то, что он не ожидал подкрепление, к тому же, судя по звуку, приближающийся человек был один. Когда до меня наконец дошло, в зал, удерживая на плечах тяжелый черный плащ, ворвался Дазай. — Одасаку! — выпалил он, совсем не замечая произошедшее, — Ты идиот, Одасаку! — Да… Сквозь разбитые окна ветер развевал изысканные шторы, снаружи шумно шелестели осенние листья. Рассудок помутнился, пришлось сделать глубокий вдох, отозвавшийся острой болью в поврежденной ранее грудной клетке. И все же сконцентрировать внимание мне удалось. Краем глаза я увидел, как Жид заметно напрягся и занял оборонительную позицию, отступив немного в сторону мертвых товарищей, хотя и не показывал явного намерения вести бой с еще одним противником — сил у него было не больше, чем у меня. Дазай был вооружен, и я мог только надеяться, что у него не хватит безрассудства, чтобы на эмоциях ввязаться в поединок, в котором у него не было ни шанса. Мои надежды не оправдались, когда тот в ярости выхватил пистолет из кобуры и направил его в сторону Жида. Тут же последовал хлопок, но движения позади себя я не заметил. Жид просто сверлил Дазая холодным серым взглядом, порицая за промах. Прежде, чем тот успел выстрелить еще раз, я схватил его за запястье и опустил ствол в пол. — Достаточно смертей на сегодня, Дазай. Хватит. Язык едва поворачивался, взгляд отказывался фокусироваться, я с огромным трудом стоял на ногах. Раны ныли, грудная клетка была готова разбиться в дребезги. — Ты один? Он испуганно закивал, глаза широко раскрыты. Тогда я дрожащей рукой потянулся во внутренний карман куртки и вытащил расползавшийся от крови Серебряный Оракул. — Вызови скорую. И никому не говори. — Черт, Одасаку… Я же не дурак… Жид, мало заинтересованный в наших перепалках, едва заметно усмехнулся и поплелся к стене. Оперевшись на здоровую руку, он медленно опустился на пол. Я последовал его примеру и, стиснув зубы, сел рядом. Полузакрытые глаза медленно скользили по полю боя. В живых никого не осталось. Воздух стал невыносимо затхлым, тяжелым. Пахло кровью, пахло смертью. Как же все это знакомо. И тем не менее мне стало легче. Словно камень с души. Пока что я не мог точно сказать, что именно было тому причиной. Наверное, я просто медленно умирал. Дазай выскочил из зала, еще вечность спустя в дверях показались люди в голубом. Оказавшись на носилках, я наконец отключился. В расплывчатых мыслях вертелось лишь изображение покосившейся хрустальной люстры. Стеклышки сверкали в закатном солнце самыми разными цветами, переливаясь на свету. Открыв глаза, я оказался в своей постели. Уже рассвело, наполовину опущенные жалюзи тихо бились о раму от легкого летнего ветра. С улицы раздавался гул проползавших мимо машин, неясные голоса то детей, то взрослых, кричали вороны. Повернувшись на бок, я почувствовал возле живота что-то теплое и мягкое. Клубок недовольно заурчал и поднял сонную голову. Трехцветный кот вытянул лапки вперед и сладко зевнул, прежде чем привстать, развернуться ко мне мордой и снова лечь на край одеяла, поджав под себя конечности. Я почесал его по макушке и ушкам, в ответ на что он обратил на меня свой взгляд. Желтые глаза с широкими черными зрачками устремились прямо в мою душу. Странный кот. Слово «плохо» было бы заметным преуменьшением состояния, в котором я находился. Дышать было сложно, торс стягивал корсет, мышление было заторможено от дозы обезболивающего внутри. Хотелось пить. Я оглядел помещение. Простая комната в стационаре: дверь, комод, маленький телевизор, на другой стороне две кровати, тумба между ними, две полоски ламп на потолке, окно. Свет был выключен, за окном шел дождь, комната тускло освещалась снаружи. Мой взгляд остановился на мужчине, смотревшем куда-то вдаль. Погруженный в собственные безрадостные мысли, Жид не обращал на меня внимания, но стоило мне только зашевелиться, как он медленно повернул голову. На щеке красовалась широкая полоска пластыря, под легкой больничной одеждой виднелось туго перебинтованное плечо, левая рука была зафиксирована спереди. В целом он выглядел лучше, чем когда я видел его в последний раз, и явно лучше меня в тот момент. Хотя такой, как он, в любое время выглядел бы по крайней мере неплохо. — Ты как? — он развернулся и оперся на подоконник, оглядывая меня. Его голос был, сколько бы эмоций я в нем уже ни слышал, на удивление обыкновенным, спокойным, достаточно низким, чтобы не раздражать мое отходившее от сна сознание. — Неважно, — я был не в лучшем настроении для допроса. — Ты спал очень долго, Сакуноске. Я позову врача. С этими словами Жид неспеша вышел из комнаты. Оставшись в одиночестве, я уставился в потолок. Как же странно все вышло. Слишком резко, слишком стремительно. В голове не укладывалось. Я не чувствовал, наверное, вообще ничего — просто лежал и смотрел в потолок. И в то же время пустота внутри была такой легкой, словно вокруг не было ничего, кроме этой комнаты. Ничего материальное больше не имело никакого значения, и от этого осознания стало так спокойно. Невысокая, хрупкая на вид медсестра проинструктировала меня насчет лечения и распорядка дня в больнице. Питание три раза в день, обработка швов утром и вечером, дополнительный прием витаминов вместе пищей, свободное перемещение по стационару и территории клиники, отбой в 22 часа, подъем в 8 часов. Вежливо поблагодарив женщину и дождавшись, пока она оставит меня в палате одного, я попытался подняться. Все тело ныло, у меня совершенно не было сил, хотелось спать. Дотянувшись до приоткрытой полулитровой бутылки на тумбе, я опустошил ее и почувствовал себя немного лучше, смог даже подняться с кровати. За окном бушевала непогода — в середине осени это далеко не редкость. Ни людей, ни машин, холодно и темно. Через некоторое время вернулся Жид. В свободной руке он удерживал книгу и контейнер с едой. Почувствовав запах, я обернулся и поблагодарил его. Ужин состоял из тушеных овощей, вареной трески и картошки. Не особенно вкусно, пресно, но выбирать не приходилось. Пережевывая резиновую рыбу, я снова предался размышлениям. Поверить в реальность произошедшего все еще было сложно. Я раз за разом заходил в тупик, винил себя в непредусмотрительности, в наивном неведении, в упертости и вере в лучший для себя исход, в том, что мог сделать что-то правильное и перебороть окружающий мир. Весь мир, который тогда был у меня. Как же я ошибался. — Жид, можно с тобой поговорить? Тот поднял взгляд и закрыл какой-то роман Джека Лондона на английском, найденный где-то в коридорах. Хотелось проветриться, и мы вышли на один из общих балконов. Совсем стемнело, воздух был влажным и оттого зябким. Белая лампочка гудела, привлекая каких-то мошек. Разговор завязался сам собой. Жид взял инициативу на себя и, отметив совсем не характерное для меня хмурое выражение лица, поинтересовался о моем самочувствии. В ментальном плане — это было ясно по его серьезному тону. — Что ты собираешься делать дальше? Жид немного замялся, переводя взгляд с меня куда-то вниз, на тускло освещенный двор и редких прогуливающихся прохожих. Все, что имело в жизни хоть какое-то значение, испарилось, оставив после себя лишь боль и сожаление. Впервые в жизни я чувствовал себя настолько одиноким, настолько неприкаянным. Не осталось ничего. Совершенно ничего. Кто, как не Жид, мог понять, каково это. Он не говорил напрямую, но этого мне и не было нужно. Как же иронично, что в тот момент я не желал поддержки ни от кого, кроме человека, которого буквально вчера хотел застрелить. — Не знаю, Сакуноске, — ничего не придумав, он ответил, как есть, — Сейчас я уже ничего не знаю. Почему ты не бросил меня там? — Не захотел тебя огорчать. Раз уж так вышло. — Сразимся еще раз? Уголки его губ приподнялись, серые глаза шутливо блеснули. Что еще оставалось, кроме как посмеяться. Мое настроение само собой стало чуть менее мрачным. — Не хочу. Самое интересное можно устроить и не убивая друг друга. — Ты о чем? — О разговорах с тобой. Больше ни с кем я не чувствовал себя так свободно. Среди мафиози каждое слово может обернуться против тебя. Так и вышло. Молчать и бояться больше не хотелось. — Я должен поблагодарить тебя за это, Сакуноске. В голове не укладывается, что ты реален. — Вполне себе. Жид снова затих, и я поддержал приятную тишину. Вместе мы смотрели на осенние дубы перед клиникой и оживленные многоэтажки напротив. Большая часть людей уже вернулась с работы и занималась рутинными делами. Сотни, тысячи окон, в каких-то даже можно было разглядеть нечеткие силуэты. В беспорядке из сигналов машин, далеких голосов, музыки, подозрительных хлопков и шума ветра развивалась странного рода жизнь, и мой пульс ненароком стучал в висках в ритм этой жизни. Да, я чувствовал себя вполне реальным и в то же время совершенно отрешенным. Стоя на холодном балконе и глядя на неизвестный спальный район Йокогамы сверху, я впервые за долгое время почувствовал себя не загнанным в рамки. — Ты выпиваешь, Жид? Тот нахмурил густые брови, не ожидав такого вопроса. — Что тебе нравится? — наверное, я выглядел слишком серьезным, спрашивая о такой мелочи. — Я пью не так часто, чтобы… разбираться. В основном вино. Мое первое впечатление не было ошибочным. Другого ответа я и не ожидал. — Я знаю хорошее место, у них большая коллекция. — Приглашаешь на свидание? — Просто хочу поделиться. С Люпином было связано столько воспоминаний, приятных и не очень. Это место было, наверное, единственным неизменным элементом моей жизни. Сколько бы лет ни прошло, бармен был все так же гостеприимен и учтив, а атмосфера все так же успокаивала. Я хотел еще раз услышать «Scarlet Sky». Я не очень хорошо знал английский и не мог разобрать текст, но что-то неясное раз за разом вытягивало из памяти этот мотив. В тот день небо и правда было почти алым. Мой взгляд плавно поднялся к лицу Жида. Острые черты не выдавали ни капли напряжения, взгляд медленно бродил по ночному пейзажу, не фокусируясь ни на чем конкретном. В нем не было прежней безнадежной, невыносимой печали, но и пустым он не казался. Веки стали тяжелыми, и без того тяжелые конечности будто облепили ватой. Борясь с сонливостью, я пытался всеми силами немного растянуть момент нашего тихого единения. — Ложись спать, Сакуноске. Быстрее восстановишься. Я медленно кивнул и оставил Жида в одиночестве. Его ровный низкий голос окончательно расслабил меня, и добрался до постели я с большим трудом. Внезапное отсутствия напряжения отозвалось покалыванием в груди, но не помешало мне быстро погрузиться в сладкий сон. Ресторан «Freedom» еще никогда не казался таким пустым. Я сидел за деревянной стойкой, наблюдая, как размешанное яйцо медленно схватывалось в совсем еще горячем блюде. Темно, только гудящая лампа бледным светом составляла мне жалкое подобие компании. Обернувшись, я увидел перед собой бесконечное алое небо, с которого на меня безразлично глядел совершенно белый круг заходящего солнца. Густой лес черной тенью навис прямо надо мной. Вдаль тянулась простая двухполосная дорога. Ни машин, ни людей, ни даже ветра — абсолютная тишь. Странный пейзаж заворожил меня, и я сидел на своем месте совершенно неподвижно, пока одинокий звон не привлек к себе мое внимание. На столе, чуть поодаль от меня упитанный кот сидел на самом краю стола и глядел вниз на пулю с золотистым отливом, которую только что сбросил вниз. Какое-то время я не мог оторвать от нее взгляд, присоединившись к коту в бездумном наблюдении. Не обращая на меня внимания, он широко зевнул и потянулся, выгнув спину, а затем потрепал себя за ухом. Только тогда он бесшумно спрыгнул вниз и побрел в сторону дороги, позабавив меня контрастом плотного пушистого тела и тонкого длинного хвоста. Поднявшись, я без раздумий побрел за ним, не ощущая под ногами ни намека на твердую поверхность. Я шел и шел, переставляя тяжелые ноги. Вокруг возникали мутные силуэты, шли в самых разных направлениях, проплывали сквозь меня. Их поток сгущался, сносил меня с ног, шумел в ушах невыносимым гулом. Голова раскалывалась, дорога погрузилась в кромешную тьму, но я шел вперед, пока ноги наконец не отказали. Я остановился, сносимый тенями. В далеке блестели желтым два круглых глаза. Кот. Реальность встретила меня поразительной легкостью внутри. Полуденное солнце не давало сознанию погрузиться обратно в сон, ослепляя еще не привыкшие глаза. Я приподнялся и сел в постели, в этот раз на удивление безболезненно. Открытое настежь окно наполняло комнату тихим шумом городской жизни, настенные часы показывали 13:45. Снова проспал больше двенадцати часов. На соседней койке дремал Жид. Свернувшись в клубок, он совершенно не реагировал на бивший прямо в его лицо солнечный свет. Стоять на ногах было куда проще, чем вчера. Немного поразмыслив, я пришел к выводу об использовании на себе какой-то особой лечащей способности. Иного объяснения моему настолько скорому восстановлению и отсутствию бинтов на Жиде у меня не было. Приблизившись к соседней кровати, я как можно тише сел на край и положил ладонь на чужое плечо. Жид мгновенно вскинул голову, напряженно нахмурил брови, но тут же расслабился, поняв, что ему ничего не угрожает. — Что такое, Сакуноске? — сонно спросил он, вопросительно оглядывая меня. — Выспался? — я слегка улыбнулся, убрав руку и обернувшись к солнцу. — Я бы не отказался подремать еще немного. Сколько времени? — Почти два. — Все нормально? Я кивнул. — Знаешь, Жид, ты оказался прав. Я никогда не смогу простить смерть детей, но благодаря тебе я смог открыть глаза. Что бы я ни делал, было сделано с единственной целью — облегчить собственное страдание. Хорошее или плохое — не имеет значения, итог один. Я понял, что находится здесь, — я ткнул себя в висок, повторяя жест Жида — И мне стало спокойнее. Я снова взглянул в серые глаза. Жид улыбнулся мне в ответ, совершенно искренне. — Когда наше сознание соединилось, я думал лишь о том, как потрясающе ты выглядел в свете солнца. Ты замечательный человек, Сакуноске. Безупречный, для меня. Я был бы рад навечно остаться вместе с тобой «там», а затем умереть от твоей руки. — Я отказываюсь. И в этот раз меня не нужно убеждать в обратном. Он промолчал. Сказать эти слова оказалось сложно, но в тот момент я посчитал необходимым наконец поставить точку. — Я слишком хорошо понимаю твою боль и причину твоего — и моего — желания смерти. Но сейчас я могу видеть другой путь к освобождению. Наши взгляды снова столкнулись, только в этот раз мы, кажется, смогли найти компромисс. Яркий золотой свет пробудил внутри давно забытое чувство. Нельзя было назвать его надеждой, хотя оно под стать осеннему солнцу слабо согрело меня. Оставалось последнее незавершенное дело.     — И ты дал ему уйти?! — Дазай всплеснул руками, — Тебя точно везде залечили, Одасаку? Я кивнул. Мы действительно разминулись вскоре после выписки, но о причине я решил умолчать. Может, потому что Дазая это совершенно не касалось, может, потому что я предполагал, что именно скрывалось за весьма условным объяснением Жида, и от этого на душе стало гадко. Мы брели по знакомым переулкам. Хотя время было неподходящее, я предложил зайти в Люпин. До темноты было еще далеко, и любопытных ушей не должно было быть много. Кроме того, мне было совершенно необходимо увидеть Кота. Как и ожидалось, клиентов почти не было. Бармен вежливо отметил наше раннее появление и принял заказ. Выпивать днем я как-то не привык и потому обошелся черным кофе. Разговор не клеился, и я решил сразу перейти к делу. Понимая, что это могло шокировать Дазая, который и без того несколько дней трясся в ожидании моего возвращения, я постарался как можно более кратко изложить выводы, к которым пришел за этот тяжелый период. Так и вышло. Дазай с неясным выражением лица глядел на янтарную жидкость, которую заказал по привычке. Все-таки он и правда был еще совсем ребенком. — Что же мне делать, Одасаку? — Защищай слабых, помогай сиротам. Ни в насилии, ни в альтруизме ты не найдешь смысла жить, но так тебе станет немного лучше. Правда. — А что будешь делать ты? Что будет делать Жид? — Я вернусь домой и приготовлю карри, а Жид… — я сделал паузу, но на ум так ничего путного и не пришло. Тяжелую тишину разбавило короткое «мяу» где-то позади. Мгновение спустя мое сердце чуть не остановилось, когда весьма немаленький кот запрыгнул прямо мне на спину и уверенно полез вверх, цепляясь когтями за новую рубашку, которую мне любезно принес Дазай. Моя собственная уже никуда не годилась. Я наклонился вперед, чтобы дать коту спуститься на стойку, но это явно не входило в его планы. — Смотри-ка, уселся! — Дазай в мгновение повеселел, да и мне стало немного лучше. Кот и правда не собирался слезать. Шатаясь, он присел на моих плечах и громко заурчал. — Как он рад тебя видеть! Иди сюда, не напрягай Одасаку, — он похлопал ладонью рядом с собой, но тот все-таки решил поступить по-своему и спрыгнул с моих плеч. Понюхав горячий кофе, он поморщился от сильного запаха и пара. Бармен, скрывая улыбку и стараясь не отвлекаться от своих занятий, наблюдал за нами. Не было, наверное, ни одного человека, которому бы не нравился этот кот, уж очень он был сообразительный. Я почесал его между ушек и провел по спине, которую он с удовольствием выгнул. Потянув лапы, кот зевнул, отошел чуть поодаль и сел, поджав конечности. Будто притворившись спящим, он немного понаблюдал за нами, а затем приоткрыл глаза и стал пристально глядеть в мою сторону. Заметив это, я посмотрел на него в ответ. Его мордочка сияла от удовлетворения. Наверное, в тот день ему просто повезло с обедом. До чего же странный кот, может, поэтому он так часто мне снился. — Ты изменился, Одасаку, — Дазай снова задумался. — В каком смысле? — Не знаю. Сложно объяснить. Но в любом случае, я рад, что ты в порядке. Так рад… — Он сложил руки перед собой и опустил на них подбородок. Теплый свет старых ламп, тихо играет «Scarlet Sky». Таким я хотел бы запомнить это место. — Мне пора, Дазай. Ты знаешь, где меня искать. Я медленно поднялся и направился к двери. Кроме Дазая, никто не знал, где я жил. Никому не было никакого дела до того, в какой конуре обитал гангстер настолько низкого ранга. Подсознательно я чувствовал на себе знакомый лисий взгляд. — Все еще жду приглашение на свадьбу.     Мягкая грязь расползалась под сапогами. Дорога казалась бесконечной, в густом лесу не видно ни начала, ни конца, но Жид был абсолютно уверен — оставалось немного. В лучах вечернего солнца особняк выглядел особенно роскошно. Архитектор постарался на славу, хотя его старания так и не нашли своего почитателя. Наверное, он и не предполагал, что его творение через десятки лет превратится в усыпальницу. Обойдя здание, Жид вошел с черного хода и поднялся на второй этаж, в глубине которого располагались жилые помещения и склад оружия. В едва освещенных коридорах стук каблуков раздавался слишком отчетливо, настойчиво напоминая о полном одиночестве их владельца. По крайней мере, не считая пары десятков душ, обретших здесь свое пристанище. Последние дни солдат Мимик прошли на удивление непримечательно, словно ничего особенного не произошло и не должно было произойти, но Жид не находил себе места. Он ждал, и в паутине мрачных мыслей образ Оды начал всплывать все чаще, заставляя сердце трепетать, хотя найти тому объяснение оказалось непросто — за столько лет чувства смешались в одну неясную субстанцию. И все же предчувствие его не подвело, он был полон уверенности в том, что его выбор оказался верным. В окруженных толстыми стенами комнатах без окон никогда не было так пусто, и брошенное имущество только усиливало эффект. Словно все просто внезапно испарились. Собрав некоторое снаряжение, деньги и принадлежности в изношенный армейский рюкзак, Жид избавился от порванной и запачканной неотстиравшейся кровью одежды и сменил ее на более чистый и привычный для гражданских набор. Чем ближе был банкетный зал, тем невыносимее становился запах разложения. Как и пообещал друг Оды, на зачистку особняка никого не направили, и это было Жиду только на руку. Когда-то величественное помещение было больше похоже на скотобойню. Весь пол запачкан темными разводами, засохшими лужами, следами обуви, изувеченными градом из пуль телами. Окна беспорядочно разбиты, шторы изорваны, люстра опасно покосилась. Наверное, у скотобойни по сравнению с этим местом даже было небольшое преимущество. Завороженный аурой разрушения, Жид не мог сдвинуться с места. Как бы близко к грани смерти он ни находился, как бы глубоко в собственное отчаяние ни погружался, что-то раз за разом настойчиво вытягивало его на поверхность. Иногда дело было в способности, иногда в обостренных, вопреки бесконечному измождению, рефлексах и ориентации в пространстве. Другим так не везло. За время войны он потерял далеко не один отряд. Как бы стремительно ни развивались технологии ведения боя, ее основным топливом всегда оставались люди, и с активным вовлечением бойцов-эсперов этот факт напоминал о себе все более и более остро — потери были невообразимыми. Обычным солдатам на выжженных полях и в сровненных с землей селениях не было места, но они с огнем в глазах шли на неизбежную смерть. И как бы они ни храбрились, сколько бы громких слов ни пускали на ветер, в последние моменты их глаза были наполнены звериным страхом, хриплые голоса брали неестественные ноты. До самого конца они изо всех сил цеплялись окровавленными ногтями за тонкую нить жизни. Наверное, поэтому прощаться всегда было так тяжело. Сжав челюсти и с трудом подавив рвотный рефлекс, Жид натянул перчатки и занялся трупами. Эти люди были другими. Махая рукой смерти, словно давней подруге, они находили силы смеяться, будто штурм очередного объекта был рутинным походом в супермаркет. Во времена неопределенности они не падали духом и шли до конца, проживая каждый день, как последний, не оставляя в сердце сожалений. Лишенные возможности вернуться к семьям и мирной работе, не видевшие для себя будущего, жаждавшие яркого конца, они горели жизнью и с легким сердцем приняли смерть. Они получили то, что хотели. Жаль, что Жид сам не вполне смог разделить такое отношение. Да и шуток он никогда не понимал. Два ровных ряда изувеченных и частично разложившихся тел завершили картину, тускло освещенную пронзительно-синим небом. Совсем стемнело, в растрескавшихся окнах свистел холодный осенний ветер. Вдыхая запах смерти, Жид стоял и глядел на покачивавшиеся верхушки деревьев, размытые легкой вечерней дымкой. Гром выстрелов затих, сражение подошло к концу. Катарсис взял свое и, кажется, даже перестарался, но тем не менее спустя так много лет душа наконец смогла найти утешение. Двигатель старого мотоцикла взревел, и Жид последний раз оглядел резиденцию. Предать тела и здание огню рука не поднялась, да и не было в этом никакого смысла — судьба остатков оружия и трупов Мафии была ему глубоко безразлична. Повторив в голове данный Одой адрес, Жид устремился в ночь. В тот день ему было, куда возвращаться.