Погребальный костер

— Госпожа Ху? Она отрывает глаза от книги — той, что подарила ее новая очаровательная знакомая. Сюжет типично фонтейнский: месть, радужные розы и по клиенту на каждой странице. В меру увлекательно, но увлекательнее всегда консультант — в своей обыденности: пьет чай, пишет отчет, сидит до одурения прямо и правильно. В такие моменты он интересен в той же мере, что и гвоздь — что-то в подобной бессловесной исполнительности точно есть. Ху Тао всегда завораживали скучные, но функциональные вещицы. — Да? — В последнее время вы часто делаете замечания, которые мне, как исполнительному сотруднику, от начальника слышать… удручает. — он поставил чашку на стол, не глядя ей в глаза — тихий, смиренный, до боли в груди печальный. Обнять и плакать. — Возможно, я могу стать лучше, как работник? Прошу прощения, если качество моего труда не удовлетворяет вас. Стыдно признаться, но у нее екнуло сердце. Виновато. Ху Тао хлестко закрывает книгу. Поднимается с дивана и подходит к нему впритык, со спины, перегибается через плечо, чтобы заглянуть в лицо. Вид у Чжун Ли нарочито меланхоличный. В тоне голоса — отзвук скулежа грустной собаки. Кулак так и чешется встретиться с его лицом. Людей, к сожалению, бить нельзя, а уж сотрудников — тем более. Она с тяжелым раздраженным вздохом утыкается ему носом между лопаток и бормочет: — Опять напрашиваешься на похвалу, консультант? Они знают друг друга слишком хорошо, пожалуй. Чжун Ли видит ее насквозь — глаза у него убийственные в своей пронзительности, но этот взгляд и половины его проницательности не отражает. Чжун Ли, конечно же, прекрасно понимает, что она преувеличивает шутки ради. Кто вообще поверит, что этого жука и вправду уязвят безобидные шпильки? Чжун Ли в своей работе превосходен — другой вопрос, что сам по себе не идеален. Он, бывает, возвращается с обеда на час позже положенного (с прямым лицом убеждая недовольную начальницу в том, что никуда не уходил), тратит деньги попусту (за что приходится платить либо из своего кармана, либо из бюджета бюро), а еще постоянно переставляет предметы на те места, которые посчитает нужным — не спрашивая, конечно, Ху Тао ни как арендодателя, ни как работодателя. Кроме того, он весьма медлительное существо — да, обстоятельное, но Ху Тао человек несколько иного сорта, ее подобный темп доводит до нервного тика в нижнем веке. Ху Тао знает, что открыто показать свое раздражение не может. В конце концов, она старается преподносить себя, как гибкого руководителя широких взглядов. Проблема в том, что раздражение ее никогда не девается, оно тлей пожирает ее речь: подколами, шутками и даже грубостями. Он самодовольно улыбается в чашку чая и молчит; Ху Тао фрустрированно рычит и отстраняется, закатывая глаза. — Вот же гадюка. Ху Тао больше всего на планете не переносит чувства, что она перед кем-то виновата — потому что иначе, в ее случае, можно прожить недолго и несчастливо, будучи обремененным чувством вины за каждое второе действие. Быть удобной не в ее стиле вовсе. Ху Тао старается вину либо не чувствовать в принципе, развив в себе до определенной степени эмоциональную глухоту (которая позволяет ей, например, не видеть ничего особенного в раздаче флаеров с акций «купи 1 получи 2» возле аптеки). Впрочем, близким людям эту наносную оборону пробить было всегда легко. И если Сян Лин с Син Цю, например, далеко не настолько уж искусны в человеческих взаимоотношениях (хотя с Син Цю, конечно, сложнее), то Чжун Ли прекрасно все видит и понимает. Ответы на ее подколы обжигают щеки и жгут в груди с завидной регулярностью, оставляя Ху Тао наедине с гулко стучащим сердцем и привкусом горечи во рту. Они, очевидно, с Чжун Ли слишком одинаковые, когда дело касается чужих эмоций. Жадные. Ему нравится в ней ковыряться и, по всей видимости, ему это делать легко и приятно. — Извините, что отвлек от чтения, госпожа Ху, — его уголки губ игриво приподнимаются. Шельмец — явно ведь ни о чем не жалеет. — Не смог удержаться. Ху Тао вздыхает и телом выражает мысль столько же, сколько и словами — загибает пальцы: — Во-первых, с такими разговорами я могу легко решить, что ты мне и вправду не нужен. Во-вторых, не о чем жалеть, господин Чжун Ли. — Подарок мисс Фурины не пришелся вам по вкусу? Ху Тао думает, мысль в голове сначала разворачивая, в потом ладно, слово к слову, складывая обратно. — Мне не близки истории, в которых люди решают за других, жить им или нет. Смерть должна прийти по своей воле. Это — естественный порядок вещей. Чжун Ли смотрит на нее странно мягко. Будто бы нежно. — Правда? Что же, госпожа Ху, у меня к вам будет просьба.

❀❀❀

Чжун Ли ничего так не жаждет, как свою смерть. Благ за шесть тысяч он вкусил сполна и к ним остался равнодушен. Он испытал все, что хотел, и осталось лишь одна цель: дойти до самого конца. Властелин камня не просто ушел со своего небесного поста, он себя похоронил. Своими руками. Методично выбирая самое лучшее, самое ценное, нередко всего-то для души, на церемонию. Это сказалось на нем странно успокаивающе — каждый раз, когда приходилось говорить о себе отстраненно, придумывать для родных сердцу символов историческое и традиционное значение, он как будто уютнее устраивался в личине Чжун Ли. Уверился, что поступок его возможно неправильный, но точно верный. Уже после он остался работать в ритуальном бюро. Причин было много — стабильная зарплата, интересная, в самом деле, работа, приятные знакомства, экстравагантная владелица, чье присутствие одновременно освежает и придает жизни пряность. Но, пожалуй, больше всего Чжун Ли понравилось присутствие смерти — дышать ею, позволять касаться своей кожи оказалось сладко и совсем не страшно. Камню безумно надоело быть вечным. Чжун Ли любит жизнь, но он любит жизнь смертных, ту жизнь, у которой есть начало и конец. Начало его жизни затерялось в веках; конец его жизни зыбок, и Чжун Ли как будто хочет сделать его четче, приблизить его, просто удостовериться, что он в принципе будет. От эрозии пал Аждаха, от кармы — яксы, в боях умерла Гуй Чжун, почти во всех нациях, кроме Мондштадта и его родной гавани, сменились поколения архонтов. Чжун Ли просто спокойно думать, что есть в мире место, где не просто знают, как похоронить архонта (генеральная репетиция под его чутким руководством прошла чудесно), но и смогут выжечь следы его вязкой скверны. Ху Тао может быть сколько угодно странной и ребяческой, а Ваншэн — иметь двусмысленную репутацию, но рядом с ней Чжун Ли спокойно, рядом с ней Чжун Ли почти уверен: когда-нибудь, он встретит свой конец. Эта надежда почти что ускользает сквозь пальцы, и все же, кому, как не любимому дитя лунного света, что читает стихи безмолвным статуям и небесным светилам, принести ему желанную смерть? Ху Тао окутает чернеющую землю языками пламени, позволит прогореть его костям и чешуе дотла, а если он задержится на Грани, то сама туда придет и выгонит всеми правдами и неправдами. А потом устроит самые лучшие проводы, прощаясь с архонтом вместе с гаванью во второй раз.

❀❀❀

Когда Ху Тао слышит его просьбу, ее огненные глаза широко распахиваются. Когда Чжун Ли поясняет, кто он, она выдыхает и неровно улыбается — конечно же, обо всем она уже давно догадалась. Конечно, она соглашается. — Для меня станет честью петь песни за твой упокой, Властелин камня. — говорит она и почтительно глубоко кланяется — берет съезжает на бок, и Чжун Ли давит в себе желание его сдвинуть на место. В алых глазах цветут сливы, в алых глазах пылает решимость. Он не может сдержать теплый смешок или запретить теплу растекаться по груди — Ху Тао, дитя ночей и причудливой поэзии, называет его на «ты», даже обращаясь по титулу, даже зная о его истинной природе. Чжун Ли спокойно, как никогда не будет спокойно у моря. Под непривычно серьезные песни семьдесят седьмой владелицы Ваншэн он отойдет в мир иной, а та, языками пламени укутав землю, не даст его нации пасть от чумы, не позволит адептам напитаться кармой. Его желание обретает форму — пожалуй, ему хочется умереть на памяти Ху Тао. В ней огонь сильнее, чем в ком-то еще. Он приятно греет кожу даже сквозь перчатку, когда Чжун Ли кладет ей руку на плечо. — Никогда не ждал увидеть вас столь почтительной, госпожа управляющая. Вам, стоит заметить, идет. Ху Тао заливается тихим, мягким смехом — в нем звенит нервная нотка, но она выпрямляется, вновь ровная в спине, вновь равная в положении, и этот смех слабо ласкает его легкие, потому что размеренное дыхание слегка меняет привычный ритм. — Ты называешь меня «госпожой», признавшись, что ты — погибший архонт? — в ее глазах сплетаются искры смеха, жар приязни и частицы пепла неверия. — Каков же чудак наш Властелин камня. — А Чжун Ли, консультант лучшего ритуального бюро, разве не чудак? Ху Тао фыркает. — Тот еще льстец, мгм. И чудак, да. Он, к слову, из тех самых чудачных чудаковатых чудаков, которых я люблю безумно. Она собирается продолжить фразу, — вбирает воздух носом, открывает рот, — а потом как будто спотыкается о собственный язык. Ее с головой выдает румянец, беспокойно снующие по комнате глаза, перебирающие темы для разговора. Телом Ху Тао всегда подчеркивает мысль, и сейчас она потянулась пальцем к кончику пряди. Мораксу шесть тысяч лет, и за эти года он научился читать даже закрытые книги. Он знает, что в небрежно покинутом томике на диване отец главных героев убил их мать, хотя все, что предстало перед его глазами — яркая обложка и самые общие фразы аннотации, но никак не текст. Ху Тао читается не всегда легко, но сейчас она раскрытая книга, так и манящая в себя окунуться. Он Чжун Ли, простой смертный, и имеет право на простые смертные радости. Внутреннее тепло разрастается, когда он с тихим «госпожа Ху» касается ее подбородка — едва ощутимо. Ху Тао замирает всем своим крохотным телом — осознание этой самой крохотности заставляет его улыбнуться уже в открытую. Она послушно, пускай и поджав плечи, заглядывает ему в лицо. И краснеет еще больше. Когда ладонь Чжун Ли обнимает ее щеку, цветущие сливы в ее глазах расправляют лепестки, отгоняя алое к границе радужки. Когда он накрывает ее губы своими, ему невозможно тепло — от одной ее кожи. Ху Тао не сопротивляется — она изумленно пищит в поцелуй, а потом жадно, но неуверенно льнет. Почти опасливо. Когда ее пальцы зарываются в волосы на его затылке, Чжун Ли позволяет ее языку превратить тепло внутри себя в пламя.

❀❀❀

Ху Тао окутает чернеющую землю языками пламени, позволит дотла прогореть его костям и чешуе, а если он задержится на Грани, то сама туда придет и выгонит всеми правдами и неправдами. А потом устроит самые лучшие проводы, прощаясь с архонтом вместе с гаванью во второй раз. Это было бы славно. А пока что Чжун Ли пьет хороший чай, общается с самыми разными людьми, познавая с изнанки жизнь человеческую, и запускает в небо нелепого воздушного змея, потому что «время жить — живи, пора умирать — умирай». Пока что ему хватает воскурить благовония на алтарях и глубоко вдохнуть запах Ху Тао — из-под парфюма пробивается запах гари, горчит, как вечное напоминание о погребальных кострах. Ее объятия и поцелуи, ее уверенные пальцы, переплетающиеся с его, ее решимость и бесконечная нежность во взгляде глушат тревогу, но не тушат ее полностью. По ночам, когда Ху Тао засыпает у него под боком, Чжун Ли смотрит на луну и спрашивает себя: почему же все так вышло, что он до сих пор не может отойти в мир иной. Он знает ответ. К сожалению, он помнит ответ.

❀❀❀

Время готово пожрать даже саму себя, лишь бы Моракс остался одинокой глыбой, ожидающей своего конца, которого он не увидит очень и очень долго. Смерть — это отдых, это избавление. Моракс заслужил лишь вечный труд. Он онемеет, оцепенеет, лишится любых проблесков разума, но все еще будет немертв. Немертвый — это не «живой», это просто немертвый. Астарот жаль, что единственный осколок ее силы столь мягкотел и жизнерадостен (пока в чаше есть вино, пока семена разносятся ветром, оседают в мондштадской земле и взрастают новыми чудесными созданиями). И все же этот незадачливый бард — те уши, которые у нее есть, и она все еще слышит эхо деяний Властелина Камня (Венти бы с радостью взорвал себе барабанные перепонки, но так он не услышит песен). Пускай хоть слизывает смерть с губ той огненной бабочки — Астарот все расставит на свои места. Время жить — живи, время умирать — умирай. Только вот когда наступит то самое время умирать, если время лишь смеется на попытку хотя бы согреться у похоронного костра?

❀❀❀

У смерти в Тейвате обжигающее дыхание, а не леденящее. У Ху Тао взгляд прожигает насквозь, руки горячие, слова непонятные, копотью налипают на голову изнутри, и вообще присутствие на многих давящее, будто побудешь рядом слишком долго и обнаружишь себя в настоящем крематории. Как раз поэтому Моракс насытиться ее присутствием не может — в ней пылает эхо того огня, той луны, что когда-то пообещала ему конец. Чжун Ли может застыть, когда ее обнимает, когда ее целует, когда в нее входит, застыть, будто в попытке задержать мгновение, потому что он наконец смог зацепиться за тот самый ускользающий жар и позволить тому проникнуть в себя, на самом-то деле. Проникновение у них во многом взаимное, и переплетаются они в единое существо без начала и конца. Семьдесят пятый владелец бюро был прав, когда однажды сказал внучке, что ее только Властелин камня и сможет вынести. Потому что с ним не просто можно не сдерживаться: тому никогда не будет много, никогда не будет слишком, потому что Моракс — бог моры, золотой бог, он из тех, кому всего и всегда бесконечно мало. Даже примерив на себя личину Чжун Ли, он остался верен привычкам. Брать все, что можно, но довольствоваться тем, что имеешь. Быть превосходным, но позволять себе вольности. И, конечно, Чжун Ли все также любит пить чай, внимая чужим историям. И есть такая, которую он никогда из чужих уст не услышит. Когда-то тень смерти, старая луна, и Астарот, новолуние, не поделили солнцеликого дракона-луня. Та самая, единственная, луна, чьей поверхности не касался свет солнца, одно лишь его существование в мире холила и лелеяла, мечтала увековечить его в ветрах, что должны были целовать его кожу вечно. Старая луна пообещала старому другу, что он свой конец встретит, за что и поплатилась, вместе с молодой луной — младшей из сестер, что тоже возмутилась нарушением правил мироздания. Полная луна осталась к конфликту безразлична. Полная луна — это расцвет жизни, и как она сейчас неподвижно освещает Тейват, так и Моракс все никак не встретит свою смерть, так и Моракс своей жизни начала уже не помнит. Остатки сознания луны конца слились с огнем, который воззвал к лекарю, что впервые провел ритуал Хомы. Луна начала, молодая луна… о ней в другой раз. Луна конца пообещала, а значит, что бы там не вообразила себе ее полоумная сестрица, обязательно воздаст долг, когда придет время. Венти, на самом деле не против умереть, если это поможет старому другу отойти на настоящий отдых, но он знает, что пока люди рождаются и стареют, а ветер разносит семена одуванчика, эхо Астарот будет жить, а Моракс кончины своей не дождется.

❀❀❀

Чжун Ли понимает, насколько изголодался, лишь когда Ху Тао начинает чувствовать себя достаточно уверенной в их тактильности. Она всегда проводила с ним грань — никаких касаний более, чем похлопать по плечу или, реже, положить ладонь на спину, между лопаток. Он видел, что Сян Лин, бывало, не слезала с ее колен часами, что Син Цю мог гулять с ней под руку почти что целый день, что даже почтенное госпожа Юнь не была против того, что ее обнимают за шею. Как выяснилось, тянущее чувство, вызванное ее излишней тактильностью, было тоской. Желанием столь обветренным, что окаменело. Ху Тао накинулась на него, как хищник, стоило дать ей добро. Оказалось, что быть жертвой ему иногда по душе. От ее прикосновений он плавится, плавится и снова плавится, пока не останется целых клеток в теле, пока он не превратится в однородный клейстер, и даже это Ху Тао умудрится расщепить, испарить, превратить в пепел, а потом и тот поджечь. Ему хочется, чтобы жар стал сильнее, каждый раз, когда она касается его щеки тыльной стороной ладони, опаляя холодом колец; когда целует, когда обнимает, когда кладет голову на плечо, когда укладывает его себе на живот, когда перебирает ему волосы… Но этого всегда мало, и он слегка боится, на самом деле, потому что сам понимает, что дает себе лишь погреться у погребального костра, а не согреться, а уж о том, чтобы позволить войти в этот огонь и позволить тому сожрать себя, речи вовсе не идет, но ему хочется-хочется-хочется, и Ху Тао не может не чувствовать какое-то глухое отчаяние, пронизывающее то, как он ее касается, потому что в момент, когда перед глазами его вот-вот и мир побелеет, она вцепляется ему в бедро до крови, готовая вот-вот и соскользнуть с его пульсирующего, разбухшего естества. Тепло ее тела воспринимается почти как должное, и когда его касается холодный воздух, Чжун Ли вздрагивает, трезвеет и враз чувствует себя неуютно, так, будто весь мир перестал быть ему домом. Он выдыхает ее имя вопросительно, с трудом разлипая веки. Сдерживаться безумно трудно, потому что он все еще чувствует мягкий, обволакивающий жар. — Эй, — говорит Ху Тао и звучит слегка хрипло сама. — Ты точно здесь? Ты точно на меня смотришь? Ее пальцы смахивают мешающиеся пряди со лба. — Что ты имеешь в виду? — обращаться друг к другу на «ты» даже в постели кажется немного неправильно. Но Ху Тао уже успела его по этому поводу искусать в самых чувствительных местах. Сейчас его волновал этот пробирающий холод и выражение ее лица, застывшее между злостью и грустью. — Я никуда не исчезну, и ты это знаешь, — ворчит она. — А цепляешься за меня так, будто ты не со мной, а с чем-то внутри меня. И я не про твою мировую колонну. Уж не знаю… слова в голову не лезут, но так противно, чтоб ты знал. В груди что-то скручивает от осознания того, что отчасти Ху Тао права. Потому что в попытках собрать губами благодатный огонь и вправду забывал иногда, что смотрит на человека. — Тем, что оставил без подходящих слов «поэтессу темных переулков», я польщен. — она пихает его в плечо, заставляя откинуться на спину, и отсюда выглядит еще более завораживающе и еще более горько. Он тянется ладонью к ее скуле, проводит по ней кончиками пальцев. — Меня и вправду уносит мыслями. Хочешь, чтобы я владел твоим вниманием безраздельно? Ху Тао хватает его за запястье, прижимает ладонь к горячей щеке; в глазах у нее почти что мрачная решимость. — Да, — говорит она, переплетая пальцы их свободных рук, и Чжун Ли не способен думать ни о чем, кроме нее, потому что она резко опускается бедрами, и он на секунду даже перестает дышать. — Я Ху Тао, владелица ритуального бюро Ваншэн, и сейчас ты смотришь на меня. Повтори. Каждый ее толчок обволакивает его почти невыносимо узко, жарко, знойно. Ее кожа и без того — сплошная печка, а сейчас Чжун Ли буквально сгорает заживо. — Ху Тао, владелица ритуального бюро Ваншэн, — его голос прерывается рычанием, которое заставляет Ху Тао сыто улыбнуться между вздохами. — Сейчас я смотрю только на тебя. — Хороший мальчик. Он бы закатил глаза на такую очевидную пошлость, если бы не пришлось их сразу же прикрыть. Ху Тао целует его, и в этом столкновении языков и рта он, стоная, достигая пика, воскресает в памяти ее улыбки, ее стихи, ее глупые шутки и ее сливы, которые прямо сейчас за окном обрамлены светом луны. И стоит ему дать поглотить себя, он согревается до самых костей. Моракс ступает в погребальный костер.