Поймать ястреба

В тот год я застал инаугурацию президента Монро. Его речь до сих пор остаётся одной из самых великих в американской политической истории. Событие было приятным. Толпы людей радовались новому лицу, и на языках у них крутилась всё та же фамилия. Я тогда был приятно поражён мистером Монро. Весь из себя молодой, он стремился сделать прорыв в американской истории, доказать, чего достойна страна, и это чувствовалось во всём: в его словах, обещаниях, мыслях и огромном желании достичь успеха на мировой арене. Несмотря на его возраст в сорок три года, он всё ещё был не настолько опытным, как я — человек, который был не сильно младше него. Я наблюдал за ним ещё с тех времён, когда его кандидатуру выдвинули несколько месяцев назад в Массачусетсе. И, быть честным, в моей власти ставил на него не только я. Самому генсеку была выгодна эта победа, по крайней мере, так трубили некоторые приближенные к нему. Пора кризиса была угнетающей, поэтому празднику я радовался слишком искренне. Старик Джеймс Мэдисон ласково пожал ему руку, передав своё дело молодому поколению, — момент, который навсегда запечатался в моей голове, который я запомнил на всю жизнь.

***

Сегодняшняя ставка должна была заверить нас об американской позиции насчёт Кубы. И вот настала пора говорить важные слова. Мы с коллегой шли по узкому коридору и обсуждали разные бытовые для нас события. — Господину Дзержинскому не понравилась участь его американского коллеги, и он решил громко пошутить на той встрече в честь инаугурации, — в своей привычной манере продолжал поучать меня мудрый господин Франковский. Старый еврей очень сильно любил не только скрывать своё происхождение, но и рассказывать американцам анекдоты его революционной молодости на неформальных встречах, а ещё цеплять местных красоток, несмотря на жену, которая послушно ждала его на родине. Не знаю, как он выглядел в молодости, но сейчас это был ничем не примечательный седой толстый старик с огромным носом и ужасным характером, предпочитающий поучение договорённостям. Так как главой тогдашней миссии сделали меня, я неожиданно открыл для себя, насколько же докучающими могут быть вечера, если проводить их в неприятной тебе компании. Поэтому всё время пребывания тут я то и делал, что избегал его и общался лишь из надобности. — Да, господин Дзержинский хоть и делает часто неосторожные шаги в принятии серьёзных решений, но я вас уверяю, не зря его назначили атташе. Со всеми миссиями он справляется пока что отлично, и я не думаю, что что-то пойдёт не так, — объяснил ему полушёпотом я, после чего мы оба молча шли по красному ковролину в нужный кабинет. Несмотря на февральские морозы, солнце уже понемногу начинало греть, и я с лёгким облегчением ступил через порог, после стольких часов ожиданий и ненужных фантазий, быстро и внимательно оглядывая новые лица. В глаза мне сразу же бросились новый государственный секретарь и, пожалуй, новоиспечённый директор ЦРУ — Джордж Вашингтон. Государственный секретарь Александр Гамильтон был сильно молод, а также рыж и обворожителен, как чёрт. Он сразу не понравился мне своей надменной улыбкой и такими же надменными синими глазами. Что-то в нём меня смутило, но что конкретно, я не понимал. Но зацепило меня тогда совершенно не это. А зацепил меня взгляд того самого директора. Такой же холодный и отторгающий, как и его выражение лица. Мне сразу стало понятно, что он настроен не сильно вежливо, стоило мне почувствовать его присутствие рядом. Мы гордо сели на свои места после того, как радушно всех поприветствовали. Быть честным, я не ожидал, что генерал Вашингтон даже не встанет, чтобы поздороваться со мной. В тот момент я почувствовал себя оскорблённым, но и акцентировать на этом своё внимание я не стал. Процесс только начался, а я уже в дозволенной мере откинулся на спинку, будучи полностью уверенным в чужой позиции. Американцы, как всегда, начнут в привычной манере утверждать, что они ни в коей мере не участвуют и не собираются участвовать в событиях на территории Кубы. Как они заявили это уже и для других Западных и Европейских стран в ООН. В какой-то момент я почувствовал неопределённый холод в помещении, что заставило меня немного съёжиться. Речь начал государственный секретарь. Она длилась недолго, и всё, что из неё можно было вынести, так это то, что все их действия чётко санкционированы. Они явно не хотели, чтобы что-то вышло за рамки официальной информации. Я аккуратно наблюдал за ним и внимательно вслушивался в каждое произнесённое слово, а затем решил вставить и своё: — Вы ведь, господин Гамильтон, должны понимать, насколько важен для нашей стороны Кубинский вопрос. Эта встреча была организована нами лишь для того, чтобы убедиться в ваших намерениях, — выдал я, изучая чужие эмоции на лице. В тот момент мне предстояло выглядеть максимально доброжелательно. Из-за стола неожиданно встал генерал. Спектр эмоций, который я почувствовал тогда, описать сегодня невозможно. Это была смесь некой боязни и странной тяги к нему. Моё сердце бешено заколотилось, и я вновь собирал свою речь по частям в голове. Это был брутальный мужчина в тёмно-синей форме, сложенный настолько элегантно и излучающий такую огромную силу, что восхитился ним не только я. И снова он атаковал меня своим взглядом. На этот раз мне уже не удалось убежать, и на его лице застыла еле заметная ухмылка. В следующую секунду он заговорил. — Я думаю, с вашими связями с Кубой, вы уже должны были быть осведомлены первыми. В случае чего, — осведомил он меня своим тихим и хриплым голосом, интонация которого пыталась унизить меня в высшей степени. Игра была подхвачена мною в ту же секунду. Моя улыбка не заставила себя ждать, и теперь на поле «боя» выступали только мы вдвоем. Ответил я ему сразу же, не думая. — Похвально. Вы думаете, что мы прекрасно эрудированны во всех ваших планах, — кажется, или в его взгляде начал присутствовать не только холод, но кромешный гнев. Вывести на эмоции такого человека в самый неподходящий момент было что-то сродни победе. Моя улыбка натянулась ещё сильнее, и я старался выглядеть настолько спокойно, насколько это было возможно. Он молчит. Молчит секунду-две, а потом даёт слово главе государственного департамента. — Не думаю, что наша эрудиция в этом плане превосходит вашу, поэтому можете не переживать. Все находится под чутким контролем с обеих сторон, — это было только начало, и я прекрасно понимал, о чём на самом деле шла речь. Кубинский вопрос встанет совсем скоро, и это повергнет в шок весь мир. В тот миг все разом замолчали. Тишина длилась недолго, ибо достаточно много деталей до сих пор оставались нерешенными. Больше стычек с генералом Вашингтоном не происходило на той встрече. Да и мне не особо-то и хотелось, ведь все те переговоры более не ощущались чем-то интересным, а лишь пытались устояться в едином консенсусе. С немного измученным видом я покинул кабинет, будучи самым последним. До этого судьба мне вручила шанс побеседовать с господином Вашингтоном наедине. Точнее, не побеседовать, а перекинуться парочкой недалёких фраз. — Вы определенно выиграли, мистер Адамович, — в его голосе слышалась жуткая надменность. Как будто я был низшим звеном и общался он со мной как с животным — очередное доказательство того, что утонченные черты внешности не указывают на ту же утонченность в интеллекте. — Когда поумнеете, буду иметь честь сразиться с вами вновь. (на русском) — Что? — Всего доброго. Более значимых событий в тот день не происходило. Неделя близилась к концу, и как раз в тот момент из-за быстроменяющейся погоды я внезапно почувствовал резкое недомогание. Дело было вечером, поэтому, уведомив американцев и своё управление о временном отсутствии, мне пришлось собрать вокруг себя консилиум врачей. Ночь была ужасной. У меня был озноб и лающий кашель. Вставать с кровати я самостоятельно не мог, по причине сильной слабости, тянущей тело к земле. Позже мне скажут, что это было воспаление лёгких, как следствие моих длительных нахождений на публичных мероприятиях на открытом воздухе. Ещё несколько дней я находился в инфекционном отделении. Пожалуй, это был худший период за весь тот год, ведь я не находил себе места, и, лёжа на больничной койке, только то и делал, что нёс лихорадочный бред. Тогда мне даже написала моя супруга, которая забыла о моём ответе, что был послушно отправлен месяц назад. Она пожелала мне скорейшего выздоровления и написала некоторые новости, сердце от которых забилось в приятном трепетании. Выкарабкался я быстро — буквально через две недели я уже был готов выполнять свои прямые обязанности. Но вот незадача: эта болезнь дала мне осложнение на бедренное ранение, что мучило меня ещё со времён моей службы в Красной армии. Дня три я лежал неподвижно, переживая страшные фантомные боли, с мыслями, что мне всё же придётся вернуться к трости на неопределённое время. Я тогда страшно переживал за свой имидж, ведь излучать харизму и стараться заманить на свою сторону не только словами стало бы проблематично. В тот момент мне хотелось никого не видеть и оставаться в одиночестве целыми днями. Единственной, кто меня выручал тогда, была темнокожая горничная, что периодически интересовалась моим самочувствием и старалась малость подбодрить меня, за что я ей благодарен и по сей день. Иногда не знаешь, в какой момент выручит тебя тот или иной человек, пусть он даже будет самым непримечательным поначалу. События протекали в торопливом темпе, и Советская сторона была вынуждена послать ещё одну делегацию из двух человек. До этого я уже как-то обговаривал некоторые договорённости с МИДом, и их предложение показалось мне здравым решением моих накопившихся проблем. Церемония встречи состоялась в одном правительственном учреждении. Это была официальная церемония, и, как меня заверили, длиться она должна была недолго, приблизительно пару часов, ведь к работе тем двум дипломатам следовало бы приступить уже на следующий день. И снова я толком не успел отдохнуть после болезни, ведь встреча была назначена спустя пару дней после моего окончательного выздоровления. Мне очень сильно не хотелось выходить на публику в те дни, и я, как следует правилу, закрылся от внешнего мира на тот неблагополучный период дня, сильно переживая. Это было мне не присуще, и я запаниковал прямо в тот же день. Собрав всю свою волю в кулак, я уже был у порога того нужного места ближе к середине дня. Здание снаружи выглядело относительно неприметно: старый кирпичный дом, который, по виду, был реставрирован не один раз. Но это был своего рода кристалл, ведь стоило мне зайти в него, я сразу же обнаружил богатый декор, выставленный с отличным чувством вкуса. Стилизованный под неоколониализм интерьер напоминал мне больше богатый заморский курорт, нежели учреждение с повышенной протекцией. Войдя туда, я как в первый раз поразился простому образу жизни богатых американцев. Никаких норковых шуб на женщинах и роскошных перстней на пальцах мужчин. Они все казались мне непостижимым идеалом: тому, к чему непременно стоило стремиться, чтобы заявить о себе на весь мир, а не только на страны Варшавского пакта. Казалось, что во всей этой компании я был единственным изгоем, что решил надеть кашемировый тёмный костюм и дорогие итальянские туфли. Со мной все приятно здоровались, а я только то и делал, что всем малоподвижно кивал и неуверенно отвечал на простецкие вопросы. Впервые я почувствовал себя в своей природной, богом мне данной среде обитания — отщепенцем. Моё уставшее и бледное лицо более не излучало той самой радости от проведения времени в обществе. Я старался как мог, чтобы удержать на плаву свою офицерскую осанку, но даже это не давало мне уверенности в действиях. Каково же было моё удивление увидеть среди всех этих сытых лиц строгое лицо генерала Вашингтона. Он неподвижно стоял в самом углу помещения с бокалом шато в руках. Это место было настолько незаметным, что, наверное, только я додумался глянуть в ту сторону. На нём был чёрный, я бы даже сказал, почти траурный пиджак и брюки, идеально подчёркивающие его статную фигуру. Его широкие плечи были расслаблены, а упругие бёдра были изрядно напряжены. Казалось, что он тут ощущал себя как дома, настолько самоуверенно он держался. Мне показалось, или в тот момент моё сердце пропустило удар, когда он вновь облачил на меня свои голубые, как море, глаза. Мы ещё пару секунд удивленно таращились друг на друга, пока он первым не решился подойти ко мне со своего укромного местечка. — Как ваше самочувствие? — вежливо поинтересовался он, косо глянув на мою трость. Он ещё несколько секунд подозрительно глядел на неё, а затем начал изучать и меня. — Неплохо, — коротко отрезал я, нервозно зализав выпавшую из укладки прядь. — Вы хромаете, мистер Адамович. У вас что-то случилось с ногой? — его тон не выражал некоего интереса или переживания. Это была лишь чистая вежливость. Та самая вежливость, с которой он изначально подошёл ко мне, чтобы сгладить рамки после того конфуза. — Да, вы, пожалуй, правы. Воспаление дало мне осложнение на ранение. Он удивленно вскинул свою широкую бровь. — Да? И откуда оно у вас? — эта тема определённо заинтересовала его как военного человека. Видимо, опытный генерал узрел во мне не только преграду, но и человека с потенциальным военным прошлым. Прежде чем выслушивать объяснения, он оглянулся по сторонам, исследовав общее настроение публики. Я слегка замешкался, ибо не сильно хотел вспоминать события своей молодости. Это была Великая Отечественная война, или, как её тут называют, Вторая Мировая. Тогда я жил в Киеве, и, быть честным, я не был готовым к тому, что в сорок первом немцы войдут в город настолько стремительно. Я тут же был призван в ряды партизан. — Ох, я принимал участие во Второй Мировой войне на стороне СССР. Я был партизаном, и через несколько месяцев службы умудрился подорваться на вражеской мине, — я закончил речь с небольшой дрожью в голосе. Генерал задумчиво хмыкнул. На его лице я уловил мимолётное сожаление. Я внезапно начал ощущать себя новобранцем в его присутствии. Мне показалось, что он вот-вот раскроется мне и начнёт рассказывать истории из своей военной жизни. Но этого, к сожалению, не произошло, и он продолжил заваливать меня подозрительными вопросами. Мне стало непонятно, правда ли ему были интересно моё прошлое или он лишь вычислял мою позицию. — А откуда вы родом? Я имею в виду город, — неожиданно спросил господин Вашингтон. — Я родом из Одессы. Но в тот момент я был в Киеве. Я провёл там большую часть своей юности, — вдохновенно сказал я, как будто тема моей молодости уже была ненароком затронута. Но я больше чем уверен, что он в тот момент думал далеко не о моих юношеских приключениях. — А потом вам дали место в университете? — странная манера вопросов начала меня ненароком напрягать, и тут я, как опытный дипломат, решаюсь соврать. — Да, мне потом выделили место в одном из московских университетов. — Ох! Ну можно считать, что вам очень повезло оказаться тут! Чтобы простой вояка вышел на уровень известного дипломата, нужно наверняка очень сильно постараться. Я всегда уважал трудолюбивых людей. Мой отец начинал свой путь успешного генерала, будучи лётчиком на Первой Мировой войне, но со временем он открыл мне двери в самые лучшие военные колледжи, — у меня сложилось впечатление, что он искренне поверил и на мгновение открылся мне. На удивление, за эти пять минут нашего диалога ко мне так никто и не подошёл, а ребята из Москвы должны были прийти с минуты на минуту. Всё так же терпеливо опираясь на трость, я решился предложить господину Вашингтону пройти к близлежащему дивану и уже там продолжить беседу. Он неохотно согласился, но всё же, окинув взглядом моё еле державшееся на ногах тело, незамедлительно повёл меня туда. Я аккуратно сажусь, чувствуя омерзительную и ноющую боль в тазобедренной области. — Так, а чем ваш отец также известен? — мне стало неожиданно интересно узнать про этого человека больше. Генерал загадочно почесал свой подбородок, как будто он пытался воспроизвести некоторые пробелы в своих воспоминаниях, после чего как ни в чём не бывало ответил мне. — Он бывший сенатор республиканской партии, ну и как вы уже, наверное, догадались, я пошёл по его стопам, — заверил он меня своим чуть более тёплым голосом. — Это… занимательно, — нужное слово вертелось у меня на языке, но я всё никак не мог вспомнить его, тщательно обдумывая все варианты ответа. Позже, уже в назначенный час, я встретил своих будущих коллег. Каково же было моё удивление увидеть людей, которых отослали ещё при Мэдисоне. Я крепко пожал им руки, и мы начали утомительный процесс знакомства со всеми, в том числе и с директором. После нашего разговора с господином Вашингтоном атмосфера в помещении заиграла совсем по-другому, и ощущал я себя более живо, чем десяток минут назад. По ощущениям его присутствие вдохнуло в меня новые силы, и даже ошеломляющая боль в ноге не помешала мне. Я старался активно расхаживать за ними по залу, обводя взглядом римские колоны и экзотические растения. Для меня каждый шаг был невероятным препятствием, и я периодически ловил на себе раздосадованные взгляды элиты. Иногда мне казалось, что они специально делали это, чтобы я в их кругах почувствовал себя большим разочарованием и не смел к ним больше приближаться. Каково же было моё удивление не увидеть на этой встрече господина Гамильтона, ведь мне померещилось, что он был настроен ко мне лояльнее, чем остальные члены руководства. С другой стороны, у этих двух молодых людей был шанс обговорить все договорённости послезавтра, в менее людном месте. Один из них уточнил, удобно ли мне было передвигаться, на что я заверил его, что чувствую себя бодро и свежо. Правда, на голове у меня тогда творился полный бардак, ведь в помещении было слишком душно, и моя укладка еле держалась, а очки периодически потели, и я протирал их каждые десять минут. Губы обветрились ещё на прошлой неделе, и весь этот неоднозначный вид привёл меня в небольшое чувство растерянности. Но несмотря на эти все казусы, конец встречи меня сильно порадовал. Когда уже все начинали разъезжаться, и делегаты успели ознакомиться с ключевыми личностями, словесно отблагодарив меня чуть позже наедине, я вновь столкнулся лицом к лицу с генералом. Выглядел он не слишком довольным: лоб его поморщился, а взгляд нахмурился. Но диалог со мной он снова решился начать первым, хотя на этот раз его тихий голос звучал уже не так приветственно. Его вопрос сбил меня с толку: — Мистер Адамович, вы женаты? Первая мысль, которая посетила меня в тот момент, была: «Зачем ему это нужно?». Но, скривив печальное лицо, я безэмоционально протараторил следующее: — Мы с ней развелись ещё в 1959 году. — Ясно, спасибо. Кажется, я почти забыл про одну значимую вещь, которая являлась одной из главных целей этого события. — Возьмите, — я протягиваю ему небольшую записку. Мои руки немного вспотели, а на лице появилась небольшая взволнованность. Генерал молча берёт её, не проронив не слова. И мы разошлись на загадочной ноте. На листочке было написано: «Свяжитесь со мной. Присутствует готовность к сотрудничеству».