Священная запись (Sacred recording)

Человек в костюме уходит, но его самоуверенная аура, всё ещё отравляющая ближайшее пространство, раздражает Локи настолько, что хочется впиться ногтями в щетинистую кожу незнакомца и разодрать тому глотку за всё сказанное минутой назад. Дверь за спиной чужака, увы, захлопывается; необычный звук замочного механизма эхом проносится по пустой стерильной комнате.  Локи остаётся один. В странном, очень странном месте.  Его ноздри раздуваются от возмущения, кулаки сжимаются от напряжения, а грудь вздымается и пульсирует от беспокойства, которое он тщетно пытается подавить, сохраняя маску. Он не знает как и откуда — никаких торчащих камер или экранов он не приметил, — но почему-то уверен, что за ним исподтишка наблюдают. Может, всего пара глаз, а может и сотни дотошных надзирателей. Локи медленно отворачивается от двери, делая вид, что его не волнует заточение. В конце концов, отсюда действительно должен быть выход, думает он, просто нужно найти его.   Он осторожно осматривается; всё вокруг кажется ему одним из тех слишком реалистичных снов, после которых начинаешь ставить под сомнение реальность и бороться с желанием защипать себя до смерти. Будто сам Иггдрасиль решил прорастить закрученную ветвь в опиоидном отравлении. Грубые руки тех стражей и стены этого места, может, и осязаемы, однако этот… абсурд про временные линии, про вариантов… Такое с трудом можно придумать даже в самой тяжёлой горячке или в самой затяжной попойке. Локи чувствует, что был бы больше рад оказаться в Хеле, чем здесь: по крайней мере, он имеет хоть какое-то представление о царстве мёртвых, в отличие от этого сюрреалистичного мира офисных червей.  Локи отходит назад, к столу, понимая, что его собираются продержать здесь какое-то время — типичная тактика работы с пленными, показывающими свои острые зубы во время допроса. Он знает: они хотят взять его измором, заставить его понервничать, заставить обдумать и принять всё сказанное и показанное, хотят сделать его более податливым, готовым на кооперацию. Но они глупцы, если полагают, что он поведётся на это и будет прилежно сидеть и усваивать столь безумную лекцию среброволосого нахала. Нет. Голова трикстера занята другим. Сев на хлипкий стул, Локи начинает раскачиваться взад-вперёд. Шестерёнки его острого ума приходят в движение. Он думает о побеге, думает об устройстве этого места, думает о возможном его захвате. Потом, когда ноги начинают ныть от монотонных движений, его мысли переползают на тему того, как разгрести бардак в Мидгарде и закончить дела с Таносом — возможно, при помощи сил и технологий этих “управленцев” сделать это будет гораздо проще: они всяко кажутся организованнее роя безмозглых читаури. Когда он переключается на фантазии о коленнопреклонённом Асгарде, спина уже изрядно стонет. Как долго он здесь вообще? Фыркая, Локи оглядывается через плечо на по-прежнему закрытую дверь — ничего. В статичной комнате без окон тихо, и ничто не указывает на течение времени. Локи может только предполагать, был ли он тут всего пару минут или уже несколько дней.  Они в самом деле решили заставить его ждать. Локи усмехается себе под нос: знают Боги, он обладает достаточным терпением, чтобы дождаться самого Рагнарёка и потанцевать на костях этих людишек в костюмах. И всё же он бы справился с ожиданием лучше, если бы у него было то, чем можно скрасить пролетающие мгновения.  Глаза трикстера поднимаются на необычный аппарат в центре стола, и в них разгорается яркая искра интереса, мерцающая на тёмном фоне возмущения и гнева. Искра перерастает в пламя, когда Локи фокусируется на маленькой пузатой коробке с парой кнопок, способной соткать иллюзию жизни, превратив её в театральное представление, достойное похвалы и ненависти. Настоящее чудо иллюзорного искусства и кошмар. Внутри Локи одновременно начинают бороться два желания: предметно изучить устройство и разбить его вдребезги о ближайшую стену. Локи сдерживается, ибо врождённое любопытство берёт верх. Что ещё из его жизни эта организация узнала? И, главное, зачем? Локи едва ли удивлён, что этим людям каким-то образом удалось организовать за ним слежку в Асгарде — в конце концов, он был принцем, всегда являлся публичной фигурой, а также часто путешествовал по другим мирам. Было просто невозможно постоянно находиться под завесой невидимости или запираться в личных покоях. Последняя его компания в Мидгарде и вовсе была лишена какой-либо секретности.  Изображения прошлого до ужаса скучны и знакомы. Удивляет больше то, какое будущее больные умы этих “управленцев” придумали для Локи, чтобы запугать его. Какие ещё иллюзии заготовлены в этой коробке? Помимо, конечно, бесконечных несчастий, что итак сопровождают его с первых вдохов, отшучивается трикстер. С собственными страданиями Локи может смириться, это для него не новшество. Другое дело — когда беда касается самого близкого и дорогого ему человека. Он предпочёл бы отбросить любую мысль о возможной гибели матери.  И всё же…  Что-то не даёт ему покоя. Что-то зудит и сдавливает грудь.Сама вероятность такого исхода событий, даже самая ничтожная, порождает тревогу невиданных масштабов, и Локи сдаётся перед наплывом коварных мыслей. Беспокойно усаживаясь в кресло, он спешно нажимает на ту же кнопку, что и человек до него. Механизм щёлкает; лучи света расходятся на стене впереди, формируя изображение. Тыкнув в соседнюю кнопку, он перематывает ранее продемонстрированные червём записи. Локи вглядывается в грядущие ужасы. Так называемое “будущее”. Раз за разом, пытаясь уловить любые подсказки по тому, как это можно предотвратить. Отрывочные образы, в которые трудно поверить, мелькают перед ним в сумасшедшем танце до тех пор, пока не начинает кружиться голова.  Он останавливает аппарат. Это просто невыносимо. Настоящее безумие. Переведя дух, трикстер начинает думать дальше. Нужно получить преимущество в следующем разговоре с усатым червём, если он хочет выбраться отсюда. Нужно заиметь туз: то, что позволит торговаться с организацией и вести диалог на благоприятных для Локи условиях, иначе червь — Мобиус, его звали — снова будет забрасывать его бредовыми разглагольствованиями и склонять к выполнению указов. И вот первая ниточка, за которую стоит дёрнуть в поисках слабости. Если УВИ — или Мобиусу — нужна помощь Локи, злостного варианта, коих они уничтожают пачками ежедневно, то так ли “управленцы” всесильны и священны, как утверждают? Действительно ли им ведомо и подвластно всё, включая полотна реальности и времени? Можно сколь угодно воспроизводить иллюзии, но из этой изолированной от внешнего мира комнаты у Локи нет никакой возможности проверить достоверность даже минутных предсказаний аппарата. С другой стороны, если копнуть чуть глубже и дальше — в те времена, когда принцев оберегали от чужих глаз пуще, а охрана дворца в послевоенный период была куда строже, — то Локи сможет оценить правдивость и точность записей прошлого, что хранит УВИ. Тот человек утверждал, что они знают каждый шаг Локи, каждое слово, каждый вдох... Однако УВИ — не боги, и, если говорить о богах, то даже зрение самого Хеймдалля имеет свои ограничения. Наверняка и у технологий этих людишек есть свои. Всё, что показано сребреволосым, — достояние общественности, известная многим информация, которая не доказывает всемогущества и осведомлённости УВИ. Это лишь жалкая крупица тысячелетней жизни Локи, и офисные черви не могли наблюдать за ним постоянно. Значит, нужно найти пробелы. Посмотреть, какими иллюзиями УВИ попытались залатать дыры в хронологии. Поймать их на лжи. “Что ж, это по моей части”, — думает Локи, нажимая кнопку слева и наблюдая, как записи быстро бегут к своему началу.   Мимо проносится коронация Тора, совершеннолетие Локи, с десяток его путешествий и приключений. Записи похождений под вуалью. Локи не задерживается на этом и всматривается в менее значимые события, в короткие взаимодействия, в интимные моменты. К его удивлению, он находит старые записи его разговоров с Троицей Воинов, с Тором, с матерью… Те, что проходили за закрытыми дверями. Копнув дальше, находит даже те моменты, когда Фригга утешала его, а он, абсолютно уверенный в их уединении, делился с ней всем самым сокровенным. Это совсем не то, о чём бы УВИ легко узнало и что воспроизвело бы в мельчайших деталях: таких, как нервное теребление заусенцев, от которого Локи долго и упорно отучался, будучи подростком, или лёгкое — едва заметное стороннему наблюдателю — подрагивание губ Фригги, когда она пыталась не выдавать собственное переживание и печаль, упорно даря окружающим свою тёплую обнадёживающую улыбку, что бы ни происходило.  Через некоторое время просмотра записей Локи понимает: он не отыщет в них свой туз для переговоров. Места для хитрости и торга нет. Он нервно сглатывает: УВИ поистине знает всё о нём. Локи откидывается на спинку стула и поражённо проводит ладонями по лицу, зарываясь пальцами в растрёпанных волосах. Сердце пропускает удар, когда он вспоминает лекцию Мобиуса. Глаза вновь устремляются в сторону двери: та по-прежнему заперта, а за ней — тишина. Несмотря на странное ощущение безмерно тянущегося времени, не похоже, что кто-то торопится навестить Локи. В попытке отвлечься от предстоящей… беседы, он вновь погружается в записи, отчасти по-прежнему наивно надеясь, что всё это — просто затянувшийся сон. Лучи устройства переливаются радугой от бешеного танца. В какой-то момент хаотичная перемотка туда-сюда, надоевшая практически сразу, выбрасывает его на эпизод из очень далёкого прошлого; настолько далёкого и туманного, что он и сам едва ли помнит что-либо оттуда, кроме случайных вспышек и образов. И то — многое в сознании достраивалось гораздо позже на основе ностальгических рассказов Фригги и нянек. Локи замирает, пока на стене перед ним постепенно вырисовывается забытое воспоминание, и первое, что он видит, — черноволосого малыша, грубо колотящего деревянные игрушки друг о друга. Брови Локи взлетают вверх от неожиданной сцены. От вида себя столь юного. Он убирает пальцы с кнопок управления и отодвигается, позволяя аппарату проигрывать запись на нормальной скорости.  Тем временем на экране дубовые фигурки асгардских воинов столкнулись в ожесточённой битве с фигурками монстров, отбрасывая те подальше от кривого самодельного макета Гладсхейма. На полу детских покоев развернулась целая военная кампания, судя по разбросанным повсюду бойцам и подбитым кораблям.  “Довольно кровопролитная”, — с усмешкой отмечает про себя Локи. Ребёнок, имитируя звуки ударов и брызг крови, бросил воинов посреди монстров, в кольцевой ловушке, из которой, кажется, несчастным фигуркам уже было не выбраться. Маленькая ручонка на записи схватила несколько врагов и переместила их ближе к крепости, а там…  Локи удивлённо хмыкает, подмечая три знакомые миниатюры у основания модели Валаскьяльва: витиеватые детализированные фигурки королевской семьи смотрят на него с экрана по-странному печально и разочарованно, как если бы глупые копии знали, что именно их всех ждёт в будущем и какую роль в этом сыграет сам Локи. Даже игрушечный Тор, вечно светлый и бодрый, выглядит унылым и осунувшимся, словно мастер по резьбе держал фигурку перевёрнутой во время работы. От странных выражений деревянных лиц Локи ёжится, чувствуя накатывающий дискомфорт.  Увлечённый игрой ребёнок из записи, однако, не обратил на этот нюанс никакого внимания, продолжив двигать монстров ближе к богам, пока перед теми не собралась внушительная армия. Малыш поставил последнего монстра в строй, а затем внезапно закопошился, ища что-то рядом с собой в бардаке. Наконец, выудив из-под себя какую-то деталь, маленький Локи взволнованно просиял и спружинил, едва не теряя равновесие. Затем в руках ребёнка оказался военный драккар — одна из передовых моделей тех лет, насколько мог судить взрослый Локи, — и тут же на борт корабля была посажена новая фигурка: он сам в миниатюре из дерева.  Переместившись ближе к Валаскьяльву, ребёнок начал разыгрывать следующую главу своего сценария. Крошечный драккар взмыл в воздух, сопровождаемый жужжащим звуком, и завис над вражеской армией.  — Не бойтесь! Ваш защититель здесь! — воскликнул ребёнок, горделиво дёргая собственную фигурку по направлению к королевской семье, и со всей яростью, присущей маленькому воину, ринулся с ней прямо в толпу врагов. — Умрите, мерзкие чудовища! — прорычал он, и фигурки монстров посыпались как домино ряд за рядом.  Боги теперь были в безопасности. Локи в УВИ снисходительно кивает детскому энтузиазму и наивности. Если бы во взрослой жизни всё было так же просто — взмыть в воздух и перебить всех врагов одним ударом. Даже, Суртур его дери, могучему Тору требуется больше, чем несколько ударов молотком, чтобы разгромить армию. И всё же с ранних лет они оба мечтали о такой силе; думали, что это обеспечит им власть и мир в Девятке, решит все их проблемы. Вот только Тор с возрастом смог к ней хотя бы приблизится, а Локи… оказался в УВИ, лишённый всего. Без волшебного молота и без своей магии. Запутавшись в мыслях, Локи не сразу замечает, как резко замерцала запись, переводя фокус в другое место. Фигура мальчика отдалилась, и теперь центральным объектом в кадре внезапно  стал массивный силуэт в проёме дверей, отбрасывающий ползущую тень на детские покои. Силуэт гостя, столь редкого и важного, казался неправильным и чужеродным в мягкой обстановке царства ребёнка. Локи непроизвольно вздрагивает и, судя по всему, его прошлая версия с записи была удивлена гостю не меньше.  — Великое сражение, — прогрохотал Всеотец; его золотые доспехи переливались на свету. — Хотя полагаю, что титул “спасителя” будет звучать несколько звучнее и правильнее.  Король устало приподнял уголки губ в подобии улыбки, наполовину скрытой под усами и бородой, однако это не предотвратило опущение завесы тишины. В комнате, до этого наполненной звуками активной игры и детским лепетом, ныне можно было различить даже тихое биение сердца. Замерший в моменте ребёнок проморгался, выходя из ступора, и отвёл взгляд от гостя куда-то вниз, на беспорядочную кучу фигурок. — Да, Всеотец, — скромно отчеканил тот.  После руки маленького Локи начали заново расставлять игрушки, как если бы малыш собирался повторить свой триумф. Или, как догадывается взрослый Локи, теребя кутикулу, как если бы он хотел сделать вид занятости и вынудить Одина быстрее потерять интерес к беседе и уйти, оставив Локи в покое. Он помнит множество раз, когда это спасало его от неприятных людей на застольях и встречах, и как минимум несколько раз, когда это помогло избежать разговора со Всеотцом. В детстве, по большей части. Тогда этого было легче всего добиться, и зачастую делал он так по причине того, что все эти разговоры либо уходили в никуда, оставляя скверное послевкусие обоюдного недопонимания, либо сводились к различным выговорам и наказаниям для самого Локи.  Один на экране, видимо, намёка не понял, поскольку продолжил: — Решил проведать тебя, Локи. В последнее время мне нечасто удаётся выкроить свободную минутку, — он повёл рукой, указывая на усыпанный игрушками пол. — Если быть честным, не думал, что ты любишь разыгрывать такие баталии. Мне представлялось, что такие сюжеты больше по части Тора. Взрослый Локи сутулится от услышанного, как если бы произнесённые слова заползли ему под кожу. Ни одно его взаимодействие с Одином, даже самое короткое, похоже, не обходилось без касания темы Тора в том или ином роде, и очередное напоминание раздражает Локи до того, что хочется остановить запись. Как бы то ни было, уже привычное плохое предчувствие и незнание этого эпизода ранней жизни заставляет его смотреть дальше. Он мысленно язвит Одину: “Ты ожидал, что я буду наряжать девичьи куклы да косы служанкам плести? Или просто под юбкой Фригги сопли жевать? Даже когда я делаю что-то нормальное, тебя это не устраивает…” Маленький Локи среагировал схожим образом: он зажался, попытавшись отвернуться, и стыдливо спрятал в ладонях фигурку самого себя, однако не произнёс ни звука на ремарку Всеотца. Не нашёл нужных слов. Видимое стеснение отягощалось хмурой гримасой. Локи-зритель замечает, как Всеотец, так и не дождавшись ответной реплики, начал, наконец, чувствовать натянутую атмосферу в покоях. Внешне это почти невозможно было прочитать, особенно малому ребёнку. Настроение Всеотца и его намерения всегда определялись с трудом; его лицо едва ли выражало какую-либо эмоцию в обычное время, и искажалось лишь тогда, когда было уже поздно что-либо предугадывать. Один на записи вёл себя по-обычаю  сдержанно, и единственное, что выдавало его напряжение, — лёгкие кивки головой. Его тик. Взрослый Локи обладает достаточным опытом, чтобы распознать это.  — Фулла сказала, что вы сегодня изучали новое крыло оранжереи, — начал Всеотец, по всей видимости, посчитавший, что смена темы спасёт ситуацию. — Оно полнится уникальными растениями со всей Девятки; некоторые из них настолько редки, что за ними охотятся веками. Не поделишься своими впечатлениями? “Серьёзно? Он пришёл, чтобы поинтересоваться тем, как прошёл мой день? Что я думаю об экскурсии?” — с презрением думает Локи в УВИ. — “Явно беседа не к добру ведёт…” Малыш пожал плечами, вертя в руках свою деревянную копию: — Мне понравилось. — Что именно? — Не знаю… — пробурчал малыш. — Всё?.. Локи хмурится. Он точно знает, что понравилось его прошлой версии — он помнит, как не раз приходил в тот конкретный угол оранжереи в последующие годы, любуясь одним единственным цветком: Перламутровым Колокольчиком, окрас которого менялся в зависимости от времени суток, а пыльца взвешивалась в воздухе, блестя на свету. Это очаровывало Локи несколько десятков лет, пока цветок не разъела какая-то болезнь, принесённая с новой рассадой. Ребёнок, вероятно, не посчитал нужным делиться открытием цветка с Одином, и Локи может это понять сквозь призму времени. Даже такая пустяковая ложь имела свою цель: защищала от возможного непонимания, осуждения. Эта, с одной стороны, несущественная ложь не позволила цветку стать рычагом давления в проклятых воспитательных целях Всеотца; стать одной из дорогих мелочей, которую можно отнять за провинность. Но… малыш на записи был ещё слишком мал, чтобы ведать о таких наказаниях — они приобрели свою полную силу гораздо позже, в буйные подростковые года, и только после неоднократных обжиганий Локи стал всячески оберегать и скрывать значимые вещи.  Глаз Одина как-то странно не то моргнул, не то дёрнулся, и Локи напрягается, наблюдая за записью. Что-то в языке тела Всеотца поменялось, но Локи не удаётся уловить разницу. Всеотец почувствовал обман и недоволен? Или он просто… разочарован? Разочарован чем? — Понятно, — прошептал тот. Его голос звучал неестественно глухо, отрешённо. — Может, хочешь сказать об оранжерее что-нибудь ещё?  Пауза. — Было красиво. — М-м. Действительно. Твоя мама долго трудилась, чтобы было так, — согласился Всеотец и нечаянно обрезал этим дальнейшее обсуждение: мальчик более не добавлял комментариев, а несколько последующих его вопросов обошлись лишь такими же сухими и короткими ответами.  Атмосфера становилась душнее, и стремительная перемена ощущалась всеми отчётливо. Разойтись по разным сторонам подобно кораблям в бескрайнем море было бы самым простым и очевидным побегом из тисков неловкости, думает Локи. Самый нейтральный и безболезненный вариант завершения разговора. Увы, по неведомой ему причине Один из прошлого решил скопировать статую. Пара мгновений молчания ощущалась пыткой. Разум Локи был окончательно сконфужен, когда, помявшись в дверях, Один таки сделал неуверенный шаг внутрь покоев, нарушив границу территории безопасности ребёнка.  Локи ненавидел, когда кто-то входил к нему в покои без разрешения, но отказать Всеотцу было непозволительно. “Какого… Что, Суртур его дери, ему вообще нужно?!” Аналитический взгляд Всеотца прошёлся по миниатюрному полю битвы, и что-то в расстановке игрушек сбило ровный ход Бога. Грубые пальцы медленно потянулись вниз, колеблясь, и подхватили одного из монстров. Окрашенная синим цветом фигурка, карикатурно искажённая резчиком до неузнаваемости оригинала, злобно таращилась на Одина, но он, как никто другой, ясно осознавал, какую армию побеждает его сын в своей фантазии.  — Йотуны. Малыш серьёзно кивнул: — Монстры. Грудь Одина поднялась от глубокого и шумного вдоха, как если бы он собирался что-то сказать, но быстро передумал: его губы поджались, а зубы сошлись с щелкающим звуком. Затем последовал долгий выдох. Он едва сдержался. “Наверное, хотел отметить, что одного монстра я таки упустил”, — с цинизмом комментирует про себя Локи. Фигурка йотуна, вместо того, чтобы присоединиться к павшим собратьям, отложилась на полку стеллажа, где среди кожаных книжных корешков и изящных коллекционных статуэток выглядела подобно несуразному сорняку, то ли по глупости, то ли по невнимательности садовника попавшему в безупречный королевский сад.  Дальше произошло то, чего Локи ожидал меньше всего, если в принципе рассматривал подобную вероятность: Всеотец снял рогатый шлем, отложив его на тумбу, и, несмотря на сковывающие доспехи, медленно опустился на пол, поравнявшись с ребёнком.  — Прошлое может быть болезненным и жестоким, полным горя и отчаяния, что тянут нас вниз… — заговорил Один; брови его нахмурились, а единственный глаз на пару мгновений закрылся, словно там, под кожной пеленой, проигрывались какие-то свои сокровенные записи, о коих Локи мог только догадываться. — Но если наши мысли постоянно поглощены им, то когда-нибудь мы забудем, что уже имеем и ради чего превозмогаем невзгоды. Забудем, ради чего боремся за жизнь. Забудем как смотреть вперёд. Подведи нас память и самоконтроль, мы сами не заметим, как превратимся в чудовищ пострашнее, чем уже есть, — закончил Бог и жилистой рукой вмиг смёл обе армии в сторону, освободив пространство перед собой. Малыш обескураженно шарахнулся назад — все его труды по планированию воображаемой кампании были обнулены вместе с позициями воинов. Тем не менее, его глаза заинтересованно следили за каждым движением Старого Бога. Он внимательно наблюдал за глобальной перестройкой: игрушечные декорации сдвигались, поля очищались, а главной сценой теперь стал скромный деревенский домик в окружении леса. Новый игрок начал диктовать новый сценарий.  Три фигурки королевской семьи были расставлены около блюдца-озера. —Хм, — потянул Один. — Похоже, кое-кого не хватает. Куда же пропал младший принц? Снова где-то прячется? — спросил он, вопросительно глядя на мальчика. Его голубой глаз игриво прищурился. Маленький Локи смутился, однако приоткрыл ладошки, демонстрируя свою фигурку. В пригласительном жесте Всеотец позвал малыша приблизиться к сцене, и тот с небольшой заминкой ответил на зов. Его деревянная копия обособленно встала на углу домика, как если бы подглядывала за происходящим на озере издалека. Для Локи, нервно прикусывающего губы изнутри, это было до боли знакомым сюжетом. Надежда понять других людей таким образом по итогу обернулась лишь разочарованием: это лишь подчёркивало поведенческие различия между ним и окружающими, как он понял гораздо позже в жизни. У других не было необходимости анализировать всё на безопасном расстоянии — они просто шли и познавали мир в лоб, как есть, подавляя излишнюю осторожность и страхи. Но тогда Локи казалось, что прочесть людей заранее — лучше всего. “Особенно в случае вечно далёкого и холодного Одина”, — думает он. Потому неожиданно появившаяся — заметная невооружённым глазом — мягкость в чертах лица Бога была настолько же странной и непривычной, как и игра, которую тот зачем-то затеял. И этот прищур, это выражение… старой грусти и сожаления, что Локи никогда прежде не отмечал во Всеотце, пускали мурашки по телу. Пусть и слабые, минорные, но неприкрытые эмоции. Локи задаётся вопросом, о чём бы мог сожалеть Всеотец, глядя на приёмного ребёнка перед собой. Хочется отыскать какое-то объяснение из далёкого прошлого Одина; то, что не касалось бы самого Локи. Может, что-то из юности Борсона, что-то из дел по правлению Вечным Царством или из военных решений... Но уже по привычке мысли оскверняются самыми неприятными вариантами, в которых липнет всё сознание. Локи не хочет быть тем самым сожалением, что гложило Одина. Старый Бог досадливо хмыкнул сквозь бороду, хотя это показалось довольно театральным: — Негоже…  Локи с недоверием изгибает бровь и морщит нос.  Тем временем на записи Один прильнул к мальчику. Его массивные руки обхватили тыльную сторону детских ладошек и повели их к одинокой фигурке у домика. Беззвучно, действуя в унисон, они двигали фигурку по направлению к озеру, пока та благополучно не воссоединилась с другими миниатюрами. Четыре деревянные игрушки стояли полукругом, словно позируя для портретиста. Маленький Локи впервые улыбнулся. Скромно, отворачиваясь от Всеотца, но одного вылетевшего смешка уже было достаточно, чтобы понять: контакт был налажен. Он ободряюще приобнял ребёнка за плечи и принялся воплощать свою роль: — А! Наконец, вся семья в сборе в этот чудесный день, когда любые тяготы и заботы остались где-то позади, — его одноглазая фигурка отстукивает по макету в такт произносимым словам. — Чем бы нам заняться? И пока Локи в УВИ борется с противоречивыми чувствами, мальчик на записи вновь засветился: — А где мы? — поинтересовался тот, нащупывая правила игры. — Разве ты не узнаёшь эти волшебные края? — Один усмехнулся: — Похоже, кому-то следует есть больше овощей, чтобы лучше помнить.  — Фу-у!  — Мы же в Ванахейме! Здесь и загадочные болота, на которых можно попытать удачу и увидеть крошечных фей; здесь бурлящие городские ярмарки, где можно найти множество диковин; здесь даже есть Священные Арены, где сильнейшие маги Девятки могут посоревноваться в мастерстве… — Один поочерёдно обводит несколько довольно абстрактных декораций, что он наспех соорудил в надежде на силу воображения ребёнка, рукой. Это, по всей видимости, работает, потому как малыша захлестнула волна чистой детской радости. — Так где ты хочешь побывать, сын мой? — Везде! Хочу всё увидеть, отец! — Ха, хороший настрой! — Один тепло взъерошил смольные волосы мальчика. — Тогда есть предложение начать с… — ...Ярмарки, — тихо договаривает Локи.  Запись продолжает бежать вперёд.  Воспоминания проносятся перед ним цельным полотном, сотканным из того, что было давно утеряно. Его юная копия и ещё не такой седой Один возятся в игрушечных декорациях с такой искренностью, что это походит на сон. Но нет. Теперь Локи помнит. Помнит, как Один передразнивал выдуманных ворчливых торгашей, как его голос забавно искажался ради этого; помнит нелепые названия диковин, что якобы продавались на ярмарке; помнит, какой насыщенный день тогда провели деревянные фигурки и каким звонким был его собственный смех. И как позже, несколько лет спустя, королевская семья отправилась на отдых в настоящий Ванахейм — это была одна из немногих совместных и долгих поездок за пределы Асгарда.  Ему мерещится, что он может почувствовать тепло и вес отцовских рук на своих плечах, будто ещё недавно Один делился с ним своими наставлениями, нудными и однотипными, но всё же важными. Теми мудростями, что начинаешь ценить лишь с возрастом. Ещё вчера, казалось, отец хвалил его за усердие и любознательность в обучении, даже ставя в пример Тору, не сдавшему несколько экзаменов подряд. А сколько гордости было в морщинистом лице Одина, когда Локи успешно победил на турнире Совершеннолетия! Самому Локи тогда думалось, что он покорил весь мир. Но почему-то всё это забылось, затмилось чередой отдельных негативных эпизодов, накопленных за столетия: недовольство Одина его тактикой ведения боя; неприязнь к его увлечению магией и тёмными искусствами; страх, что Локи узнает о своём наследии…Неужели эти моменты стали целой горой, за которой не было видно даже проблесков солнца?  Теперь всё это воспринимается иначе. Как мелочи. Кусочки очень большого и сложного пазла, что медленно собирается перед Локи воедино, со всеми его светлыми и тёмными моментами жизни.  И в нём у Локи есть семья. Брат. Мать. И отец. Пазл, которого он ныне лишён. Локи чувствует влажность в глазах; он позволяет слезам катиться по бледной коже щёк и не замечает, как запись подходит к концу. В пустой комнате УВИ раздаётся ритмичный щёлкающий звук аппарата, ожидающего команд.  — “Спаситель” действительно звучит лучше, — шепчет Локи, печально улыбаясь. Как жаль, что отец его не услышит.