О драконах и воронах

Грохочущие железом огромные ворота Дома Кандалов стали завершающим аккордом в общей какофонии звуков зарождающейся катастрофы. Врата ударились створками друг о друга, плюнули пылью и песком со стен и потолка и умолкли, оставляя триумфальный вой волчьего народа в тусклом дневном свете где-то за собой. Входная зала утонула в неожиданной тишине — Дань Хэн это понял только через минуту, когда стук собственного сердца наконец затих в ушах и Келус протянул ему копье: — Кажется, не погнулось, — он внимательно вглядывался в лезвие наконечника, но в здешнем полумраке все равно было сложно хоть что-то рассмотреть, поэтому в ход пошли пальцы. — Какое же гадство небывалое… Келус хотел было сказать что-то еще, но, Дань Хэн в этом его понимал и поддержал, терялся в словах. Все, что только могло пойти не так — пошло самым ужасным сценарием. Борисинцы действовали топорно, грубо и даже примитивно. По другому, очевидно, не могли и не умели. И кто бы знал, что именно это отсутствие всякой выдумки и изящества, выкупит им успех? Никто на Сяньчжоу не распознал врага, который шествовал нестройными рядами прямо под носами у лучших стражей альянса. Борисинцы разве что волчьими хвостами эти самые носы им и не щекотали. Дань Хэн забрал копье из рук Келуса и неуклюжим жестом взлохматил волосы на светлой макушке: — Насыпало? Келус разок-другой, для уверенности, хотя все равно мало помогло, потряс головой, пыля вокруг себя обвалившейся с потолка грота крошкой. — Насыпало. Так лучше? Дань Хэн решил умолчать о том, что внешний вид Келуса сейчас спасет только огромная бадья с горячей водой да брусок мыла. Промолчал. Потому что. Он поискал взглядом спутников — только бы не смотреть на Келуса. Келуса, который еще каких-то пару часов назад лукавой улыбкой дразнил Сушан на ее посту. И оба они, и Первопроходец и рыцарь-новобранец, искрились каким-то озорным и детским счастьем, купаясь в тепле ранней осени на его, Дань Хэна, родине. А сейчас эта его родина, будь она неладна уже до последнего, заперла их в своем самом омерзительном месте. И место это — затхлое и сырое — ломало дух даже тех, кто его узником и не являлся: гасило огонь в глазах, вымарывало цвета и жадно сжирало все силы, волю, стремление к жизни. Дань Хэн украдкой, совсем нечаянно, посмотрел на Келуса. Чтоб поймать озадаченный взгляд в ответ. — Ты в порядке? — Келус, пыльный и взмокший — ощущение волглых на макушке волос вспомнились Дань Хэну как-то особенно отчетливо — смотрел на него невозможно живыми и золотыми глазами. Что-то внутри болезненно сжалось и заскулило. Только бы эта яма не потушила этот свет. — Да. Все хорошо. Идем, нам нужно обсудить план с госпожой Ханьей и посланником. Чем ненавистно было это место лично для него, так это отсутствием самого понятия “время”. Здесь оно теряло всякий смысл, лишенное хоть какого-то материального воплощения в виде солнечного ли света, или же часов, или сменяющих друг друга на посту часовых (ауруматонные охранницы не были столь притязательны к несению четкой вахты). Дань Хэн замыкал их скромную процессию с копьем на готове. Впереди него шли Келус и Ханья. За ними маячил капюшон молчаливого Моцзе. Тот, Дань Хэн недовольно свел брови, почему-то шел вне их утвержденного порядка. Однако все единодушно, молча переглянувшись лишь раз между собой, решили не трогать задумчивого посланника. На их кратком и немногословном собрании он обронил всего пару фраз, соглашаясь с первоначальным планом Ханьи и тактически выкладывая то немногое, что знал сам. А потом словно упал в свои собственные мысли и забыл о том, что они шли группой. План был прозаичен, но не лишен логики — покинуть Дом Кандалов через наиболее безопасный выход, хоть тот и располагался дальше прочих. Вариант выбрать самый ближайший отмели сразу — им могли устроить засаду. Борисинцы еще не знали, что птаха с душой Сюэи летит с вестью вперед всех и что основной группе преследования, в общем-то, и незачем торопиться, потому волколикие и могли оставить засаду на отряд генерала возле соседнего выхода-двух, в надежде перехватить их там. Впрочем, в своей попытке опуститься в размышлениях до уровня интеллекта борисинцев они могли рискнуть перехитрить сами себя. Как там говориться? Не опускайтесь до уровня глупцов — они задавят вас своим опытом. Сейчас же, их отряд медленно и методично продвигался по лабиринту тюрьмы к едва ли не самым дальним воротам. Дань Хэн перехватил древко копья в ладони и постарался сконцентрироваться. Но внимание, как мокрый змеиный хвост, все время ускользало. Дом Кандалов действовал на него пагубно и ему хватало осознанности понять это. Но не контролировать в полной мере — тюрьма расшатывала нервы и выдержку, заставляла сомневаться во всем, даже в том, что всегда было железно и уверенно. Она заставляла стыдиться глупых и банальных вещей. Утопать в собственном страхе и переживаниях. Развязывала язык и толкала говорить всякую чушь. Собственный голос с издевкой звучал в голове Дань Хэна, повторяя по кругу глупые слова, который он говорил что бы… что? “Мне так жаль, если бы я мог, я бы показал тебе самые прекрасные места Сяньчжоу”, “Я не дам тебе умереть первым”, “Ваш друг оказался в плену у Хулэя и вы собираетесь бросить его?” Дань Хэн почувствовал как в ушах снова застучала кровь. Уже не из-за горячности их погони, а из-за глупого стыда и смущения. “И кто меня за язык тянул? Таким дураком себя выставил, в век не забыть.” Дань Хэн раздраженно прокрутил копье в руках и сосредоточился на окружении. Взгляд вновь уперся в макушку Моцзе — тот был существенно выше своих случайных спутников и возвышался над головами Келуса и Ханьи. Впрочем, все равно то и дело теряясь в тенях коридоров. “Нужно собраться и успокоиться. Мы просто выберемся из тюрьмы и передадим дело генералам. Келусу ничего не будет угрожать, если только сам не полезет в эпицентр.” Дань Хэн уткнулся взглядом в спину Первопроходца. В сердце тревожно билось сомнение — и ведь полезет же. “Надо брать пример с господина Мозце, с его уверенности и спокойствия. И с того, насколько он верит в своего напарника — да, тот оказался в плену. Расклад — хуже не придумаешь. Но господин Цзяоцю явно умный и умелый противник и господин Моцзе знает это. Они идут к одной цели и уверены, что оба сделают все возможное чтоб и защитить других и спастись самим. А Келус не заслужил, чтоб его опекали как глупое дитя.” “Ладно. Я ему завидую.” Дань Хэна вновь укусило противное чувство собственной юношеской горячности. “Нужно будет извиниться.” — Дань Хэ-э-н. Дань Хэн! Если бы в мире не был изобретен крик шепотом, то Келуса можно было бы наградить медалью первооткрывателя. Он поравнялся с Дань Хэном и шел теперь плечо к плечу, нарушая заранее оговоренный порядок строя еще больше. А еще накрывал ладонью его руку, что, Дань Хэн даже не заметил, сжимала древко копья до белых костяшек. Ладонь горячая, как и плечо — Дань Хэн это чувствует даже через несколько слоев ткани одежды — рядом с этим теплом хочется свернуться клубком и забыть о творящемся беспределе. Теплом сухим, горячим, словно внутри тела заперто солнце. А. Ну да. Точно. — Дань Хэн?.. Слушай, ты точно там, — светлая макушка мотнулась в сторону образного "там", явно подразумевая схватку возле контейнеров, — не ударился головой? Зову, зову, а ты никак не реагируешь. Келус аккуратно стаскивает с головы Дань Хэна капюшон и не дожидается ответа на свой вопрос — ощупывает чужой затылок пальцами. Дань Хэн на секунду млеет от незамысловатого прикосновения — его наконец вернуло “с небес на землю” и реальность перестала ускользать склизким киселем — и отрицательно качает головой. — Все хорошо, правда. — Да, ну конечно. Так тебе и поверил. Никто здесь не в порядке, даже те, кто к этой дыре отношения не имеет. А у тебя вдруг все чудесно и ты не отвечал мне, просто потому, что медитировал на ходу, посреди нашей супер секретной попытки сбежать от банды сутулых псин, — Келус недовольно сверкнул глазами и подхватил Дань Хэна под локоть. — Все, буду идти с тобой рядом. Иначе однажды мы с госпожой Ханьей обернемся, а ты где-нибудь потерялся. Келуса было не остановить в его очевидной попытке растормошить Дань Хэна. Он лез руками, лез собственным присутствием и словами. Дань Хэн был благодарен. И смущен. И расстроен, что в Доме Кандалов, чье влияние и уловки были ему знакомы лучше всех остальных, он не смог стать опорой для Келуса. Которого здесь, прежде всего, и не должно было быть. — И все же, если ты крепко ударился или тебе плохо — не молчи, договорились? — Келус толкнулся своим плечом в чужое. — Не хочу чтоб мой друг придумывал себе сотню обязанностей и тащил все это в одиночку. На Келуса даже не надо было смотреть чтоб знать — его глаза лукаво сощурились. Однажды это лукавство оставит следы сеточкой очаровательных смешливых морщинок в уголках глаз и покроется патиной зрелости и жизненного опыта. "Хочу это видеть." — Да, — Дань Хен перехватывает копье в другую руку и свободной ладонью касается ладони Келуса. Эоны, сколько же тепла. — Спасибо. Коридоры Дома Кандалов петляли немыслимыми зигзагами, сменялись этажами и охотно нарушали законы логики. Им бы больше подошло оказаться одним из видов подпространств Пенаконии, сотканного из бредового сна нездорового человека, чем тюрьмой на Сяньчжоу. Впрочем, быть может какая-то логика здесь и имелась. Их небольшой отряд силился преодолеть свой путь максимально безопасно, но не справлялся даже с поддержанием самого простого — строя. Отряд то растягивался по коридору постоянно забегающим куда-то вперед Моцзе и отстающими Дань Хэном с Келусом, то собирался обратно в скромную стайку вокруг очередного хитро устроенного механизма переключения лестниц. Разговоры в группе не шли. Ханья подавала голос исключительно в моменты опасности, Моцзе же не открывал рта и вовсе, то и дело исчезая за ближайшим поворотом и расчищая путь от оставшихся борисинцев. А после — нетерпеливо дожидался, обтирая клинки о полы мантии, пока его невольные спутники нагонят темп. Впрочем, “нетерпеливым” он считал себя исключительно сам, прекрасно отдавая отчет, что это давящее на гланды волнение надежно заперто за непроницаемой маской холодного расчета и выдержки. Никто и не узнает. И не увидит. А его, Моцзе, тошнило. И прежде всего от… Моцзе делает вид что осматривает темные углы очередного просторного зала где они решили сделать передышку — паршивое место, слишком открытое, много пространства для засады — а сам вновь смотрит на парочку Безымянных. Да, точно. От них и тошнило. Накатывало мерзким спазмом и заставляло покрепче сжать челюсти. И дышать медленно. Через нос. Этот видьядхара — “Ваш друг оказался в плену у Хулэя и вы собираетесь бросить его?” — стоит, чуть склонив голову вбок, и слушает, слушает, что ему взахлеб рассказывает напарник. В какой-то момент тот давит в себе смешок, очевидно дойдя до особо забавного момента в своем рассказе, и отстраняется от собеседника — ждет реакции, сверкая лукавыми глазами. И получает ее — губы видьядхара трогает едва заметная улыбка, чуть взлетают брови под темными волосами, прикрываются глаза. И если со стороны и для многих эта реакция показалась бы слишком скучной, “для галочки”, то Моцзе знает, видит, — нет, ему правда смешно. И это раздражает. Они слишком похожи. Похожи плотно сжатыми в линию губами и грехами, которые не смоют и несколько столетий жизни наперед. Похожи чужим прощением, новой жизнью и чужими чаяниями. А еще — чужими глазами, в которых расплавленное золото напополам с жгучим озорством. Вот только чужое “золото” — цело и невредимо, разве что припорошено пылью. А его — осталось загнанной жертвой в кругу беснующихся борисинцев, кому только покажи живого представителя лисьего народа… “Я не дам тебе умереть первым.” Что за чушь. Ребячество. Моцзе раздраженно — никто его не поймает с поличным — отводит взгляд от Первопроходцев и отступает в тени. “Я не бросал Цзяоцю.” Цзяоцю прекрасно знал на что шел, отсылая Моцзе подальше от заведомо проигрышной ситуации. У них есть общая задача, цель на двоих, и то, ради чего стоит выжить. Даже если кому-то одному. Цзяоцю знал Моцзе, а Моцзе знал Цзяоцю. Все, что они делали, вместе или порознь, соотносилось с координатами этого знания и их общих желаний. Одних на двоих. “Я не бросал Цзяоцю.” На поле боя эмоции — непозволительная роскошь. Цзяоцю знал, что Моцзе не выдержит плена и полезет на рожон. А Моцзе знал, что Цзяоцю — как мягкая фарфоровая глина — приспособится, найдет нужный способ и рычаг и сможет вынести и плен и унижения борисинцев, запирая эти необъятные океаны ненависти и презрения глубоко внутри. Простая математика их дуэта. “Ваш друг оказался в плену у Хулэя и вы собираетесь бросить его?” “Я не бросал Цзяоцю.” “Я не дам тебе умереть первым.” “Я… Я не бросал его.” Моцзе принципиально не смотрит смотрит в сторону видьядхары и его друга, хотя до него долетают редкие обрывки их тихого разговора и на редкие смешки, как на щелкающие угольки костра, сложно не повернуть головы. Он не смотрит, потому что завидует — вот что так душит его, оплетая липким чувством и не давая спокойно продохнуть. Он смотрел на видьядхару и видел себя — бывший узник, изгнанный и прощенный, посвятивший себя защите того, что дорого. Вот только ему, в отличии от этого видьядхары, Дань Хэна, никогда не хватало смелости признаться в собственном страхе за чью-то жизнь. Не хватало сил заявить о своем решении и утянуть невесть что возомнившего о себе лиса за собой, в тени, не позволяя остаться в кругу этого волчьего отродья. Моцзе завидует. И оттого хочет держаться подальше. И оттого хочет подобраться поближе и спросить в лицо — как удержать этот солнечный свет за пазухой, как защитить, не связывая и не запрещая? Как так просто разрешить глупым словам соскользнуть с языка и остаться висеть между ними, просьбой быть аккуратнее, заверением, что чужая жизнь — не жертвенный камень на игровом поле. Моцзе остается в тени и бросает жадные взгляды на Первопроходцев. Старается запомнить их пример. Чтоб потом и “Я не дам тебе умереть первым” и “Я не брошу тебя здесь.”. И пусть Фэйсяо хмурится. И пусть Цзяоцю от возмущения сперва потеряет дар речи, как рыба открывая и закрывая рот, а потом поколотит его своим веером. Моцзе почти что пропускает момент, когда Ханья созывает их с отдыха обратно в путь. Отталкивается лопатками от стены и разжимает излишне сильно сжатые челюсти. Им всем предстоит еще прилично пройти. А как дойдут — выступить против, пожалуй, самого серьезного противника всего Альянса Сяньчжоу. И победить. Другого исхода Моцзе не предполагает. Как и того, что потом настанет его черед готовить ужин на троих, старательно отбирая у одного упертого лиса кухонную утварь и загоняя обратно в постель. Нужно будет только не забыть пополнить запасы перцовой пасты и непременно что-нибудь, да сказать. По примеру одного раздражающего видьядхары.