Мой дорогой
Уважаемый
Эрик!
Знаю, что таким смазанным началом уже вызвала Ваше неудовольствие – я помню, что Вы любите безупречность во всем, - но прошу меня за это простить: сейчас я не располагаю ни временем, ни достаточным количеством бумаги, чтобы перебелить свое послание. Возможно, Вы удивлены, получив от меня письмо, быть может, оно вызовет у Вас горечь, или, что вполне вероятно, Вы, разгневавшись на меня за дерзость, пожелаете даже бросить его в огонь... На всё это Вы имеете полное право, но покорно прошу терпеливо прочесть сие послание до конца. Не стану лгать, утверждая, что предпочла бы сказать Вам всё лично, - увидеть боль и заслуженный упрёк в Ваших глазах – выше моих сил... Вы назовете меня трусихой, и будете совершенно правы. Увы, это не единственное, что мой уважаемый учитель может поставить мне в вину, и сие будет вполне заслуженно. О, Эрик, вините меня во всех грехах, только, молю, не считайте неблагодарной! Я клянусь Богом и всеми святыми (в каковых Вы, к сожалению, не верите), что никогда в жизни не забуду того, что Вы для меня сделали! (Как, к своему стыду, не смогу позабыть, чего я не сделала для Вас). Само Ваше появление для меня стало соломинкой, которая помогла мне выбраться из мрачной пучины тоски и уныния, одно ваше незримое присутствие спасало меня от разъедающего душу стылой пустотой одиночества. Вы не просто учили меня восхитительно петь, Вы дали мне понять, что моё неудержимое влечение к музыке – не бесполезный дар, неведомо зачем данный столь ничем непримечательной особе, а напротив, что я обладаю настоящим талантом, способным явить людям нечто прекрасное. Под заботливым крылом своего Ангела музыки я сама обрела крылья!.. Я могла бы долго перечислять оказанные Вами мне благодеяния, но ведь Вы и сами, пожалуй, их знаете. Но есть и то, что Вам не известно: мой Ангел, явившись к уже потерявшей надежду на что-либо хорошее девочке, возродил в ней почти угасшее умение мечтать, подарил сказку, как будто вновь возвращая в детство, из покойных объятий которого ей так не хотелось выбираться… Ах, Эрик, знаете ли Вы, как это страшно – взрослеть? Даже не смотря на все перипетии судьбы, в душе я всё ещё оставалась впечатлительным ребёнком, старающимся скрыться в мире грёз от жестокой действительности... И в тем более суровом свете предстала передо мной реальность. Реальность, в которой воздушные замки превратились в холодные подземелья, а небесный Ангел оказался человеком из плоти и крови. Мужчиной, не сказавшим о себе ничего, кроме имени, но обрушившим на меня целый ураган жгучих чувств и неподъёмную силу своей страсти. Не дав мне времени даже постичь всю сложность сей болезненной метаморфозы... Что могла я тогда почувствовать, кроме как небывалые растерянность, ошеломление, испуг? При этих словах Вы, вероятно, можете обвинить меня в том, что я не смогла переступить через свой страх, не сумела заглянуть глубже, чем за внешнюю оболочку. Знайте же, Эрик, что я и в мыслях не называла Вас чудовищем, но, признаюсь, я действительно Вас боялась! Не из-за Вашей наружности, - нет! – а от того, что крылось у Вас внутри. Ваша испепеляющая страстность, ваш могущий вспыхнуть даже от безобидного слова гнев, ваша непредсказуемость и то, что я почти ничего о Вас не знала... Видит Бог, я хотела узнать Вас лучше, наверное, сумела бы принять Ваш непростой нрав, но Вы не дали мне на это времени, не даровали возможности привыкнуть к Вам. Вы хотели всего и сразу; Вам не хватило терпения, мне – решимости… Я презираю себя за эту слабость, но я всегда нуждалась в опоре, защите... Сперва это был папа, потом Вы, мой Ангел. Но когда Вы не захотели больше довольствоваться ролью учителя и друга, когда пожелали большего, земля ушла у меня из-под ног. Я словно снова оказалась один на один с вызовом, брошенным мне судьбой. И мне вновь нужен был кто-то, кто поддержит, оградит... Именно в такой момент появился Рауль (да, знаю, что сейчас лист бумаги яростно задрожал у Вас в руках – так Вам ненавистно это имя, - но если я уж завела сию исповедь, позвольте быть откровенной до конца). Рауль – хороший друг и словно частичка моего стремительно ускользающего детства; с ним всё было так легко, просто и понятно. С Вами же… Эрик, Вы вызывали во мне такую хитросплетённую гамму чувств, что я совершенно не могла в них разобраться! Не буду говорить о преклонении перед Вами, как учителе, или о непередаваемом восхищении Вашей гениальностью; знаю, не об этом Вам хочется услышать, а… да, о любви. Что мне следует сказать? Смею ли я утверждать, что влюбилась в чарующий голос, в дивного Ангела, или всё-таки в скрывающегося за этим ослепляющим образом человека? Имею ли я право говорить подобное, тем самым давая отчаянную надежду, если сама не знаю ответа? И когда существуют чувства, в которых страшно признаться даже себе? Правда, однажды, на некое мгновение, я ощутила, что... Но именно тогда, когда я готова была признать, что я всей душою Ваша... Именно в этот момент Вы отпустили меня, велев идти с де Шаньи. Мне же никогда не хватало смелости Вас ослушаться... Но я наберусь храбрости, мне только нужно время. А времени у меня нынче будет достаточно – как раз теперь я (заметьте, одна, без виконта) ожидаю посадку на корабль, который доставит меня... Возможно, в Англию, или Данию? Либо в родную Швецию? Простите, но я не могу открыть Вам этот секрет. Однако знайте: если я сумею подарить Вам то чувство, каковое Вы заслуживаете, как никто другой, надеюсь, для нас не будет существовать точки невозврата... А до тех пор уповающая на прощение, Ваша Кристина.