***
Только не к этому. Лежать в выделенной ему в общежитии комнате было непривычно. Новое, нормальное тело непривычно чувствовало прохладу простыни, приятное, а не жгучее тепло солнца, вызывающий мурашки сквозняк, а также — прямой, внимательный и взволнованный взгляд синих глаз. Через Мехамару, сколько бы он ни пытался, он не мог рассмотреть зелёные крапинки в тёмной синеве, не мог почувствовать такое же сильное волнение, как сейчас, когда наконец был рядом. Как мечтал. Как грезил многие месяцы, находясь рядом, смотря на Миву Касуми через камеру в глазах робота и влюбляясь влюбляясь влюбляясь в неё с каждым днём всё сильнее. Он должен был ощущать себя самым счастливым человеком на свете. Должен был стать для Мивы опорой, другом, настоящим и близким, способным подарить тепло, провести время рядом, обнять, ведь он знал, как она любит такое. Не раз замечал, как она нервно сжимала руки в замок и потирала большие пальцы друг о друга, лишь бы не сорваться в объятия Май после сложной миссии или к нему, Мехамару, холодному, твёрдому нечеловеку. Но он снова был беспомощен. Снова был прикован к кровати. Снова жалкий, снова… — Мехамару… Мута, у тебя что-то болит? Позвать госпожу Сёко? — искреннее беспокойство в голосе било по нервам и гордости больнее, чем Панда. Он не взял в расчёт, готовясь к битве с Гето и Махито, что восстановленное тело всё ещё смертное и не такое неуязвимое, несмотря на всю прочность робота, усиленную броню и системы безопасности, Самоуверенность захватила его, и он поплатился за это не так сильно, как мог бы, лишь благодаря Годжо Сатору: пара сломанных рёбер мешала сделать безболезненный вдох, сломанные ноги тяжелил гипс, а некритично — если верить Сёко — повреждённый позвоночник лишал шанса нормально функционировать на своих двоих ещё месяц. Снова. — Всё в порядке, — на выдохе ответил Кокичи, не смея смотреть слишком долго на Миву. Она не должна была с ним возиться. Она не должна была видеть его беспомощным, жалким и раненым. Она не должна была. Но она сидела на краю кушетки со сложенными в замок руками, перебирала большие пальцы и смотрела своими пронзительными, убийственно действующими на Кокичи глазами. В них не было жалости, и это обнадёживало самую малость. Ничего, кроме беспокойства и интереса к тому, кто всегда был за пультом управления куклой, кроме этих искр жизни и бесконечной искренности, кроме чего-то, чему Кокичи не мог дать определения. Боялся и не позволял задумываться об этом слишком долго. Не сейчас, когда он всё ещё был недостаточно хорош, чтобы быть наравне со всеми, не сейчас, когда Мива вызвалась ему в сиделки. Не сейчас, когда она так на него смотрела, ломая его внутренний самоконтроль, его самого надвое своим теплом, присутствием, одним лишь взглядом. — Я так рада наконец увидеть тебя, Мута, — вдруг заговорила Мива, и Кокичи напрягся всем телом, забыл как дышать, буравя взглядом белые складки на одеяле от бессилия, незнания. — Учитель Годжо сказал, что Мехамару вряд ли слышал меня тогда, поэтому… Я хотела бы сходить к тебе в гости, когда ты поправишься. Кокичи от неожиданности просьбы поднял глаза на Миву и уже не смог их опустить. Она улыбалась чуть смущённо, неловко, не зная, как правильно подобрать слова, но смотрела прямо на него, в его глаза, на его лицо, а не на сломанные ноги, перебинтованные рёбра и синяки, выглядывающие из-под больничной рубахи. Она волновалась — из-за слов и состояния Кокичи, но всё смотрела смотрела смотрела, и от этого становилось плохо и хорошо одновременно. — А ещё я хотела бы остаться рядом, пока ты здесь. Можно? Короткое и такое желанное «нет» застряло в глотке вместе со всеми другими словами. Он не хотел, чтобы Мива оставалась с ним таким. Он не хотел, чтобы она видела неприглядные стороны выздоровления. Не хотел, чтобы она возилась с ним, смотрела этими синими глазами так каждый день, убивая в нём что-то своей добротой и тут же возрождая ей же и лучезарной, самой искренней улыбкой. Он не хотел. Не был готов. Не мог это терпеть. Что угодно, хоть казнь, только не… Тёплая и грубая от постоянных тренировок с клинком ладонь легла поверх его одеяла, чуть выше живота, таким аккуратным и естественным движением, что едва готовые вырваться наружу звуки потонули во внутреннем грохоте обрушившихся мыслительных шестерёнок Кокичи. Его глаза расширились в недоумении, щёки опалило небольшое смущение. Мива была непоколебима, несмотря на порозовевшие — мило мило мило мило — щёки. — Пожалуйста, Мута. Он был готов к пыткам, казни, шутливым издёвкам Годжо Сатору, ругани, презрению, жалости, к чему угодно ещё. Но не к Миве, против которой был безоружен — раньше и теперь. — Хорошо, — выдохнул он, побеждённый, вынужденный сдаться без боя под внимательным, теперь совершенно счастливым взглядом синих глаз. И оставшиеся в живых крупицы сомнения были уничтожены лучезарной, совершенно блаженной улыбкой.