Сборник драбблов по загробной ау.

День в загробном мире сразу не задался, быть честным ещё со вчерашнего дня... На дворе было сейчас, кажется, 16 мая 1997 года. Айртон вроде как научился отсчитывать время сидя по эту сторону. Ну а ещё об этом говорило кислое лицо Де Анджелиса, нет, мертвенно бледное, как бы смешно не звучало. Он только что вернулся из мира живых. Вчера, 15 мая, было ровно 11 лет с его смерти в Поль-Рикаре. Но в глазах итальянца не было ничего, он вернулся только что, как только истекло его время. - Ну что? - Вильнёв ходил за ним по пятам, Де Анджелис не оборачивался и ничего не отвечал, шагая по кругу в гараже, смотря то в пол, то в стену. Сенна не горел желанием в это лезть, но заинтересованно наблюдал со стороны, пока сидящий рядом Депайе курил. Оторвавшись от сигареты Патрик тоже спросил: Что ж такое произошло? Элио не отвечал. Он рухнул на ближайший ящик и стукнулся головой об стену. Такого с ним раньше не бывало. - Уйдите, отстаньте. - даже на грубость перешёл, зарываясь руками в светлые волосы. - Найджел не пришёл? - Жиль выстрелил в слепую, всё ещё стоя над душой бедняги пианиста. Выстрелил и попал прямо в цель. - Сгинь отсюда. - прошипели в ответ и вот это... Это для Айртона было чем-то новым. Обычно итальянец всё терпел, дышал размеренно и вел себя манерно. Сейчас его лицо перекосили злость, горе и что-то ещё. - Вы все, сгиньте. Это не ваше дело. - Элио. - продолжает канадец, аккуратно кладя руку ему на плечо, гладя и пытаясь успокоить. - Такое рано или поздно происходит. Они, живые, двигаются дальше. И Найдж двинулся дальше, оставив воспоминания о тебе в прошлом. Но конечно, Вильнёва не слушали. Де Анджелис лишь качает головой, сжимает пряди в ладонях. - Я повторяю: отстань от меня. Оставьте меня в покое. - Элио... - уже и француз потушил сигарету, хотел было подняться на ноги, подойти, но словив острый взгляд янтарных глаз, пересмотрел своё решение. - Да, я лучше пойду прогуляюсь. - Не разводи истерику. - всё же Сенна решился вставить своих пять копеек, смотря в спину уходящего Депайе. - У людей есть такое свойство: рано или поздно они смиряются и двигаются дальше. Вот правда в унисон фыркнули сразу двое. - Ой знаешь что, Сенна? Не тебе про это говорить. Тебя до сих пор с ног до головы облизывают, возвели памятник, статую, к твоей могиле ежемесячно носят цветы сотни человек. - с ядом в голосе произносит Жиль. - На мою могилу не приходит даже мой собственный сын. Бывший гонщик Феррари чуть не горел от злости сейчас. Ну извините, не ожидалась такая бурная реакция! Особенно то, что Вильнёв сразу же со злостью покинул гараж, кинув что-то вроде: Элио, пойдем. Но Элио никуда идти не собирался. Он смотрел в карие глаза напротив холодного. Айртон впервые видел его таким, видел, как бурлит и закипает в нем злость. - Да, Сенна, не тебе об этом говорить. Человек возле которого все вечно плясали, всеобщий любимец. Я посмотрю на тебя, когда весь мир забудет о твоем существовании. - Так, успокойся. Я просто говорю что это нормально и хорошо, что люди двигаются дальше! - развел руками бразилец и только потом понял, что сейчас в него прилетит то ли стоящим рядом стулом, то ли Де Анджелис найдет, что можно потяжелее кинуть. - О, ну да. Только ты навсегда им запомнился. Даже спустя двадцать, тридцать, да хоть сорок лет всё будет также. - почти сплевывает, рывком поднимаясь на ноги и снова начиная нервно ходить из угла в угол. - Ко мне сначала многие приходили, вспоминали на дни рождения. А потом из года в год всё меньше и меньше, даже Патрезе перестал появляться, раз в два года дай бог. А Мансуэто... Найджел приходил всегда. В голосе зазвучала горечь, любовь, боль и ещё больше боли... - И я ждал его весь день. Я ждал когда он придет, я так хотел его увидеть, я так хотел послушать его. Он не пришёл! Ни утром, ни днём, ни вечером, ни к ночи. Он не пришёл, Айртон! О-о-о... Теперь он точно уверен, что прилетит, смотря за тем, как бывший гонщик Лотус ухватился за спинку стула. - Он перестал приходить на мои дни рождения после 91го. Я думал, ну, слишком занят, глупости. - итальянец стоял к нему спиной, плечи тряслись, хватка сжималась, а голос всё сильнее ломался. Да Сильве было не по себе. - А он... Пытался забыть. Пытался отпустить. И сейчас живёт счастливо со своей семьёй, наконец-то счастлив. Ломается, бьётся, сжимается и Айртон... Он понимает, что эти чувства они... Они не чужды нет, он так боялся быть забытым всю свою жизнь, хотел сделать что-то великое, лишь бы люди помнили. Но делая великое... - Я мог бы быть счастлив с ним. В следующем году мне бы исполнилось сорок. Спинка стула сжата лишь сильнее, настолько, что страшно: а вдруг, вправду кинет? Итальянец всё таки разворачивается, лицом к лицу с Сенной, и смотрит прямо в его бесконечно темные глаза, смотрит с гневом. Губы изгибаются со злобой, с зубами и клыками на показ так, словно на него сейчас набросится медведь. - И он бы меня не забыл. - но вот всё ломается, на бетон падают слёзы и Де Анджелис кажется таким далеким, в ушах звенит от ненормальности всей ситуации. - Радуйся, что тебе этого никогда не узнать. Ты эгоист который построил мир вокруг себя и о, поздравляю, тебя будут обожать десятилетиями, как Жиль и сказал. Меня тоже могли бы. Но ты, именно ты, тогда в Лотусе, отобрал у меня на это шанс. Поздравляю. - Элио, я не!- - Просто заткнись. Заткнись. Ты не заслужил их любви, ты не заслужил место в истории и мне насрать, сколько там титулов, побед, мне плевать, понимаешь? Ты был мудаком, ты думал всю жизнь о себе одном, а тебя даже Ален до сих пор вспоминает. Он до сих пор навещает твою могилу. - и вот, всё пришло к этой точке. - Я надеюсь, что он как можно скорее вспомнит о том, что ты сделал, насколько ты испоганил всем жизнь своим существованием. И тогда... Тогда я посмотрю на тебя. Когда он не придет навестить твою могилу. С этими словами итальянец моментом исчез за дверями гаража, ещё попутно ударив по стене кулаком. Исчез, убежал, трус! Айртон поник. Всё это такие ужасные вещи и... Раньше бы он снова себя жалел, шел говорить о том, как все к нему незаслуженно жестоки, что вот он так старается, а его ненавидят за то, что он сильный гонщик. Но больше нет микрофонов, нет газет, нет камер. Нет никого. И он никак не может подействовать на мир, его слова больше не имеют веса ни для кого из здешних. Всем плевать. Поэтому он впервые останавливается в круговороте жалости к себе. Останавливается и опустив голову зарывается пальцами в каштановые кудри. Он тоже надеется, что Прост опомнится. Что он перестанет приходить и будет счастливо жить. Но он навещает его могилу. Всегда. Ведь это Ален. И смотря на него сейчас Айртон может лишь согласиться со словами Элио: я правда испортил всем жизнь.