Как разбивается сердце

      Агнии семь, когда она впервые видит этого мальчика.       Нет, не так. Когда она впервые смотрит в голубые, почти васильковые очи в обрамлении густых ресниц. Тот же сон приходит и в следующую ночь, и ту, которая после неё, и ещё в несколько других. Раз за разом девочка смежает веки и в темноте встречает ставшим уже привычным синий отблеск. Быть может, однажды ей доведётся разглядеть его наяву.        — Суженому совсем не обязательно быть красивым, мышка. Пусть лучше он будет смелым, сильным, с большим добрым сердцем, — мама расплетает косу и ласково проводит по волосам рукой, — и никогда не разобьёт твоё.       Девочке непонятно, что это значит иль как такое может случиться, но остальные слова укореняются в уголке души. Зажмурившись и с жаром шепча их, как молитву, она мечтает о любви. Как у родителей, чтобы в горнице царил смех, а на столе всегда красовался пышный букет из только что сорванных, ещё влажных от росы цветов. Или как в сказках, чтобы сквозь огонь и воду, до самого гроба и даже дольше.        Деревня пылает, а воздух полнится стенаниями и смрадом. Агнии недавно исполнилось двенадцать, и её семьи больше нет.       Глотая слёзы на крыльце знахарской школы, она больше не верит в добрых царевичей, но готова сделать исключение ради одного. Это маленькое чудо — всё, что осталось. Надежда, которую надобно хранить в тайне и бережно лелеять. Тоненькая ниточка, связывающая прошлое с будущим, коснись пальцем — натянется и зазвенит родными голосами. Образы расплываются отчего-то, сколь усердными бы не были попытки удержать их в голове, и остаются только смутные отголоски разговоров. Страшно, что однажды исчезнут и они.       Это случается незаметно, безболезненно. В один миг что-то важное обрывается словно, но ухватиться за мысль прежде, чем та окончательно уйдёт, не получается. Ничего нет… а было ль? Ныне не разобрать.        Агния больше не помнит отчего дома, но кое-чего — глубоких, бездонных омутов — ей не забыть никогда.  Остальное ускользает песком сквозь пальцы, рассеивается, точно утренний туман, но солнечные лучи не в силах отогнать взгляд. Теперь она уверена: то не случайность, не просто навязчивые сны. Видения, колдовской дар. Пусть невозможно разобрать в них ни лица, ни голоса юноши, тянет руку вперёд, отчаянно желая ухватиться. Нужна самая малость  — одно касание. Почувствовать, что всё взаправду и она не лишилась разума. Быть может, по ту сторону грёз чужая ладонь тянется навстречу. Пожалуйста.        С безумным хохотом судьба бросает годы надежд ей в лицо.        Она узнаёт эти очи в тот же миг, как Фёдор Басманов склоняется над ней с саблей наперевес. Красивый до умопомрачения, способный затмить любого заморского королевича. Жестокий, дикий, безжалостный опричник. «Пусть это будет ошибкой!»  — кричит всё внутри от ужаса, оглушая, повторяясь по кругу тысячу раз и того больше. Хочется зажмуриться, отогнать, отмотать время вспять и не приходить на торг сегодня. Никогда. Вместо этого знахарка упрямо вздёргивает подбородок, вызывая у нелюдя лишь язвительный смешок.        В девятнадцать лет Агния наконец понимает: не будет у неё никакого “долго и счастливо”. И царевича тоже не будет, только чудище, чьи руки не по локоть, а по шею в крови.       Нечестно.        Так нечестно.       Смотреть на него в упор —  больно. Почти до слёз, до красноты и кома в горле, и думается, что даже солнце средь бесконечных песков не столь безжалостно выжигает путникам зеницы. Страшное заблуждение обнажается до самого мяса: не благосклонным провидением были вещие сны. Предостережением, что в детской наивности не разглядеть вовек. Должно сгореть на месте от того, сколь по-изуверски жизнь сводит их тропинки. Как ломает, выворачивает наизнанку все мечтания. Вдоволь наевшись несправедливостью, отбрасывает те прочь и сыто, гадко улыбается. Он тоже приподнимает уголки губ и презрительно взирает сверху вниз, прежде чем открыть рот и обрушить на неё множество ядовитых слов.       Каждое осыпается под ноги осколками и противно хрустит, стираясь в мелкую режущую крошку. В груди, скрытые знахарскими одеждами, бегут трещины, разветвляясь во все стороны, и что-то очень важное с оглушительным треском ломается навсегда.        Так вот, значит, как разбивается сердце. Теперь она знает.