О разочаровании и любви

Влада старается внушить себе, что всё происходящее в данный момент является страшным сном. Она правда старается, закрывает красные от слёз глаза и пытается ногами отбиться от пьяного парня, имя которого она даже не знает. Тяжесть чужого тела невыносимо давит, в лёгких словно не хватает воздуха, и кожа горит от каждого грубого касания рук. Всегда казалось, у Тумановой хватит сил в такой ситуации спасти себя. Казалось, что она сможет применить свои навыки борьбы и дать отпор обидчику. Казалось… Сейчас же получилось совершенно иначе. Резко проснувшись от громкого хлопка двери и скрипа кровати, Влада не сразу поняла, что в комнату кто-то зашёл. Не сразу осознала, не сразу подействовала, и теперь кажется, что шансов на спасение уже нет. Нет и голоса, ведь тот сорван в диком крике, который затерялся в громкой музыке, доносящейся из соседней комнаты. Там звон бокалов, безудержное веселье и ощущение полного счастья. Здесь — судорожные рыдания и хватка в светлых волосах. Сплошная боль, разочарование в Роме, ведь тот же обещал никого не приводить в этот вечер. Обещал, широко улыбаясь и кивая на каждое слово Влады, но его обещания оказались пустым звуком. В очередной раз. — Отпусти, я никому не скажу… Только отпусти, пожалуйста… — сбивается, мотает головой, чувствуя, как ткань майки оттягивают и сжимают оголённую грудь. Болючий щипок на соске и громкий всхлип, после которого на рот опускается грузная ладонь, приставляя пропахшие сигаретами пальцы к носу. Дышать нечем, сил уже никах нет, и только слёзы на щеках говорят о том, что Влада ещё жива. Пока жива, а после, наверное, и не будет. В какую-то секунду пижамные шорты резко стягивают, кинув на пол, и Туманова остаётся в одних трусах и в майке; а мысль одна — это конец, спастись она не сможет. Когда бельё оказывается где-то в районе колен, какой-то громкий звук бьёт по ушам, и единственное, что Влада помнит из того момента, так это оглушающую ругань, звуки ударов и выключенную музыку. В квартире наступает тишина, в квартире они остаются совершенно одни, а слёзы без остановки стекают по лицу. — Не трогай меня, — сипло, а на дрожащие плечи опускается мягкий плед. — пожалуйста, не трогай. Я тебе говорила, что хотя бы в этот день никого не приводить сюда. Я тебя просила, а ты… Ты тогда согласился. Зачем, скажи мне? Ты мог бы просто меня послать и я нашла бы где остаться на ночь… Рома, ну нельзя же так… — Влада, — впервые зе многое время в его голосе звучит стыд, вина, но сегодняшний вечер ничего не перекроет, точно не сегодня. Да, он её спас, да, всех прогнал из дома и сейчас заботливо наливает ей успокаивающий чай, но если бы Рома не закатил в квартире очередную пьянку с кучей сомнительных людей, ничего бы и не случилось. — Влада, прости меня, пожалуйста. Я не думал, что кто-то зайдёт к тебе в комнату… — Вот именно, что ты не думал. Ты никогда обо мне не думаешь. Завтра приезжает твоя мама, и я решаю с ней вопрос о моём переезде в общагу. Пусть лучше я буду жить там, чем здесь, в хороших условиях, но с плохим и лживым человеком. На самом деле, Влада не считает его плохим человеком, это слишком громкое слово, но сейчас, на эмоциях после пережитого, она в полной мере имеет право сказать ему такие вещи. Чтобы ему тоже было больно и неприятно, чтобы он понял, что доверия к нему больше никакого нет, и, возможно, больше не будет. — Влада, Владочка, тебе нужно поспать, не принимай глупых решений… — Из-за твоего глупого решения меня чуть ли не изнасиловали. На последнем слове голос обрывается, и Влада прячет лицо в дрожащих коленях, чувствуя на коже влагу. Спины осторожно касается тёплая ладонь, но утешающие объятия — это не то, что сейчас нужно Тумановой. Она подрывается с места и направляется в ванную комнату, перед этим бросив сквозь зубы: — Не подходи ко мне больше. Я видеть тебя не хочу.

***

Влада уже два месяца живёт в общежитии. Условия вполне приличные, соседки адекватные, но есть одна проблема, и это далеко не тараканы. Её проблеме имя Рома, и решить её не получается уже очень долго. Он звонит каждый день, часто приходит к университету и просит вернуться домой. Вчера он пришёл с букетом роз, сегодня — с хризантемами, а Владу такое положение совсем не устраивает. Ей не хочется его видеть, говорить с ним; один его вид вызывает тошноту, а перед глазами предстаёт тот отвратительный вечер. Пусть не Тарасов пытался взять её силой, но именно из него это чуть ли не случилось. И плевать, что спас, плевать, что извинялся на коленях — Влада до сих пор не может отойти от произошедшего, а оттого обида в ней живёт и сейчас. Но в один день всё же пришлось вернуться в квартиру; нужно было забрать зимнюю куртку, а просить об этом Рому не было ни малейшего желания. Влада сделает всё сама, и помощь, тем более его, ей не нужна. Казалось, она всё рассчитала идеально: парень должен был находиться на работе, однако, стоило Тумановой зайти в своё бывшее жилье, стало ясно, что дома она не одна. На кухне горел свет, и пахло чем-то вполне съедобным. — Влада? — Рома явно был удивлён её приходу, но ей хотелось просто забрать вещи и побыстрее уйти. Не контактировать, не прикасаться, не смотреть на него больше пяти секунд. Владе это не нужно; когда-то правда у неё были чувства к Роме, когда-то, наверное, давно, но сейчас находясь в такой опасной близости с ним, она чувствует лишь неприятную дрожь на коже. Раньше чистая влюблённость, пропитанная надеждой на взаимность, а теперь одно разочарование, что с каждым днём разрастается всё больше. Разочарование в себе, потому что всё же ненависти к Тарасову нет. — Я ненадолго, мне нужно забрать зимнюю куртку и ещё пару вещей, — с холодом, с опущенным взглядом в пол проходит в свою комнату, а Рома идёт за ней. — Останешься на ужин? Я пытался приготовить карбонару, правда пересолил немного, но есть можно, а ещё я купил… И, наверное, отказался бы от такого предложения только дурак. Влада, что два месяца экономила, покупала полуфабрикаты по акции и питалась ими почти каждый день, громко вздыхает, вспомнив, что в общежитии холодильник совсем пустой. Неуверенный кивок с её стороны и неловкий румянец на щеках. — Я поем и уйду. Так правильно, так нужно; весь ужин проходит в абсолютной тишине, но Влада чувствует себя на удивление комфортно. Рома не лезет к ней с какими-либо вопросами, не прикасается к ней, лишь молча доедает свою порцию, изредка кидая взволнованные взгляды на сводную сестру. — Спасибо, всё было очень вкусно, — и не врёт, её слова чистая правда, но Тумановой нужно возвращаться в общагу, и она встаёт изо стола, по привычке отнеся грязную посуду в раковину. Руки берутся за губку и средство для мытья посуды, но Владу останавливают, коснувшись почти что невесомо её плеча. — Не трогай, Влада. Я всё помою. От касания по коже словно проскальзывает ток, и девушка вздрагивает, с грохотом уронив тарелку из дрожащих пальцев. Не оборачивается, но хрипло шепчет: — Руки убери. — Солнце, я… — его перебивают на середине предложения. — Не нужно меня так называть. Я помою посуду, соберу вещи и уеду. Больше меня здесь ты не увидишь. С мамой твоей я, конечно, видеться буду, но не тут, а на нейтральной территории, — опускает тарелку под горячую воду, глотая солёные слёзы. Лишь бы не заметил, лишь бы не подходил ближе; однако тот чувствует её состояние, понимает, что её лучше не трогать в эту секунду. Какое-то напряжение появляется в воздухе, и голос, мужской и уставший, раздаётся где-то за спиной: — Влада, на улице уже очень темно, погода крайне отвратительная, оставайся на ночь. Я не зайду к тебе в комнату, клянусь. Просто останься. Уходит, а что-то хрупкое бьётся внутри, потому что противиться его словам Влада не может. Она соскучилась по своей уютной комнате, по тишине, которой в общежитии катастрофически мало. Туманова принимает решение, принимает, практически не думая, и остаётся, со слабой улыбкой пройдя в свою комнатушку.

***

Сон не спокойный, прерывистый, и даже стены родного дома не делают ситуацию лучше; Владе снова дурно, снова плохо, до трясучки и громких всхлипов, до боли в грудной клетке. Она не понимает, сон это или реальность, она не может успокоиться и осознать, что в комнате никого нет. Совершенно никого, а чужие руки на теле она всё равно чувствует. Именно здесь, на этой кровати, и кажется, что в этот раз она точно умрёт. Её будто душат, перекручивают, перерезая все внутренности, а потом снимают пижаму. С силой, с агрессией, прямо как и в тот день. Какая-то резкая боль, режущая на куски, и крики, что срывают глотку до хрипов. — Не трогай… Я не хочу, мне… Мне больно… Пожалуйста, уйди… Не надо. С крупными слезами на щеках, но проснуться не может. — Влада, проснись! Это всего лишь сон… Владочка, всё хорошо, тебя никто не обидит… Проснись, родная… Гладит легонько по волосам, к себе прижимает осторожно, а Влада, всё же открывшая глаза, ещё больше заходится в плаче, неожиданно для себя обнимая мужское тело. Не отталкивает, не вырывается, только ревёт в чужую грудь, качая обессиленно головой: — Рома.

***

Влада начинает доверять Роме, но это происходит далеко не сразу. Сначала маленькими шажочками она ступает к нему навстречу, отвечая на ухаживания и другие знаки внимания, потом — сама ищет встреч, приезжая к нему на работу во всё своё свободное время. Глупо отрицать, что не любит, глупо говорить, что он ей не нужен, когда она нуждается в Тарасове больше, чем в ком-нибудь другом. Глупо бежать от собственных же чувств и закапывать себя в обидах, зная, что это приведёт к полной разрухе. Туманова устала быть глупой, и поэтому сейчас отбрасывает все страхи, уверенно отвечая на нежные поцелуи Ромы. Его не боится, с ним нисколечко ей не противно; в его касаниях трепетность, искреннее желание согреть, сделать хорошо, и никакого давления, резких движений, что были в тот злополучный день. — Влада, — целует медленно линию подбородка, на секунду отстранившись. — Ты точно хочешь? Не рано ли мы.? — Если бы я не хотела, то не позволила бы тебе снять с меня этот дурацкий лифчик. — Влада улыбается уголком губ, шумно втянув носом воздух, когда Тарасов вбирает в рот затвердевший сосок, сжимая тёплой рукой другое полушарие. От удовольствия девушка выгибается на простынях и опускает ладонь на макушку, давая понять, что ей действия Ромы приятны, даже очень. — Ты очень красивая, солнце. У тебя такая нежная кожа… Та неловко краснеет, прикрывает глаза и ойкает почти что незаметно, почувствовав мокрые поцелуи на животе. Не привыкла Влада ещё к такой нежности, но она соврёт, если скажет, что ей дискомфортно. Когда шершавые губы оказываются около резинки шорт, Туманова на выдохе шепчет: — Ты можешь их снять… Пожалуйста, сними. И через пару мгновений Влада лежит уже полностью обнажённой на приятных телу простынях. Ноги согнуты в коленях и широко раздвинуты, кожа горит от ласковых прикосновений мужских рук; и хочется лишь ещё больше, хочется узнать, каково это быть с Ромой. Он кончиками пальцев по бедру скользит, очерчивает татуировки, перемещаясь на внутреннюю часть, и горячим дыханием опаляет лобок. — Можно? А Влада в ответ кивает головой, ещё шире раздвинув ноги. Первый мазок она встречает тихим стоном, второй его именем, на что Тарасов покрепче обхватывает её бёдра, вжимаясь лицом во влажную промежность. Короткая щетина царапает нежную кожу, смазки от умелых движений языка становится больше, и девушка ёрзает на простынях, сгорая от ранее неизведанных ощущений. Лёгкое смущение проявляется на щеках румянцем, и от одного осознания того, что Владу ублажают таким образом, она возбуждается сильнее. — Рома, — с хрипотцой в голосе, со стоном, когда кончик языка касается клитора. И без дальнейших слов, без взглядов Рома возвращается в исходное положение. Смотрит влюблёнными голубыми глазами в карие, поглаживая костяшками пальцев покрасневшее лицо. — Не бойся, я буду осторожен. Обещаю. — А я и не боюсь. Верит, доверяет, любит и знает, что намеренно он никогда не причинит ей боли. Сначала толчки медленные, плавные; Влада постепенно привыкает к ощущениям и вскоре двигает бёдрами навстречу, ноготками впиваясь в спину. На ухо милые слова любви, а из горла сладкие стоны, означающие то, что каждому сейчас хорошо. Хорошо. И так будет обязательно дальше, во всех направлениях, потому что все обиды давно позади.