Эти людские глупости

— Нет, не могу я так! — за последний час Харди восклицал нечто подобное уже в третий раз; не менялась ни интонация, ни то, что следовало дальше. Вот и теперь, совсем как до этого, Харди вскочил и принялся нервно мерять шагами покои, продолжая размахивать руками: — Это просто невозможно, Берта. Не-воз-мож-но! Помяни моё слово: сегодня я сойду с ума и убегу обратно в леса на радость людям. Ищи-свищи меня потом… Его предсвадебный мандраж медленно, но верно перерастал в истерику — позорную, недостойную уже взрослого сына великого вожака. Однако на поверку позорной и недостойной выходила и вся затея с бракосочетанием на человеческий лад, ведь не пристало уважающему себя волку перенимать традиции заклятого врага; поэтому, собственно, Харди не пригласил Вестара. Вестар и о существовании Берты понятия не имел: Харди был прекрасно осведомлён о его отношении к одиночкам и наказал стае держать всё в секрете. Но Берте претило быть любимой тайком. Она, непривыкшая жить по чужой указке и заискивать перед авторитетами, играла с огнём, наотрез отказываясь прятаться: обнималась при всём честном народе, брала Харди за руку и иногда называла его не по имени, а «душа моя». И если первые два проявления её чувств Харди мог худо-бедно переносить с каменным лицом, то перед последним снова и снова оказывался беспомощен. — Ты ещё хвостом завиляй, — по-доброму поддевала его Берта под дружный хохот Рогана и Борхеса. Следом тихо-тихо обещала Харди, точно вела речь о чём-то будничном: — Останемся наедине — зацелую, — и неизменно сдерживала слово. Как ни странно, идея со свадебной церемонией пришла в голову вовсе не Берте. В ту знаменательную ночь оба налакались найденного в погребах захваченного особняка вина и сбежали гулять; обратившись, они носились друг за другом по лесу и завывали нестройным дуэтом, вселяя ужас в сердца жителей городка. Потом, обессиленные, повалились в высокую траву на удачно подвернувшейся поляне и уже молча смотрели на безоблачное звёздное небо. Тогда осмелевший и до безобразия счастливый Харди ляпнул: — А давай поженимся. Как люди! — Зачем? — Чтобы все удивились. И все действительно удивились, но упёртый по натуре Харди не собирался сдавать назад. Он всерьёз озадачился приготовлениями к маленькому торжеству, и Берте приходилось напоминать ему и об остальных его обязанностях; впрочем, ей нравилось видеть его увлечённым. — Только никакое платье я надевать не стану, — выдвинула условие Берта. — Неудобно, бессмысленно и танцевать невозможно. И вообще, у меня гордость есть. Харди не очень понял, при чём здесь гордость, но настаивать не стал. Оборотни всегда проще относились к выбору нарядов — для чего диким зверям красивая одежда? Правда, после гибели волкобоя оба успели несколько одомашниться и начать осторожно присматриваться к украшениям, к дорогим тканям и материалам; тогда же у Харди появилась привычка подкрашивать глаза. — Я тоже не стану, — пошутил он. — Тебе бы подошло что-нибудь с длинной юбкой, — ответила Берта. — Такое носят человеческие женщины, но мы ведь с тобой не люди. Нам больше позволено. — Нет уж, у меня тоже гордость. По мере приближения заветного дня Харди всё-таки изменил себе и стал сомневаться в правильности скоропалительно принятого решения из-за страха перед отцом. В его годы бояться осуждения со стороны родителя было стыдно, но Харди помнил, что Вестар в совершенстве владел умением резать без ножа; нет, он почти не поднимал на Харди руку, когда тот был щенком, но постоянно говорил ему… Всякое. Харди предпочёл бы забыть те ужасные слова, да не мог: шипы Вестаровой злобы засели глубоко под кожей, и пытаться достать их означало почём зря бередить старые раны. А что толку ворошить минувшее, если это не принесёт облегчения? Берта отвлекала Харди как могла. Вот и сейчас, наблюдая, как он мечется по спальне, она постаралась взять ситуацию под свой контроль. — Нельзя вечно жить так, как угодно Вестару, — отчеканила Берта. — Я не дам тебе испортить праздник из-за того, что твой отец, которого даже здесь нет, не одобрил бы наш союз. Она уверенным шагом подошла к застывшему у окна Харди и прижала его, крупно дрожащего, к себе. — Твоя правда, — бесцветным голосом откликнулся Харди. — Извини. Я такое ничтожество… По щеке его скатилась одинокая слеза. — Никакое ты не ничтожество, душа моя, — Берта взяла Харди за руку и переплела свои пальцы с его. — Ты самый храбрый волк, которого я когда-либо знала. А я знала много волков, уж поверь. — Давай собираться, — вздохнул Харди, нехотя выбираясь из её объятий. — Скоро придут гости, а я ещё не готов. Куда это годится? — Вот именно. Я даже знаю, чего тебе не хватает. — Дальновидности? — кисло усмехнулся Харди. Берта метнула в его сторону красноречивый взгляд. — Оставь самоуничижения. Я про ленту в волосах. Хочешь, заплету тебе косу? — Хочу, — согласился Харди после короткой паузы. — Действуй. Он опустился на придвинутый к зеркалу стул. — Мне кажется, я любила тебя всегда, — поделилась Берта, бережно проходясь расчёской по всей длине его густых чёрных волос и разбирая их на отдельные пряди. — Ещё до того, как мы встретились. — Как так? — Сложно объяснить. Но стоило мне увидеть тебя, как я сразу поняла: ты — мой, и всем, кто будет стоять на пути нашей любви, не поздоровится, — Берта достала из ящика стола ленту из тёмно-алого шёлка. — Знаешь, я готова умереть за тебя, если понадобится. Харди мигом изменился в лице. — Не надо умирать, — искренне попросил он, и ей показалось: у него опять заблестели глаза. — Лучше живи ради меня. Пожалуйста. Берта стушевалась. — Буду жить, — она поцеловала его в макушку и в несколько отточенных движений закончила с причёской. — И ты тоже живи. До выхода в свет оставалось полчаса.