Штольман. Возвращение

      Петербург встретил мокрым ветром, со срывающимися мелкими, промозглыми дождевыми каплями. Анна, одевшаяся по-осеннему тепло еще в Вологде, холодной уже, но ясной и солнечной, теперь куталась неловко. Внезапными порывами врывающийся между домами ветер, казалось, пронизывал насквозь. Она, всё же, оделась слишком легко. Как не мерз Штольман в своем пальто, Анна не понимала. В прошлый раз она не запомнила ни погоды, ни дождя, ни холода, встречая везде лишь отказы и отписки. Сегодня было ничем не лучше. Едва приехав, Анна уже хотела назад.       Хорошо, сразу же подъехал извозчик, и закрытая коляска прикрыла от ветра. Названный адрес заставил отнестись к ним со всем уважением.       Штольман знал этот район – с богатыми особняками. Он здесь и в лучшие свои времена был бы не более чем незваный гость. А кто он нынче – бедный родственник?       Впрочем, доложил о них лакей сразу же. Встретил хозяин. В мундире, высокий, величественный и крайне важный. Коротко, совершенно бесстрастно поприветствовал, просил располагаться. Официально придраться не к чему. Обязательная часть окончена, более он хозяина вряд ли увидит. Впрочем, в приветствии было нечто странное. Штольман бы не удивился, если бы уловил оттенок пренебрежения, как к принятым из милости. Но в холодном тоне было нечто иное, что сразу же роднило важного чиновника с его зятем – неуловимо мелькнувшая настороженность. На Штольмана смотрели как на нечто опасное, и возможно, непредсказуемое. Важных причин к подобному отношению Штольман вовсе не видел. Приняли всерьез его каторжанское прошлое? Но тогда любой разумный человек попросту отказал бы ему от дома.       Гостевые покои выделены в самом дальнем крыле, с отдельным входом. Впрочем, судя по богатому убранству, просторным комнатам со всеми удобствами, отдаленность покоев объяснялась не бедностью принимаемых здесь гостей, а их стремлению к уединению.       Штольман понимал одно – если бы они приехали в Петербург самостоятельно, проживали бы они в гостинице средней руки, и это в лучшем случае. Роскошь отведенных покоев скорее настораживала. Но главное, что пока они в безопасности.              Вышел с утра – обойти ему сегодня учреждений придется немало. Чем будет занята Анна – он пока не знал. Хотя бы она оставлена в надежном месте.       Чтобы поймать извозчика, придется пройти подальше – здесь у всех либо свои экипажи, либо свои проверенные наемные кареты – никто не позволит кататься под воротами пришлым ванькам.       Ровная мостовая, чистые подметенные улицы. Четкие линии улиц и строгая роскошь фасадов. Он не спешил – шел и смотрел вокруг. Он вернулся в свой город.       Уже не в свой.       Хорошо, что он всё-таки знал Петербург, и знал систему. Ему должно быть полегче. Наверное. Столица не станет встречать чужака с распростертыми объятиями.       А он был чужак.       В городе, где знал когда-то каждый камень и каждый район. Где поймал удар ножа в подворотне и ужасно этим гордился – ведь он один задержал тогда двоих. Чем еще можно гордиться в двадцать два?       Невольно раздумывал – Петербург. Город ворвался в грудь сырым промозглым ветром и не желал оставлять его. Сейчас Яков не помнил, что тот предал его, посреди блестящей карьеры выкинув на обочину, и предал вновь – надев кандалы и лишив права на жизнь. И то, что Яков выжил, то, что вернулся, было заслугой уже иных земель и иных людей. Но сейчас город вновь окружил его со всех сторон, теснясь домами, оглушая криками извозчиков, задевая взглядами спешащего мимо разномастного народа, извечным и таким знакомым непрекращающимся круговоротом большого города. А он все шел, не спеша нанимать коляску.       Осень здесь лишь кажется унылой и мрачной. Может, она такой и есть – везде, но не в Петербурге. Осень – самое интересное и обманчивое время года. Осенью здесь начинается не только светский сезон – здесь начинается жизнь. Ломовой извозчик, доверху груженный мебелью, внезапно громким криком подтвердил его размышления – и Яков едва успел отскочить. Еще одни обитатели возвращаются на свои квартиры из летних дач и деревень. Вернулись уже и чиновники, также уезжавшие из города на лето, вновь заполнили присутственные места. Якову следовало решать дела, и решать скорее.       Но тянуло свернуть в сторону и идти и идти. Встретить вновь величественные соборы и притаившиеся в закоулках скверы, роскошь Невского и свинцовый холод каналов.       Был ли он здесь счастлив? Он не знал. Он был здесь молод.       Когда-то он мечтал вернуться из временной затонской ссылки с триумфом. Куда бы он мог пойти сейчас? Яков оценивал ситуацию здраво – никуда. Высший свет для него закрыт раз и навсегда – там никогда не примут бывшего каторжника, прошедшего Сибирский тракт с кандалами на ногах, несмотря на все его оправдательные документы. Как и не возьмут на работу без высокой протекции. Странная смелость провинциальной губернии скорее всего объяснялась провинциальной же неосведомленностью, но тем не менее внушала уважение.