Антология онтологии

       Достойный должен умереть достойно. Франциск это прекрасно знал, поэтому, когда понял, что надежды на лечение нет, пошёл в храм. Он был добрым, учёным, умным, весёлым, деятельным, набожным и культурным… по крайней мере, надеялся, что обладает этими качествами. Ну, хотя бы одним из них, гарантированно — и то хорошо. Но к встрече с богами он был готов; придет к ним как взрослый сын к родителям… только не блудный сын, как на тех божьих картинах, а просто отошедший сын, респектабельный, добившийся успеха, которым гордятся родители, а может быть, и не только они. Интересно, а боги тоже хвалятся своими послушниками друг перед другом, как родители хвалятся своими детьми? «Твой новый послушник — воин? А эмой — известный художник!». Только у них поинтереснее разговоры, конечно. Боги в принципе очень интересные.        Ладно, излишнее обожание только навредит и тебе, и общению с богами. Мысли твои они не будут читать… скорее всего, но всё равно: раболепие чувствуется. Помнится, ему как-то в беседе с газетой одной метафора пришла: гниль чувствуется всегда и в первую очередь, в том числе и гниль души. Поэтому надо сразу настроиться, относится к богам не как к каким-то сверхъестественным, высшим силам, не как к родителям, даже не как к старшим братьям, а как… к себе. Относится к ним как к друзьям.        Нет, пафос тоже стоит оставить за воротами храма — ещё успеется. Франциск решил просто умереть спокойно, приятно, весело, юридически правильно. Позвать нотариуса, оформить с ним все бумаги, отдать одно — жене и дочери, другое — друзьям, третье — беднякам. Потом пойти в контору, сдать одежду — вдруг музей какой-нибудь захочет принять, переодеться в выданное , казённое— грубый, потрёпанный халат, как рясы монахов на тех божьих картинах, и пойти пешком. Можно, конечно, и не так, можно поехать на машине, в своей одежде в компании друзей и близких… но зачем? Лучше пойти одному, со всеми лишениями, чтобы не смалодушничать, не отступить, не сбежать.        Ведь Франциск боялся. Он видел богов: на картинках — тысячи раз, пару раз лично, часто слышал их голоса, он знал: боги есть, но какой-то предательский кирпичик его тела как будто боялся, умалял его душу, и умолял его остановиться, отойти, умереть потом — пусть бесславно, пусть мучительно, но потом. Боялся обмана, боялся несчастья, боялся ошибки, боялся всего. Но Франциск шел, все его части, даже самые предательские шли, он дошел до храма, того самого, который он разукрасил в далёкой юности. Поздоровался с настоятелем… не тот ли это послушник, который задавал Франциску столько вопросов во время последней встречи, по сути, совсем недавно, всего шестьдесят пять лет назад? Заполнил бумаги, помолился, и лёг в гроб. Настроил режим, музыку выбрал, «Ода к радости» из финальной симфонии Бетховена — первую песню во Вселенной, по сути, закрыл глаза. Страшно уже не было, было спокойно, приятно, мило.        Франциск проснулся, поднялся, встал, восстал, воспрянул, воскрес. Он был в центре для новоприбывших, понял, что боги его любят, по крайней мере, любят его картины, иконы и скульптуры: он восстал в лучшей из зон в лучшем из миров, более того, целых три бога — высокопоставленных, по всем возможным признакам видно — пришёл его встретить. Более того, вернулось даже первоначальное ощущение от богов, с самого первого изображения. Ощущение недосказанности, внешней слабости при внутренней силе, даже некоторой несуразностью и внешним комизмом, ощущение губ, кричащих «И это всё?!». Но оно быстро, точно и однозначно сменилось другим чувством, чувством равенства, солидарности Франциска, бога; и всех богов, и всех существ всех планет, всех галактик, даже всех миров!        И пускай у Франциска двенадцать рук и ног, а у бога всего четыре, у Франциска пятнадцать глаз, а у этих существ всего два, пускай люди научились жить вечно… хотя они и ему это дали, и собратьям его это дали; спасибо им; пускай у Франциска кожа покрыта чешуей, а у них нет, пускай Франциск вообще не похож! он равен им.        Говорят, давным-давно, когда люди ещё были слабыми существами и не назывались богами, у них тоже были свои боги… или один Бог, до сих пор не до конца ясно. Но они были то ли злыми, то ли безразличными, то ли равнодушными, то ли безжалостными… а может быть, слишком хорошими, кто знает. Но так или иначе: люди выросли, сами стали богами, стали добрыми, чувственными, отзывчивыми, приятными, любящими, любимыми, милыми богами. Они создали и воспитали десятки… а может быть, и сотни, точное число мало кто мог уверенно назвать, число видов, тысячи цивилизаций, прекрасных, восхитительных, разнообразных… а некоторых — даже приравняли к себе.        Наконец, Франциск решился сказать что-нибудь. — Вы… боги? — Второе правильно. Первое — нет. — протянул первый. — В чем ошибка? — Местоимение. — отрезал второй. — А точнее? — Думай… извини, если мы кажемся снисходительными. Просто вы сами проповедовали эту идею в своем творчестве. Если, конечно, мое эссе о вас правильно. Эссе. Его ценят. Значит…        Франциска осенило. — Мы — боги? — Да. — Мы — боги! — Да!        Он уже не слышал, хотя и пытался, поздравления и объяснения этих троих, он лишь понял: да, ему предстоит интересная, сложная и прекрасная жизнь, жизнь бога, но она всегда была такой, ведь он всегда был богом! Он понял, не только «Все люди братья », как в его любимой «Оде к радости», но и вообще все существа во Вселенной — боги и братья, даже если борются!        Он думал своем первом дне, листал списки возрожденных, как он, исполнителей: Вера Линн, Бон Джови, Фрэнк Синатра, Элвис Пресли, Пол Маккартни, Глория Гейнор, Людвиг Ван Бетховен. Какая радость! Какая freude! Да начнется же с первой песни новая жизнь!