Доживи до утра.

Дима вскакивает посреди ночи резко и дышит часто, в горле стоит ком и болезненно щемит в сердце. Голова кажется ужасно тяжёлой, совсем неподъемной, все тело мокрое, липкое и холодное. Волосы на загривке влажные. Он руками обнимает колени и вспоминает все дыхательные гимнастики, которым учился. Дима не знает, не помнит точно, когда все началось -, Может быть, после того, как его расстреляли дроны. Или после того, как ловили маньяка-душителя вместе с СК. Или, может, ещё раньше - после того, как они с Громом и Юлей остановили Чумного доктора. - Уже не помнит. Его мучают кошмары, стоит только немного перетрудиться на работе, перепить кофе, словить - даже если самый лёгкий и незначительный - триггер. Вставать по ночам, вскакивать, часто дыша, пытаться угомонить бешенное сердцебиение - стало уже чем-то давно привычным, чем-то в норме вещей. Дима понимает, конечно, что на самом деле - это далеко не норма, но сделать с этим ничего не может. Или не хочет. Или просто боится. И поэтому лишь разучивает, как правильно снимать тревогу и выравнивать дыхание, и оставляет причины все на своих местах; в привычном уже для него распорядке, графике: минимум два раза в месяц судорожно метаться по постели и путаться пьяными руками в простянях, а потом, в холодном, липком ужасе, просыпаться. Поэтому Дима, не изменяя своему обыкновению, тихо встаёт с кровати - сегодня нужно стараться быть тихим, не разбудить бы Архипову, сладко спящую на соседнем месте. Удивительно, как ещё не потревожил её своими ночными выходками. Окидывая Марию напоследок, он вглядывается в безмятежные, расслабленные черты лица женщины; в то, как на лоб - совершенно поэтически и трогательно - спадает прядь платиновых волос - Дима думает, что это нужно обязательно будет зарисовать; в то, как спокойно и высоко вздымается грудь. И, рассматривая крепко спящую женщину, ему становится в разы спокойнее - значит, все, что снилось ему на этот раз - лишь мрачный, знатно сгнивший плод его подсознания. Он легко и смазанно целует Марию куда-то в скулу, дрожащими пальцами заправляет прядку волос за ухо, берет скетчбук из ящика своей тумбочки и выходит из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. На балконе его тут же отрезвляет ночной прохладой и осенним зябким ветром. Рассвет только прорывается сквозь темное ночное полотно неба: бледно-розовые вкрапления разрезают синеву туч. Вокруг пахнет свежестью и свободой. Кружка только что заваренного травяного сбора греет руки. Дубин не даёт чаю завариться достаточно, по рецепту, и пьёт большими глотками, едва ли не залпом, обжигает гортань и довольно жмурится от вкуса напитка. Кружку отставляет на подоконник и берет, наконец, в уже горячие, едва не обожженные руки, блокнот, стараясь зарисовать то, что запало ему в душу. Дима думает, что, каких бы страшных снов ему не снилось, как бы не занимался пульс бешеной птицей в грудной клетке, Она - его личный островок спокойствия, его антидепрессант и эндорфин в чистом виде. Затупленный карандаш легко пробегается по шероховатой бумаге. Дима знает анатомию достаточно, чтобы точь-в-точь изобразить точеный профиль с чуть вздернутым вверх носом, длинные ресницы и тонкие, аккуратные губы. Главной деталью является упавшая на лицо прядь. Робкое, совсем трогательное чувство растекается внутри, когда он смотрит на набросок из безмятежности, нежности и восхитительности в одном флаконе - на Машу. Он ласково проводит рукой по портрету, будто боясь как-то потревожить, и искристо улыбается. Он не устанет делать такие быстро зарисовки-наброски хотя потому, что такие прекрасные вещи нужно запечатлевать, а лучший, в его случае, способ это сделать - с помощью бумаги и ручки. И иногда он забывается в своих карандашах, настолько ему нравится быть свободным, влюблённым и вдохновленным художником. Дима дышит жадно и рассматривает привычный для себя пейзаж: внутренний двор дома, скрипучие качели на площадке. В кармане уже таится пачка сигарет. Дима курит редко, только по особенным поводам, а так - у него есть вейп. Чиркает зажигалкой и жадно вбирает в лёгкие дым. Курит неторопливо и с расстановкой, с наслаждением выпускает горький дым, саднящий горло, смотрит, как того подхватывает ветер и уносит за собой. Тревоги уже нет. То есть, действительно нет. События сна, к счастью, кажутся далёкими и нереальными, испаряются в грифеле карандаша, в холоде стоящей на пороге осени. В голове тихо и спокойно, плавают лишь добрые, тёплые мысли и Дима счастливо смакует воспоминания о своих неумелых попытках ухаживания, о первых нежных поцелуях и цепких объятиях; о том, как хорошо, оказывается, быть с кем-то - так естественно близко, насколько могут позволить себе два человека, у которые внутри дала корни любовь. Как хорошо заботиться и получать в ответ эту заботу. Уголки губ несмело вздрагивают в робкой улыбке своим мыслям и он решительно тушит сигарету - пора возвращаться. Так хочется уже вернуться. Дома тут же окутывает тепло, будто большим и уютным одеялом, и в нос бьёт сладкий аромат недавно испеченных вместе с Архиповой сырников и оладьев, и Дима про себя лишь успевает заметить, что губы уже устали расплываться в придурковатой улыбке, но перестать - не в его полномочиях, да и желания такого, конечно, нет. Дома хорошо. Дима на носочках проскальзывает в комнату, тихо ныряет под одеяло и неуверенно двигается к женщине. Та, кажется, все ещё крепко и сладко спит и, только почувствовав, как кровать тяжелеет под ещё одним телом, начинает лепетать о чем-то во сне и тянется телом к парню, обнимая горячими руками и кладя голову ему на плечо. Дубину кажется, что он вот-вот поперхнется этим, совсем нескончаемым трепетом, к этой женщине, которую теперь - удивление никак не может перестать накатывать от таких реальных и оттого безумных, мыслей - может тихо, нежно назвать своей. Он обнимает её в ответ и закапывается носом в шелковистые волосы, очутившись мгновенно во власти цветочного аромата. Раньше он думал, что от Генерал-Лейтенанта Архиповой будет пахнуть чем-то тяжёлым для него, неподъемным: властью, незыблемой силой, роскошью, дорогой кожей и деньгами, а сейчас, вдыхая что-то свежее и ласковое, нежное совсем, понимает, как был не прав на её счёт. Под одеялом его ледяные ноги соприкасаются с тёплыми - Марии, и Диму уносит в сон. *** Утро начинается раньше, чем парень того ожидал, когда ложился на рассвете. Солнечные лучи щекочут глаза, а в нос бьет аромат свежесваренного кофе. Все это - где-то далеко - так он думает. С ним сейчас пуховое одеяло и витающий где-то на задворках сознания цветочный аромат, шествующий вечно за Архиповой. И за ним теперь, конечно же. Глаза приходится разлепить окончательно, когда над ухом противно орёт будильник. Все, что угодно, лишь бы не слышать его трель. Дима не выспался, но, куда уж - будто это что-то необычное. - Встаёшь? - Макушка Марии заглядывает в комнату. - Опоздаем. - Я встал. - Не вижу. - Она улыбается одними лишь глазами и Диме кажется, что за один этот смешливый взгляд, за одни только тонкие, аккуратные губы с нечетким, будто пастелью очерченным, контуром, которые сейчас складываются в лёгкую полуулыбку, он может сделать все, что угодно. С утра же большим подвигом будет - встать. Неспешно приподнимаясь на локтях, Дубин трёт виски и глаза, норовящие вновь закрыться, погрузив его в приятную истому сна. Но Мария права: уже пора вставать и собираться, работа ждать не то, чтобы привыкла. Уже стоя под контрастным душем, Дубин перекручивает в голове рваные, сломанные образы своего сегодняшнего кошмара и губы предательски начинают дрожать, но далеко не от ледяной воды, которая тут же сменяется едва ли не кипятком, - от страха. Горячая вода обжигает кожу, щекочет и расслабляет нервы, и болезненные мысли сменяются трепетом: Дима лениво думает о том, что раньше ему всегда хотелось побыстрее примчаться в участок, чтобы увидеть виновника трех исписанных набросками и полноценными артами  блокнотов; думает о том, что даже до прихода Архиповой, у него работа была не то, чтобы на первом месте - она была вне конкуренции, и он целыми днями, даже в свои выходные, проводил за рабочим столом, разгребая дела и выискивая улики. А сейчас же работа, пусть и является все еще важной частью его жизни, все же не может сравниться с ней - с нежной, ласковой, интересной, неразгаданной все ещё Марией Андреевной. Марией. Машей. Он перекатывает её имя на языке, разные его вариации, смакует, пробует вновь на вкус и жмурится довольным котом. Но расслаблению и мечтаниям приходит конец, знаменующийся внезапно ледяной водой: В голове резко вороньем взлетают образы, один страшнее другого, из сегодняшнего сна. Вот Игоря душит Волков, и полицейский хрипит, сипит - и где же сила хваленого Грома, куда подевались мускулы? - сейчас он безвольной тряпкой лежит над наёмником и разве что руками слабо упирается - будто и не упирается вовсе, а сжимает крепче на своей шее - в его руки. Из гортани Димы вырывается рваный крик и он рот спешит закрыть рукой, но ему спуску не дают, куда уж тут, и первая картина сменяется другой, и теперь он не знает, просто, блять, не знает, что страшнее: Архипова нависает над ним, касаясь холодными - странно, ее руки всегда тёплые - ладонями его лица - только вернула его к жизни, её лицо покрасневшее и губы дрожат; она только успевает слегка отпрянуть от Дубина, как тут же слышатся выстрелы невесть откуда появившегося дрона, и женщина навзничь падает рядом. Вставать Диме тяжело, но он не может не встать, ему нужно, ему необходимо быть ближе сейчас, ему, совсем обессиленному, нужно вмиг стать сильнее, помочь ей, быстрее помочь, ну же! В голубых глазах Марии Андреевны безумцем пляшет агония и отчаянный ужас; в горле булькает кровь и Архипова беспомощно давится ей, отплевывает её на паркет и рукой агонично, судорожно размазывает сгустки крови. Последняя, предсмертная судорога скручивает горло и из глаз очень явственно и реалистично, будто то не сон был вовсе, улетучивается жизнь. Глаза у Марии Андреевны небесно-голубые и стеклянные. Мёртвые уже. Дубин кричит в том сне, мечется над ней, уже бездыханной, сразу холодной, посиневшей, трясёт её за хрупкие птичьи плечи, массаж сердца пытается делать; он орёт и рыдает, срывая голос до саднящей горло хрипотцы, просит вернуться - ради себя, Мария Андреевна, ну же, ради участка, ради него, Машенька, ну пожалуйста! А она - не отвечает, молчит, уже не живая. Не помог, не спас, не справился. Дима не чувствует, как вода теплеет и резко сменяется на лаву, он чувствует только как безвыходность и слабость наливают свинцом его тело. Парень скатывается по скользкой, мокрой стене и полубезумным взглядом сверлит стеклянную дверцу душа. Он кусает до боли губы, чтобы не закричать в реальности, мычит в ладонь и жмурится, он облизывает и тут же глотает свою же кровь, смешавшуюся с водой из душа, и железный привкус застывает во рту, и в горле становится комом; он обхватывает руками плечи и впивается крепко ногтями, больно расцарапывая молочную кожу. Но боль его не отрезвляет, а лишь зло командует им, подначивает: сильнее царапай - вот так, да, ты этого заслужил в полной мере. впивайся еще острее, ты виноват и тебе не смыть этого. давай больнее, ты ей не помог тогда, ты слабый! ну! давай же!! давай!!! Где-то на, едва не затонувшем в пучине собственного страха и ужаса, острове здравого смысла Дима ловит одну-единственную мысль: ему нужно прийти в себя. Срочно. Быстрее. Он жмурится крепко, руки собственные от несчастных плеч пытается отлепить, сжимает кулаки до побелевших костяшек, он глотает собственные слезы, и пытается всеми силами, которые остались в теле и разуме схватиться за реальность, сосредоточиться на дыхании: Судорожный вдох, счёт до 4. Не думать.Не думать.Не думать. Только дышать. 1. 2. 3. 4. Задержка дыхание - все те же четыре счета. Не.Думать. Шумный выдох. И ещё раз. И ещё. Он громко выдыхает и, чуть придя в себя, смотрит тяжёлым взглядом в пол. Главное - не думать. *** За завтраком Архипова замечает все неумелые попытки Димы шутить и его настрой быть к ней ближе в каждом жесте, его желание буквально окутать её от и до своей любовью: положить голову на плечо, поцеловать в макушку, взять за руку и не отпускать, поймать в кольцо рук, обхватив сзади за плечи. Конечно, это кажется трогательным, но она ведь замечает, как в такие моменты хватка объятий крепчает и потом он чуть резко и взволнованно отстраняется, будто боясь, что сделал ей больно, видит, как взгляд его затуманивается и стекленеет, замечает еле видную дрожь пальцев, чувствует как резко напрягается тело, видит, как мечутся безумцами потемневшие глаза. Мария обеспокоенно спрашивает, не случилось ли чего, получает в ответ подозрительно веселые заверения парня в обратном; она видит, как он нервно сглатывает, быстро облизывает пересохшие губы, и женщина понимает, уверена уже: все-таки что-то случилось. Нужно только начать разговаривать. Только начать. Осторожно, мелкой подступью аккуратно подобранных слов, начать. - Я видела твой набросок. Ты оставил на балконе свой блокнот. Это... ты не перестаёшь меня удивлять. - Женщина смущается и ей искренне приятно быть не только любимой женщиной, но и, отчасти, музой. - Но.. ты не спал ночью? - Вкрадчиво задаёт вопрос женщина и внимательно изучает реакцию Димы. - Я слышала, как ты ложился и, по-моему, было уже утро. Тот ерзает на стуле и старается скрыть нервную подступь к своим плечам. - Проснулся случайно, увидел тебя и не смог не зарисовать. - Он вымученно тянет уголки губ вверх и силой держит улыбку, которая стекает по лицу смытой, нелепой маской, как только взгляд Марии Андреевны мажет по Диминым истерзанные плечам, которые вдруг предательски, жалостливо выглядывают из задравшихся рукавов. - Дим?... - Случайно расчесал. - Быстро оправдывается Дубин, поправляя одежду, и Архипова видит, как плечи каменеют, а тело его вновь напрягается, будто наливаясь цементом. Женщина осторожно задирает второй рукав футболки и видит ту же картину и на другом плече. Дальше - больше. Царапины доходят практически до спины - рваные, с только подсохшими капельками крови, будто его били розгами накануне. Дубин хочет провалиться сквозь землю - так не хочется расстраивать и разочаровывать женщину, она и так вдоволь настрадалась после всей истории с дронами и только начала приходить в себя. Мозг судорожно сненерироватт пытается оправдание. - Так вышло, у меня с детства был диатез, а вчера я переел шоколада... - Расскажи мне, пожалуйста. - Она не хочет слушать сказки про детские болячки и аллергию, прекрасно понимая, что дело не в этом. Мария терпеливо ждёт - видит, как парень собирается с мыслями и решает что-то в своей голове. Она понимает, что сейчас Дима откроет ей дверцу во что-то безумно для него сокровенное. - Ты можешь мне доверять. - Парень удивлённо вскидывает брови, только и успевая подумать, что дело далеко не в доверии, но понимает, что отступать уже действительно некуда. Не от неё. Глубокий вдох в этом тяжёлом решении: - Мне снятся сны. - Его голос тих, мертвецки пуст и надломленн. Дыхание размеренное, но чувствуется в этом что-то неестественное, будто затишье перед бурей, будто Дубин таким образом лишь сдерживает приближающуюся диким ураганом истерику. - Это бывает нечасто - может, раз или два в месяц. Это всегда кошмары. Я встаю ночью, потом успокаиваюсь и ложусь обратно.. Но раньше с ними было легче, у меня не было на утро резкого и стойкого чувства..., - Он медлит и подбирает слова. - Страха? Почему? - Там не было тебя. - Говорит скороговоркой, понимая, что врать уже нет смысла, и Диме, черт возьми, отчаянно хочется закрыться от всего этого, ему так страшно оголять душу, так не хочется показывать себя слабым в то время, как Архиповой перманентно так же нужна его поддержка. Он бы доверил ей всю свою жизнь, но не хочет, чтобы на её плечи легла ответственность ещё и за его головных тараканов. - Тебе снился страшный сон про меня? - Не только.. Ну, то есть, и про тебя тоже, да.. Но там ещё был Гром... - Секунда на то, чтобы вновь увлажнить сухие губы, - Но он был гораздо более яркий и реалистичный, чем те, что были до. Раньше у меня получилось с этим справляться лучше. - Повторяется. Он горько усмехается. - Но в этот раз я не смог тебе помочь... Ты умирала, ты захлебывалась кровью, а я не смог, если бы я был быстрее, я бы помог, но я... ты... - Дима... - Архипова тихо останавливает бессвязную речь, обрубает попытку парня рассказать о своем сне - он обязательно расскажет, но сейчас ему это только навредит -, волнованно смотрит на такого сейчас хрупкого, такого разваливающегося на её глазах Диму, и лишь быстро двигает стул к нему ближе, чтобы требовательно, но очень осторожно прижать к себе. Он целиком поддаётся её рукам, обмякает в них, как всегда тёплых, льнет к ней крепче и утыкается куда-то в ключицы. Дышит глухо, рвано, из глаз непроизвольно текут горячие слезы. - Все хорошо. - От этих слов внутри что-то щёлкает, истерика срывает чеку от гранаты в его руках и все, что с таким старанием сдерживалось внутри, выплескивается: Дима скулит глухо и низко, и ищет, за что ему можно схватиться и, находя, судорожно комкает в кулаках домашнюю футбоку Марии, и плачет уже в голос: настолько отчаянно, насколько может, и в голосе его ужас - бесконечный, так долго сдерживаемый. Стена окончательно рушится, и он слышит набатом в своей голове её "Всё хорошо". Да как же хорошо, если... А Архипова не знает, как ещё помочь парню с этим прямо сейчас - только и остаётся, что обнимать крепче, руками спину гладить заботливее, шептать что-то ещё тише, еще нежнее - что-то, чего, наверное, никогда и никому не говорила, но Диме - можно, Диме даже нужно говорить такие слова, только ему. Она хочет быть рядом с ним в те моменты, когда ему тяжело, как и он остаётся с ней, когда сложно и страшно ей. Это никогда не про долг - только про любовь, про желание помочь, про желание не оставлять никогда одного. Когда Дима отстраняется и стыдливо пытается отвести взгляд, только падает груз страха и резко накатившей истерики, Мария заглядывает в чуть покрасневшие от слез глаза. - Лучше? - Дима угукает что-то и все ещё пытается глаза увести подальше от таких чутких глаз своей Маши. - Дим, с этим бы работать... Птср - штука невеселая, её запускать нельзя. - Я боюсь. - А я боюсь за тебя. - Я не знаю, как я буду потом смотреть тебе в глаза. - Быстро чеканит слова он. - Мне страшно что-то менять настолько. - Димочка, дорогой, а в чем проблема будет смотреть мне в глаза? - Архипова чуть улыбается, пытаясь подбодрить. - В том, что это я должен быть сильным. - Дубин упрямо смотрит вдаль, а женщина лишь неуловимо поджимает губы. - Во сне я не смог быть сильнее, чем... Во сне из-за меня... - Все, что было во сне - это неправда. Веришь? - Женщина легко и осторожно, невесомо совсем, тыльной стороной ладони касается его лица, второй рукой она берет ледяную ладонь парня и кладет уже на свое лицо, - Смотри, живая, все хорошо. - Архипова ловит внимательный, изучающий, ищущий подтверждения её слов, взгляд парня на себе, и тяжело вздыхает, уже в который раз. - И, Дим, ты ведь не можешь быть вечно сильным, каменным, поддерживать и защищать меня, этого и не нужно, все должно быть поровну. Это не про обязанность, а про взаимность, про заботу и любовь, понимаешь? Я тоже хочу помочь тебе, я не смогу и не захочу просто стоять в стороне, зная, что у тебя прогрессирует ПТСР. Архипова, всегда строгая, всегда знающая, что делать, выверенная, будто по схеме, сейчас - до одури чуткая, мягкая, осторожная - так сильно боится сломать его, и Дима сдаётся под этой нежностью, неопределенно сам себе кивает и просто снова тянется к Марии, потому что с ней - всегда спокойно и хорошо. Он верит ей безоговорочно сейчас, знает, что она правду ему говорит - все, что думает - то и говорит, верит ласковым ноткам её голоса, уверенным объятиям верит, ей всецело, всем своим существом, верит. Но Диме все же так не хочет сейчас что-то обсуждать, не хочется договариваться о походах к врачу, не хочется рассказывать о своих снах. Он просто хочет - на самом деле, ему сейчас это жизненно необходимо - быть ближе к Архиповой, которая нежно проводит вниз по лопаткам, которая целует его за ухом. А она отдает ему себя сполна, она рядом, она даёт ему то крепкое понимание, что он не один, что сейчас, всегда, он имеет право быть слабее - в этом ведь и кроется настоящая сила, а она будет сильной ради него, для него, будет с ним. Ей это тоже нужно, чтобы он это знал - Она рядом. Дима просто хочет раствориться в аромате её тела, в этих ласковых прикосновениях, хочет утонуть в этом ощущении безоговорочного принятия и понимания. Ему все ещё страшно показывать слабость, но теперь он знает, что это не оттолкнет от него Архипову. Не её. И это бесценное знание давит на него слезами от нежности. - Давай ты попробуешь пойти к психологу? - Неуверенно спрашивает женщина, а Дима лишь кривится и прикусыват губу. - Пока это не обрело новые масштабы. Пожалуйста. - Это страшно. - Шепчет Дима куда-то в затылок Марии, но все же кивает, соглашается. - Я привык жить так, в этот раз, наверное, был просто какой-то срыв. - Ничего не бывает просто так. - Мария вздыхает и думает, что бы сказать, как бы преподнести свою мысль правильно, чтобы он не закрылся от неё, не скрывал свои кошмары, не прятал исцарапанные плечи впредь. - Я понимаю, что тебе страшно, это нормально. Но я рядом, и я помогу тебе с этим справиться, ладно? Возможно, и мне стоит подумать о терапии. Мне кажется, после того, что мы пережили, она нужна всем. - Хорошо, но..., - Дима медлит и ерзает на стуле, - Но ты не могла пойти со мной? - Неуверенно, будто сказал что-то ужасно постыдное, спрашивает Дима и вжимается носом крепче в волосы женщины, - Пожалуйста. - Я пойду с тобой. Дима чуть отстраняется и берет её лицо в свои руки, тянется к нежным губам. И проваливается в безусловное спокойствие.