Биляр, 633 год, 15 день месяца Зу-ль-хиджа.
Была уже глубокая ночь, когда Ахмед, младший писарь билярского тагамчи, вышёл на тихую и тёмную улицу из низких дверей того весёлого дома, куда он имел обыкновение наведываться только не через день, и где оставлял добрую половину своего жалованья. Сделав несколько неуверенных шагов, Ахмед, чья голова гудела от выпитого мёда, остановился и втянул прохладный ночной воздух. Уже начался шестой месяц, лето подходило к концу, и ночи были холодными. В небе желтела ещё почти что полная луна — полнолунье было всего две ночи назад. Писарь помотал головой, переступил с ноги на ногу, и медленной, но куда более твёрдой походкой пошёл по улице. Обыкновенно, направлялась после очередной попойки домой, он был невесел, и бормотал под нос бессвязные жалобы на свою тяжкую судьбу. Хотя быть писцом занятие достойное и почётное, говорил Ахмед, однако почему за многолетние труды так мало перепадает серебряных динаров? Почему старшие чиновники носят дорогое платье, шапки с цветным верхом, и каждый месяц меняют сапоги, а он должен штопать свой поношенный кафтан? В таком духе Ахмед обычно жаловался сам себе, перемежая жалобы бранью, и, дойдя, наконец, до дома, засыпал мёртвым сном, обычно не потрудившись даже стянуть с ног свои старые, разношенные сапоги — если только этого не делала за него жена. Но сейчас Ахмед, напротив, был весел. Шагая по пустынной улице, он рассуждал сам с собой: — …истина, Всевышний каждому даст его награду! Долго я ждал счастливого часа, и вот он настал! Теперь-то я покажу, покажу, что не только чернильные орешки варить умею… Остановившись на перекрёстке, Ахмед посильнее запахнул свой старый кафтан и потуже затянул кушак. От налетавшего временами ветра делалось зябко, и писарь заторопился к дому — благо, что хмель постепенно покидал его голову. Однако пройдя ещё шагов сто, он принужден был остановиться у первого попавшегося забора и начал торопливо развязывать гашник шаровар. Уже справив нужду, Ахмед заметил, что его кушак как будто сделался короче. Заинтересовавшись этой странностью, писарь пригляделся — и впрямь, свисающий конец кушака был укорочен, притом, не оборван, но обрезан — похоже было, что ножом. Ахмед торопливо проверил кошелёк — но тот, хотя и весьма похудевший за вечер, был на месте. — А, ничего! Теперь-то, как выведу эту змею на свет, я себе не то что кушак, я шелковый кафтан справлю! И кунью шапку с красным верхом… И писарь вновь продолжил путь, перечисляя, какие обновы он теперь купит себе, жене, и всей родне по ранжиру…***
Если бы как-то неведомый наблюдатель мог попасть в просторный дом на купеческом подворье, он бы не мало удивился тому, что в такой поздний час хозяева и не думают ложиться спать, хотя окна и были плотно закрыты ставнями. Комната была просторной, бревенчатые стены и пол убраны были цветными коврами, у стен стояли невысокие резные лавки, лежали короба, обернутые ткань шкатулки, седла и прочая утварь, какую можно ожидать на торговом подворье. Свет двух масляных ламп ярко освящал низкий столик, за которым сидел сам почтенный торговец синским шелком Касим ибн Заххак. Калым в его руке привычно скользил по хорасанской бумаге. Касиму было за шестьдесят лет, его длинная черная борода была сильно разбавлена серебром, а волосы совсем посидела. Однако на вид он был крепок и здоров. Крупный, розоватый на кончике крючковатый нос купца нависал над исписанной бумагой, глубоко посаженные глаза внимательно следили за каждой черточкой. И если бы сторонний наблюдатель заглянул через плечо купца, то он удивился бы ещё больше, ведь писал почтенный Касим ибн Заххак вовсе не привычным письмом халифата. Напротив Касима сидел на ковре старик, сильно отличающийся обликом от рослого Касима в ярком зелёном халате и белом тюрбане. Этот был невысок и худ, в простом степняцком кафтане и шароварах, из которых торчали сухонькие босые пятки. На взгляд сложно было сказать, сколько этому человеку лет — ему, казалось, что ему может быть и пятьдесят, и все девяносто. Сухая кожа туго обтягивала череп, волос на голове не было и следа, и лишь над губами пробивалось какое-то подобие усов. Было похоже, что старик уроженец далеких восточных степей, что лежали где-то за Хвалынским морем. Те, кому случалось вести с почтенным Касимом дела, знали старого степняка как его слугу Бурхая. Но если бы сейчас партнёры Касима увидели Бурхая, им бы бросилось в глаза, насколько он не похож на того, которого они привыкли обычно видеть — серого, покорного и незаметного прислужника. Сейчас Бурхай, впрочем, так же помогал Кисиму в его труде, помешивал чернила и поправлял время от времени фитили ламп. Однако теперь его взгляд показывал обычно тщательно скрываемую уверенность и силу — силу того, кто привык смирять и подчинять своей воли резвых коней, сильных духом мужей… и ещё кого-то пострашнее. Между тем Касим ибн Заххак окончил писать, посыпал бумагу песком, отложил перо, и принялся разминать пальцы. Вдруг за дверью послышались торопливые шаги, и вошли двое — худой парень в цветном кафтане, с саблей на сверкающем серебрёнными бляшками поясе, и являвший с ним контраст лысоватый, полный человек средних лет, чье платье и повадка выдавали в нём приказчика или младшего компаньона в купеческом деле. Парень подтолкнул его вперед, а сам замер у двери, широко расставив ноги в цветных сафьяновых сапогах. — В чём дело? — осведомился Касим — Ассадулла Абу-Джафар, зачем ты приволок его сюда? — Пусть он сам объяснит, почему. Ну, давай, говори, кайся! — воин снова ткнул приказчика в спину — Говори, отродье шакала! — Господин… господин… — замямлил толстяк — Это вышло случайно… — тут он овладел собой и заговорил несколько увереннее — Я пошёл этим вечером промочить горло… — Ну да, ну да! — не удержался за его спиной воин — Горло он промочил. Вылакал мёда столько, что и троим много будет. — Погодите… Уж не хочешь ли ты сказать, что разболтал что про наши дела? — Нет, хозяин! — торопливо замотал головой приказчик — Я не сказал бы ни слова, если бы не… проклятый мёд, как он язык развязывает… Я заговорил с соседом, но, клянусь, я не говорил с ним на языке булгар. — А на каком?! — Клянусь, я говорил на языке народа ойхор! Но этот… — Этот его сосед оказался Ахмедом, писцом с таможни. …Постепенно Касиму удалось понять, что его помощник, напившись в “весёлом погребке” мёда вперемежку с дешевой брагой, начал похваляться перед случайным соседом. Он говорил на чужом языке, думая, что небогато одетый горожанин — должно быть, ремесленник или мелкий торговец — ничего не поймёт. Но таможенный писарь знал, хоть и с пятого на десятое, несколько чужеземных языков, и кое-что понял. Вернее сказать, он понял самое главное — что почтенный хорасанский купец Касим ибн Заххак и его слуги — лазутчики из тартарских земель, присланные в Биляр разыскивать слабые места. Однако сам Ахмед был уже сильно пьян, а потому даже не попытался звать подмогу, и вместо того распрощался с мгновенно протрезвевшим от страха собутыльником почти дружески, при этом обещая наутро сдать его вместе с хозяином эмирской страже. — Да, в глубокие воды мы угодили по твоей милости… — Касим сокрушенно подергал полуседую бороду — Но теперь нет толку искать виноватых, нужно подумать, как выпутаться. Или как протянуть время, чтобы наши последние доклады не смогли перехватить. В отличие от своих помощников, он быстро взял себя в руки. Плаха теперь была к нему очень близка, однако так случалось уже не единожды, и вновь оказавшись в таком незавидном положение лазутчик думал не о ней, а о способах спасения, пусть бы и самых призрачных. — Можем ли мы отыскать этого… как его, Ахмета? — Он ушёл домой, но я не знаю точно, где его дом… — развёл руками воин. — Можно было бы отыскать его посредством чародейства… Но нет, тут нужен хоть какой-то след… — Господин, господин! — воскликнул вдруг толстяк с ноткой радости и даже торжества в голосе — Есть у нас такой след! Есть! И он сбивчиво рассказал, что, прощаясь с пьяным писарем, успел отрезать у него кусок кушака. Лоскут этот был извлечён из пояса и показан Касиму. Старик тут же отобрал тряпку, которая в их положение была дороже отреза златотканой парчи, и, буркнув “Молись, чтобы сработало”, повернулся к безучастно сидевшему в стороне, и не сказавшему ни слова Бурхаю. Бурхай, наконец, повернулся в их сторону и произнёс: — Нужно подумать. — Налейте вина, и — с глаз долой, оба! — торопливо распорядился Касим, и добавил, повернувшись к Асадулле — А ты следи за этим правнуком Шайтана, и не спускай с него глаз. Только Всевышний знает, что ему может взбрести в дурную голову! Кисим и Бурхай сели за столик, на который уже поставили кувшин вина и чаши. Хорасанец наполнил обе чаши, повертел свою в руках, привычно вытряхнул первую каплю — ту, что несёт погибель — и сделал глоток. Бурхай сидел неподвижно, не притрагиваясь к чаше. Теперь он совсем перестал быть похожим на незаметного старого прислужника. Чёрному шаману теперь уже не было нужды скрываться. Вдруг он быстро опрокинул чашу в рот, и отрывисто произнёс: — Если даже мы этого писца теперь разыщем, то что с ним делать? Убить так, чтобы без шуму — будет не просто. — Но погоди. Мы же можем пробраться ночью к нему на двор, влезть в дом... — Каким образом, почтённый? Нас, считай, трое. Этому толстому дурню не доверишь серьёзного дела, а про слуг и говорить нечего. Ты что, не знаешь, какие тут дома и заборы? Это не у тебя в Хоросане: верблюд почесался, стена и рухнула. Нет, наверняка там добрые брёвна... — Ну да, ты прав, и нет смысла надеяться, что посреди ночи откроют незнакомцам. А утром... утром будет поздно... — Мне приходит на ум один способ, но очень рискованный… — Что же ты предлагаешь? — оживился Касим. — Нам нужно будет отправиться на кладбище… — вместо ответа сказал Бурхай. — Я понял. И что же, так сможем хотя бы протянуть время до завтрашнего вечера? — В том можешь не сомневаться, почтенный Касим… — Тогда — отправляемся немедленно!***
Было уже за полночь, когда стоящий на карауле у городских ворот стражник услышал на улице чьи-то шаги. Он насторожился: стены от первых домов отделяло пустое пространство в полсотни шагов, и обыкновенно ночью около самой стены никто не ходил, даже если и вышла кому нужда выйти из дому. Все ворота до утра были на запоре — это и малый ребёнок знал. В тусклом свете фонаря часовой разглядел двух мужчин — один из них был в потертом степном платье и высокой шапке, другой в богатом халате, а голову его украшал белоснежный тюрбан. Чуть дальше смутно вырисовывался силуэт воина в шлеме. — Кто идёт? — хрипло спросил стражник — Не подходите, ворота заперты до утра! Первый из мужчин шагнул навстречу стражнику, который торопливо перехватил копьё и направил наконечник в грудь пришельцу. Тот, однако, не повёл и бровью. Его острый взгляд будто пронзил стражника насквозь, и тот, опустив копьё, уставился на шамана безжизненным взором лунатика. — Зачем ты здесь стоишь? — спросил Бурхай отрывисто. — Охраняю ворота! — громко, как заученный урок, ответил стражник. — Теперь ты слушаешь меня, воин! Где твои товарищи? — Они в караулке! — Отведи меня туда. Воин молча подчинился, и шаман вместе с ним скрылся за низкой дверью. Выйдя достаточно скоро в сопровождение ещё двух стражей, он приказал всем троим открыть ворота. Когда они подчинились, шаман коротко приказал им ждать его возвращения, и вместе со своими спутниками вышёл наружу. С трудом освящая себе дорогу единственным фонарём, все трое доплелись до кладбища. Луна жёлтым пятном проглядывала сквозь рваные тучи, бросая неровные тени на трепещущие на ветру ветки кустов. Ещё более, чем от холодного ночного ветра, становилось не по себе от отдалённого волчьего воя, слабо долетавшего от кромки далёкого леса. Наконец, за низкой каменной оградой показалось кладбище. В темноте столбы на могилах были едва видны. На кладбище хватало свежих могил, но шаман, руководствуясь лишь ему понятными приметами, проходил мимо них. Наконец, он остановился у одной могилы — Эта нам подойдёт. К тому же она совсем неглубокая. И вправду, совсем скоро среди рыхлой земли показался обёрнутый саваном покойник. — Кажется, я понимаю, кто этот мертвец… — произнёс Асадулла, опираясь на рукоятку заступа — Это, должно быть, тот бобыль, который умер дня два назад после двух сотен ударов на рынке. Его поймали, когда пытался ограбить скупщика мехов. Я слышал, родни у него не было, так что с похоронами не очень-то старались. — Что ещё важнее, телом такого человека куда проще овладеть. Скорее потащим труп в город. Спутники шамана торопливо подошли к разрытой ямы и не без труда вытащили из неё тело. Дорога назад предстояла неблизкая, не говоря уже о том, что в городе вполне можно было встретить какого-нибудь на улице. Пыхтя и отдуваясь, трое лазутчиков дотащили свёрток с трупом до ворот и остановились на входе в город передохнуть. Шаман приказал стражникам закрыть ворота. Лазутчикам нужно бы было идти дальше, но тяжело дышащий Касим пробормотал: — Мы уже без сил… А нужно ещё… дотащить труп до подворья. Если бы взяли повозку… — Почтенный Касим, ты сам знаешь, что на это у нас нет времени. Придётся, видно, ещё раз прибегнуть к помощи этих молодцов. Хотя это опасно. Чём больше они вовлечены в наши дела, тем скорее смогут потом нас узнать. И хорошо ещё будет, если караулы проверять не придут до их возвращения. Но у нас нет выбора… Сказав так, шаман, усмехнувшись уголками рта, повернулся к трём стражникам, которые заложили ворота засовом, и теперь стояли рядом с бессмысленными пустыми взглядами, по-прежнему ожидая приказов. — Вы двое, помогите нести тело. А ты останься здесь и стереги ворота, как должен. Я приказываю тебе: забудь обо всём, что было, как только твои товарищи возвратятся назад! Странная процессия — два стражника и Асадулла, волокущие тело, с трудом идущий Касим, который всё не мог восстановить дыхание, и утирал со лба пот не смотря на прохладную ночь, и наконец, идущий позади всех Бурхай — медленно тащилась по улице. Пускай среди билярцев не было принято совершать ночные прогулки, всё трое лазутчиков боялись, что всё-таки повстречают кого-то. Однако обошлось: улицы были пустынны, и лишь из-за заборов иногда лаяли собаки. Но наконец, труп был внесён на двор и утащен под крышу одного из сараев, подальше от посторонних глаз. Бурхай приказал стражникам вернуться на свой пост и забыть всё случившиеся. Но когда они, размерено переставляя ноги, удалились прочь, он сказал: — Не буду давать ложной надежды — если за них возьмётся сведущий в чародейских делах, они всё вспомнят. Но отойдите в сторону: я начинаю ритуал! — добавил шаман и вытащил из сумки бубен, бронзовое зеркало и несколько блестящих камней. Глухие удары бубна разнеслись в ночном воздухе. Касим ибн Заххак невольно попятился ещё дальше, хотя ему приходилось не раз встречаться с колдовством, Асадулла непроизвольно сжал рукоять сабли. Голос Бурхая зазвучал громче. Камни в руке шамана слабо засветились. И хотя зрители отлично знали, что должно случиться, холодок пробежал по их спинам, когда тело в саване начало шевелиться…***
“Как непредсказуемо устроен мир. Воистину, всё в руках Всемилосердного и Всеблагого Творца… ” — размышлял Омран ибн Дауд, десятник стражи эмира Биляра — “Жил человек невысокого звания, как мог трудился, грешил и каялся, то ссорился, то мирился с женой… ” Кто бы мог подумать, думал десятник, теребя свою рыжую — наследие бабушки, что была родом из-под Куйба — бороду, что и ему самому вместо смиренной молитвы придется, торопливо вооружившись, скакать по улицам просыпающегося города к неприметному домику, а уж там… Омран снова поежился. Будучи воином, он видел всякое, и сам неоднократно убивал — но такое, Господь свидетель, такое… Он собирался ранним утром в главную мечеть на молитву, когда узнал, что приковылявший к воротам ставки эмира хромой сапожник Садык рассказал, что его сосед, писарь Ахмед, а равно, его жена были ночью умерщвлены. Умерщвлены — но как! Сапожник едва ума не лишился — а он тоже был человек бывалый, а не девица, падающая в обморок от одного вида крови. Да что там Садык — сам Омран почувствовал тошноту, когда увидел, во что неизвестный убийца превратил тела своих жертв. А молоденький стражник, сопровождавший десятника, и вовсе выскочил наружу с позеленевшим лицом. Теперь же, немного придя в себя, он обратился к командиру: — Господин, разве же это человека дело? Ни человек, ни зверь не смогут такого натворить. Даже медведь-шатун по весне — и тот так человека не разорвёт. Да защитит нас Всевышний — здесь не обошлось без нечисти! Но Омран это и сам отлично понимал. А если не обошлось без нечисти, наверняка, без колдовства, то нужно призвать на помощь сведущего в таких делах… — Дащгын, коня! — Куда ехать, господин? — К большой мечети, там живёт человек, который нам нужен. Этот старик — Мустафа ибн Насим аль-Садри, прозванный Учёным — слыл одним из самых сведущих в науках, в том числе и тайных, в городе. Никто не знал, откуда он точно родом, но он много провёл в землях халифа и учился у мудрейших. Про него говорили, что, что он два года провёл в халифском Доме Мудрости, и познал секреты Многоколонного Ирама. Однако уже под два десятка лет этот учёный муж жил в Биляре, в небольшом доме невдалеке от большой мечети. Никто не знал, что заставило его так поступить, но в эмирской столице он был уважаем, и к нему часто обращались за советом. Включая советы о делах тёмных и чародейских. Мустафа ибн Насим был смуглым, седым как лунь старцем с длинной бородой. При всей старости, он был крепким и бодрым, и носил приличествующие учёному одежды. Выслушав рассказ Омрана, он сказал: — Да, дело непростое. Я полагаю, что ты и сам догадываешься, юноша, что этих несчастных умертвил убыр, поднявшийся… или поднятый из могилы мертвец. — Я подозревал это, отец. Однако как могло быть дело в нашем случае? — Я боюсь, что мы имеем дело теперь с чьим-то злым умыслом. Бывает, что мертвец сам встаёт из могилы. Ты сам слышал, должно быть, что в прошлом году, крестьяне сожгли одного такого мертвеца, который поднимался из могилы по ночам. Но сейчас, сейчас… этот убыр наверняка был поднят намерено и изменён посредством колдовства. Его нужно отыскать как можно скорее. У вас найдётся конь для меня? Нужно ехать к восточным воротам. От них ближе всего к кладбищу. Быть может, чудище и не там, но с чего-то нужно начинать… Десятник рассыпался в благодарности — он и не рассчитывал, что старый мудрец сам пожелает участвовать в розыске. Но тот был настроён серьёзно, что одновременно и радовало, и вызывало беспокойство. Ведь если такой уважаемый, учёный человек лично поехал искать кровожадного мертвеца и его хозяина, значит дело и впрямь серьёзное. Небольшой конный отряд из восьми воинов, трёх слуг, нескольких собак, и Омрана с его новым спутником быстро добрался до ворот. И там оказалось, что бывшие в карауле воины ничего не помнят о том, чтобы было ночью. Более того, все кроме трёх, как оказалось, спали до утра беспробудным сном. Мустафа обеспокоено погладил седую бороду, и объяснил, что это наверняка следствие того, что какой-то колдун овладел разумом стражи. Притом, колдун это был не из слабых. И уж наверняка он же и постарался на кладбище. Учёный предложил стражникам пока поискать чудовище, а сам остался у ворот, чтобы расспросить караульных лично.***
До кладбища, кажется, было недалеко. Но прошло не меньше часа, пока стражники отыскали разрытую могилу. Около неё было тихо, да и совсем неглубокая яма была пуста. Однако земля вокруг не просто была истоптана, но и забрызгана кровью. И помимо следов сапог, там были и другие следы — похожие на человеческие, но больше и разлапистые. Куда убыр скрылся? Собаки отказывались брать след, скулили и жались к ногам воинов, так что Омран понял, что от них толку не будет. С трудом сдерживая гнев, десятник приказал прочесать кусты. Однако долго искать не пришлось — чудовище обнаружилось совсем недалеко. В кустах зашуршало, и массивная белёсая туша выскочила на открытое место. Убыр был заметно больше, чем должен был быть человек при жизни. Белёсая, мертвенно бледная кожа болталась складками, брюхо было раздуто, точно кузнечный мех. Широкий рот щерился острыми, хотя и редкими, зубами, пустые глаза жутко вращались в орбитах. Тело чудища покрывали лишь лохмотья савана. И тряпки, и кожа существа были испачканы уже высохшей кровью. Сердца людей затрепетали, но все воины приготовились дать отпор мертвецу. А вот собаки с визгом побежали прочь, а за ними покинули кладбище безоружные слуги. Убыр утробно зарычал и бросился вперёд с резвостью, которую сложно было ожидать от такого неповоротливого с виду создания. Разом защелкали тетивы луков, и в шкуру чудовища вонзилось несколько стрел. Ему, однако, это повредило не больше, чем взбесившемуся быку брошенный ребёнком прутик. Прыгнув вперёд, убыр подмял под себя одного из воинов, будто не заметив вонзившийся в его плечо сабли, и попытался его загрызть. Однако челюсти чудища не смогли справиться с пластинами панциря. Товарищи воина набросились на мертвеца, сабли полосовали немёртвое тело, несколько его ударили копья. Убыр, однако, изловчился, и ухватил одного из нападающих за горло. Бармица не спасла парня — даже среди шумов боя было слышна, как с хрустом сломалась его шея. Раз за разом тушу чудища поражали клинки, но казалось, что убыр ничто не берёт. Мертвец выбил оружие у опрокинутого на землю воина и всё-таки разорвал ему горло. Но это бы последний успех чудовища: опомнившиеся стражники навалились на него со всех сторон. Клинки полосовали мёртвую плоть, воздух наполнился выкриками “Бей, бей! Руби голову!”. Два копья, наконец, пригвоздили окровавленную тушу к земле, и удары сабель обрушились на шею чудовища. Немало пришлось им потрудиться, но, наконец, уродливая туша была обезглавлена и перестала двигаться. Омран убрал саблю в ножны и осмотрелся. Двое его людей были мертвы, а один воин, как видно, отделался переломанными костями. Укусить его убыр так и не смог. Десятник не знал, скорбеть ли о потерях, или радовать, что удалось справиться с чудовищем такой лёгкой ценой. Он приказал привести назад слуг и присел прямо на землю шагах в десяти от жуткого трупа. Нужно было бы сжечь тушу, но это потом. Сейчас были и более насущные дела… — Отвезите тела наших товарищей в город. Они будут погребены как герои. А остальные — за мной! Чудовище уже никому не причинит вреда, но его хозяин может быть где-то в городе!***
Десятник рассчитывал, что к его приезду старый мудрец уже закончит, и скажет, что ему удалось выведать. Но на деле оказалось, что тех почти двух часов, пока искали живого мертвеца, ему не хватило. Так что Омрану и его людям удало передохнуть у коновязи, и даже подкрепится ячменной кашей с бараньим салом. По распоряжению эмирского ильчи каждые городские ворота охранялись сильными караулами, а большие группы иноземцев вовсе было приказано не выпускать. Это, конечно, приводило к сутолоке и спорам, смотреть на которые было хоть каким-то развлечением. Но вот старик показался из дверей. — Да, сын мой, это было не просто. Однако я узнал вот что: прошлой ночью сюда явились трое: богато одетый купец, слуга и воин. Один из них и был нашим колдуном. Своей чародейской силой он лишил этих воинов воли, трёх сделав своими помощниками, а прочих — усыпив до утра. Они выкопали труп на кладбище и принесли его в город, так что убыр был поднят не на кладбище, как мы думали прежде, а где-то в городских стенах. — Как же их теперь отыскать? Может, кто-то из воинов узнает колдуна в лицо? — Нет, всё куда проще. Враги наши, при всём их коварстве, совершили ошибку, приказав двум стражам нести труп к ним на двор. Они торопились, их самих было только трое, притом, двое старики… так что можно понять, почему так произошло. Будь у них больше людей, пришлось бы искать по всему городу, и они бы смогли затаиться, а может, и сбежать. — Но зачем, зачем, отец мой, им всё это нужно? — не удержался от давно мучавшего его вопроса десятник. — Откуда же мне знать, юноша? Но если убитый был писарем и любил, как ты говоришь, выпить… Может быть, он случайно выведал что-то, что не предназначалось посторонним ушам или глазам. Кто-то из подручных колдуна мог бражничать рядом… Не даром ведь румы говорят, что вино открывает истину, а Пророк учит, что оно губит душу… — Но чего же мы ждём, нужно искать тот дом… Где эти воины? — И в этом тоже нет нужды. Я уже знаю, где этот дом, и кто наш враг. Ведь и ты знаешь почтенного Касима ибн Заххака? — Что? Хорасанца, что шёлком торгует? Конечно, знаю. Он многим тут знаком. Да что, я же видел его сегодня утром у мечети… за ним идёт слава благочестивого и богобоязненного мужа! Это что же, он что ли мертвецов подымает? — Не совсем. Колдун не он, а его неприметный слуга-степняк. Хорошенько запомни: этого нужно убить в первую очередь!***
— Давно хотел спросить тебя, да не было случай… Как вышло, что ты, чёрный шаман, пошёл служить каану? — спросил Касим ибн Заххак шамана. Они оба сидели в купеческом доме, разбирая оставшиеся бумаги. — Как вышло? С той поры, как во мне открылся шаманский дар, я сторонился людей. Мои родители погибли от мора, близкой родни у меня не осталось. Судьба не сулила мне ничего хорошего, но я почувствовал, что смогу подчинять себе духов. Потом — так же и смертных. Даже свирепые тигры подчинились моей власти. Даже воинственные и свободолюбивые ярбоги шли грабить кочевья моих недругов по моему слову. А потом с востока пришёл Тэмуджин — и я впервые понял, что встретил шамана могущественнее себя. Разве мог не пойти за ним, когда он одолел меня, да не оружием, и даже не колдовством — а силой духа? Это была судьба, предначертанная Небом. И пошёл за ним, я убивал, призывал духов, подчинял других своей воли, совершал сильнейшее колдовство — ради него и его рода. И даже теперь я ни о чём не жалею. Ну а ты, Касим? Почему ты пошёл за завоевателями, покорившими твою родину? — По той же причине. Я увидел силу, которой нет равно в подлунном мире. Больше он ничего не сказал. Перепуганный слуга проскользнул в комнату, и заплетающимся от страха языком сообщил, что воины эмира окружили подворье. И ломают ворота. — Вот и всё. Я выйду и попытаюсь обратить часть воинов против их товарищей. Касим кивнул и принялся бросать разложенные на столики бумаги в пламя жаровни.***
Омран неожиданно для себя оказался во главе отряда из трёх десятков воинов. Это вышло как-то само, и присланный эмиром ильчи подтвердил право Омрана распоряжается. Быть может, думал воин, ему ещё придётся возглавлять сотни. Мудрый Мустафа вернулся домой, сославшись на усталость, так что дальше думать нужно было самому. И пока нужно было разделаться с лазутчиками — а в том, что это именно они, уже не приходилось сомневается. Омран был уже юношей, легко управлявшимся с саблей и копьём, когда пришедшие с востока завоеватели залили окрестные степи кровью. Кипчики в ужасе бежали перед ними, и сам эмир Куяба потерпел поражение вместе с многими союзниками и расстался с жизнью. Однако в стране булгар захватчики всё-таки встретили отпор. Пусть и на хвост, а не на голову, напали булгарские удальцы — но всё-таки это была победа над непобедимыми. Отец Омрана тогда доблестно сражался, и покрыл себя славой. Однако полученная тяжелая рана через несколько лет свела его в могилу. А теперь ходили грозные слухи, что враги скоро вернутся. Последнее свидетельство появилось, когда воины вышибли ворота подворье. Им навстречу бросились не воины, а перепуганные слуги, среди которых был толстяк, истошно вопящий “Пощады, пощаду, ради Творца! Я всё скажу!”. Впрочем, много сказать толстяк не успел: едва он произнёс, что его хозяин шлет письма на восток, как схватился за горло, упал, и умер почти мгновенно — от яда ли, от колдовства, это уже не имело значения. А потом в дверях господского дома появился старый степняк в меховой шапке…***
Касим видел, как Бурхай вышёл из дому и попытался подчинить своей воле ближайших к нему булгар. Ничего не вышло — шамана ждали. Несколько стрел пронзили его грудь. Впрочем, будь Бурхай в полной силе, его бы не одолели так просто, но в том и дело, что шаман уже почти достиг отпущенного ему придела. Оставшийся в доме в одиночестве Касим заложил дверь засовом, опустился на ковер и задумался. Он будто воочию видел, как его гонцы едут по бескрайней осенний степи, минуют перелески, балки и овраги, всё дальше уходя на восток. И наконец, однажды встретят разъезд, и Асадулла достанет серебряную пайцзу. Касим будто сам видел, как по степным дорогам двигаются отряды конницы — простые всадники с луками в высоких шапках на низких степных лошадях, вооруженные до зубов удальцы-нукера и кэшики в увенчанных конскими хвостами шлемах, люди из сотни племён — от мангудов и ойратов и до ойхоров и кипчаков, звероподобные яронды и ярбоги. Медленно ползут повозки и величаво выступают навьюченные верблюды. От знамён рябит в глазах. И это — лишь часть той силы, которая кажется Касиму неодолимой. От мыслей старика отвлёк шум на улице. Выглянув в окно, он убедился, что булгары собираются штурмовать дом. Среди воинов Касим рассмотрел стройного, хотя и не высокого рыжебородого молодца в стальном панцире. — Послушай меня, Касим ибн Заххак! Тебя считали человеком благочестивым и богобоязненным! Всё это было лишь лицемерной маской? Как ты посмел называть себя правоверным, предавшись власти идолопоклонников?! Омран вовсе не ожидал ответа. Но неожиданно его получил. — Что ты понимаешь, юнец! — послышалось из-за приоткрытого окна — Ты и твои сородичи хотят остановить драной рогожей сметающий вековые деревья ураган. Великая сила — такой прежде никто не видел — готовиться к броску. Ещё не пройдёт зима, а ваш земля будет покорена, и те, кто не подчиниться власти каана, встретят свой конец. А если ты такой смелый, заходи сюда в одиночку, без всех этих воинов! Я открыл двери. — Пусть так. Я пойду. Не слушая возражений, Омран ибн Дауд пошёл к двери, которая и впрямь была теперь не заложена. В доме было тихо, и воин двигался со всей осторожностью, каждый миг ожидая нападения. Но скоро он понял, что дом пуст. А его хозяин, как оказалось, лежал на полу рядом с забитой пеплом от сожженных бумаг жаровней. Лицо его было синим, глаза вылезли из орбит. Омран понял, что главный лазутчик тоже ускользнул от допроса. Осмотрев дом ещё раз, и больше никого не найдя, Омран вышёл к воинам. Он уже понял, что сегодняшнее приключение было лишь первой схваткой в долгой и кровопролитной войне, главные сражения которой были уже не за горами. Другие, как оказалось, тоже начали это понимать… — Господин! А правда ли то, что говорил этот купец перед смертью? — Быть может и правда. Но что предначертано, тому не миновать. А что до меня, то пока я буду сжимать рукоять меча, буду сражаться ради Булгарской земли. И если вы не трусливые бараны, а воины, то все вы поступите так же!Кингисепп, сентябрь 2023.