Разломы в темноте

Толпа ревет, когда он поднимается в воздух. Поклонники визжат, скандируя его имя, как стая голодных чаек, но их вопли — давно привычный фоновый шум. Они раздражают его не больше чем бормотание телевизора. В какой-то степени, они ему необходимы. Подбадриваемый толпой, Хоумлендер взлетает выше, выше, пока красно-сине-белая масса не превращается в неразборчивое пятно, похожее на расползшийся американский флаг. Он бы снял это на камеру, если бы идиоты из Воут додумались сделать в его костюме карманы. Еще выше, и вот уже флаг становится пикселем на экране Земли, маленькой и незначительный в бескрайних просторах космоса. Вскоре и Земля исчезает, теряясь в безграничной мгле и редких мерцающих точках. Он никогда не поднимался так высоко, никогда не испытывал этот абсолютный вакуум. Хоумлендер не умеет летать со скоростью света. Тьма обволакивает его, и он чувствует ужас перед единообразной бесконечностью, перед ничтожностью всего, что он так яростно пытается удержать, перед одиночеством ледяной пустоты. Паника подступает к горлу, и он что-то бормочет себе под нос, лишь бы разорвать это отвратительное безмолвие, но даже его голос здесь ничтожен, едва слышен. Тук-тук-тук. Хоумлендер открывает глаза, резко садясь. Сердце бешено колотится, одеяло валяется у ног, и он чувствует холод, и это несмотря на то что температура в комнате держится на шестидесяти восьми градусах по Фаренгейту. Его тело способно выдержать температуры до минус трехсот шестидесяти двух, если верить отчетам Воут, до температуры замерзания кислорода. Почему же ему так холодно? Тук-тук-тук. Звук не мог быть частью сна. Он прислушивается к учащенному, нервному дыханию за дверью, подавляя тяжёлый вздох. — Входи, Райан. Он старается звучать мягко, скрывая нарастающее раздражение. Дверь приоткрывается и Райан нерешительно становится на пороге, точно узник Освенцима на пороге газовой камеры. Пижама, которую ассистенты Воут подобрали ему по размеру всего пару месяцев назад, болтается на нем, как чужие обноски, только усиливая это впечатление. Говорят, дети растут быстрыми скачками, но этот, похоже, движется в обратную сторону. — Я не могу заснуть, — жалуется Райан. Хоумлендер проводит рукой по волосам, подавляя желание закатить глаза. Он и представить себе не мог, что это будет настолько трудно. Думал, что наконец получил то, чего желал. Ликовал, когда поставил Вогелбаума перед фактом, что после гибели Бекки будет воспитывать Райана. Все эти идиллические картины, которыми он себя тешил: они с Райаном пьют молочные коктейли на VIP-трибуне Yankee Stadium; они смотрят коллекцию его фильмов, и Райан болтает, как хочет быть таким же героем, как папа; они летают над городом, Райан демонстрирует новые воздушные манёвры, а Хоумлендер гордо хлопает его по плечу. Все это оказалось нелепыми фантазиями. Он ожидал, что Райан оправится быстро, но прошло уже несколько месяцев, а мальчик всё такой же сломленный и напуганный, как в тот день в лесу. Иногда ему хочется встряхнуть Райана как следует, чтобы тот прекратил ныть. Хватит страдать, жизнь продолжается, и у будущего на него большие планы. Даже Штормфронт, калека, и то держится лучше. И он сам — сколько дерьма свалилось на его голову? Унизительные оправдания на ток-шоу, падение рейтингов, Старлайт, ставшая новой любимицей публики… У него тоже полно проблем, но он же не распускает нюни. И ему до смерти надоело просыпаться посреди ночи от криков и всхлипов Райана, зовущего маму во сне, а потом клевать носом, сидя на краю его кровати, дожидаясь, пока тот уснет. Надоело покупать дорогие игрушки, которые тот даже не трогает. Надоело чувствовать вину за то, что он не знает магических слов, способных развеять тучи и прогнать демонов. Надоело ощущать себя плохим отцом. Хоумлендер глубоко вздыхает, отодвигая раздражение в сторону, и жестом приглашает Райана подойти ближе. — Иди сюда, дружок. Райан робко подходит, волоча ноги по полу. Он забирается на кровать, садится неуклюже на край, его пальцы нервно перебирают уголок одеяла. Хоумлендер отодвигается, освобождая место. В воздухе висит неловкость, пока Хоумлендер подбирает слова. — Все хорошо, — говорит он, стараясь звучать ободряюще. — Это просто темнота. Ничего страшного. Тебе точно нечего бояться. Он гладит Райана по руке, и тот кивает, но очевидно, он ждет от него чего-то еще. Какого-то секретного кода, известного всем родителям, который ему не раскрыли. Воспоминания о собственном детстве, стерильной комнате и чужих людях за лазеронепробиваемым стеклом, всплывают в сознании, и он злобно отбрасывает их в сторону, где они продолжают тлеть, в любой момент готовые вспыхнуть пламенем. — Это не только темнота, — говорит Райан. — Просто, когда я закрываю глаза, я вижу… ее. Тот день. Что еще он может сказать? Сколько раз он повторял Райану, что тот ни в чем не виноват, что он должен быть сильнее, что утром все станет лучше. Каждый раз ему казалось, что это помогает, но наступал новый день, и ничего не менялось, как будто они запускали игру с одного и того же уровня. Где-то в аду Бутчер, должно быть, смеется над ним, зная, что всё-таки нанёс ему болезненный удар. Если бы мог, Хоумлендер воскресил бы этого сволоча, чтобы убить снова, на этот раз медленно, с наслаждением и размахом. Гнев опять поднимается в груди, он хочет сломать что-нибудь, что угодно, но присутствие Райана заставляет его сдержаться. — Если бы я только остался с мамой, когда она просила, — Райан глотает воздух, его голос дрожит. — Я хотел ей помочь, но я… — Это был несчастный случай, Райан, — устало прерывает его Хоумлендер, не желая снова ступать на извилистую тропу, которую они, кажется, исходили вдоль и поперек. — Я знаю, — виновато говорит мальчик. — Я просто не могу… забыть. Столько всего я мог бы сделать иначе. Если бы я только… Хоумлендеру знакомо это чувство. В детстве и юности, ему тоже случалось лежать без сна, прокручивая в голове моменты, когда он облажался, и фантазируя, как можно было поступить иначе. Но это был путь в никуда, и он научился бороться с привычкой, фокусируясь на моментах, когда чувствовал себя победителем. — Нужно время, Райан, — говорит он. — Не зацикливайся на этом. Ты должен быть сильнее. Постарайся думать о чем-нибудь другом. Хорошо? А теперь иди к себе. Райан умоляюще смотрит на него: — Можно я останусь здесь? Хоумлендер растягивает губы в фальшивой улыбке. Снова нарастает разочарование, злость, презрение — к этому жалкому, слабому, хныкающему существу, его сыну, который вырос прижимаясь к маминой юбке, словно девчонка. Но под всей этой яростью есть еще что-то — тяжелое, ноющее: страх перед собственной беспомощностью, перемешанный с грубой нежностью. А под всем этим: острая боль от того, как сильно Райан напоминает ему его самого в детстве: испуганного мальчишку, в одиночестве запертого в комнате, которого одолевают кошмары, который цепляется за любую кроху тепла. Единственное отличие — его никто не любил. А у Райана есть отец, пусть и такой, как он. И Хоумлендер понимает, что, если он хочет помочь им обоим, ему придется приложить усилия. — Окей, — после длительной паузы соглашается он. — Но только сегодня. Не превращай это в привычку. У тебя есть своя комната. Райан ложится рядом, свернувшись калачиком, и Хоумлендер чувствует его дрожь. Она передается ему, вызывая отторжение, неприятное ползучее чувство, проникающее сквозь его броню. Он натягивает на Райана одеяло, удерживая руку на его плече. — Все будет хорошо, тигр, — говорит он то ли Райану, то ли самому себе. Хоумлендер откидывается на подушку и смотрит в потолок, стараясь не думать о том, насколько всё это далеко от его представлений об идеальном отцовстве. Он всегда верил, что будет для Райана образцом подражания, что воспитает его сильным, чтобы тот не повторил его ошибок. Но вот они здесь, в темной комнате, и всё, что он может предложить — жалкий набор дежурных фраз, от которых никакого эффекта. Он слышит, как сердце Райана бьётся всё спокойнее, как его дыхание выравнивается. Но вместо облегчения ощущает пустоту, повторяющееся эхо своего кошмара о ледяном бескрайнем пространстве. — Сын, понимаешь, — начинает он, не зная, как закончить. — Быть сильным значит больше чем обладать физической силой. Это также значит не давать собственным мыслям навредить тебе. Могущественные боги, как ты и я, должны быть выше всего этого. Райан молчит. Он не спит, просто не отвечает. Хоумлендер надеется, что на этот раз он нашел нужные слова. Время тянется, пока Райан наконец не начинает погружаться в сон. Его дыхание становится размеренным и тихим, и Хоумлендер чувствует странное, почти забытое желание, поднимающееся в груди: желание быть героем. Но на этот раз — не ради славы, не ради восторженных воплей толпы, не ради обожания публики. Он хочет быть героем для своего сына. Может, это всего лишь еще одна иллюзия, вроде тех, где он и Райан становятся настоящей семьей. Может, настоящие герои — миф, придуманный Воут, для поддержания двигателя корпоративной машины. Может, за всем этим нет ничего — только бесконечная тьма и пустота. Может быть. Но, глядя на спящего мальчика рядом с ним, он понимает, что все равно попробует. Ради Райана.