Wings for love

      Диаваль — хороший ворон.       Малефисента сказала:       — Отныне ты — мои крылья.       И Диаваль задумался над тем, как правильнее понимать эти слова. Приказ, просьбу.       Он улетал, когда янтарное солнце сменялось агатовым месяцем и возвращался ранним утром, подгадав продолжительность сна своей госпожи.       Диаваль вил гнездо из всего, что находил на болотах и за ними. Любовно укладывал ветви и травы, листья и цветы. Шире и глубже, так, чтобы было удобнее и безопаснее.       Спешил. Очень спешил устроить сюрприз и однажды увидел в гнезде спящую Малефисенту. Её поза впервые на него памяти выглядела такой расслабленной, а слух не ловил каждый лесной шорох, да так, что самому вдруг пахло угрозой извне.       Она сказала:       — Отныне ты — мои крылья.       А крылья — это безопасность.       Диаваль частенько засыпал рядом с Малефисентой, но ещё чаще — садился на ветвь исполинского древа и глядел на неё сверху вниз. Ловил шепот дыхания, поцелуи ветра, укрывавшего её с головой незримым одеялом.       Диаваль любовался темными волосами, что разливались водопадом по алебастровой коже, оскверненной двумя уродливыми шрамами на месте двух величественных крыльев. И хотел узнать, кто додумался до подобной подлости.       Она не рассказала ему всего, он сам прочел по глазам и срывам в интонации.       Госпожа любила человека, и человек любил госпожу. Человек отрезал ей крылья, напоив снадобьем, и сбежал, не решившись убить.       Пожалел? Струсил? Стыд охватил его?       — Лети и всё разузнай, Диаваль, — приказала Малефисента.       И Диаваль узнал.       Нет, в человеке не было стыда, раскаяния или любви. Диаваль сердился.       Диаваль радовался. Ведь ему не придется лгать Малефисенте о том, что она не любима, а человек по имени Стефан совершил предательство лишь за тем, чтобы стать королём.       — Отныне ты — мои крылья.       У Диаваля не было таких. Диаваль украдкой касался шрамов, будто наносил на них целебный бальзам. И представлял, как отдает Малефисенте каждое из собственных вороновых крыльев, пусть они и ничтожно малы.       В одну из подобных ночей Диаваль осознал: подошёл слишком близко. А всё потому что касание человека ощутимее птичьего. Он не мыслил ничего дурного, но в глазах Малефисенты зарделись изумрудные искры, а ладонь, венчанная бритвенно-острыми черными когтями вошла в его грудь, не касаясь. Повернулась в изящном жесте, собралась в кулак, и Диаваля скрутило от боли. Ни слуха, ни возможности дышать, а зрение спрятала непроглядная тьма. Сердце уперлось в ребра, и Диавалю хватило сил лишь на то, чтобы прижать к груди руку и… преклонить колено.       Госпожа сказала:       — Отныне ты — мои крылья.       А крылья — это клятва. И Диаваль её исполнил.

***

      Малефисента вернула крылья и улетела, оставив ему болота, ведь, наконец, обрела свою собственную стаю в общине.       Госпожа — великий Феникс. А Диаваль — хороший ворон.       Поэтому бесстрашно полетел за ней сквозь бури, всё выше к облакам, туда, где не грело солнце и царил белый туман, прячущий общее гнездовье. Диаваль искал Малефисенту, выбиваясь из сил, и люто ненавидел того жестокого крылатого воина по имени Борра, что строил ей глазки.       У Диаваля не было рогов, у Диаваля не было таких больших крыльев, что тянулись бы шлейфом за спиной. Но и они прекрасны, а ещё, он был уверен, роднее. И иссиня-черный цвет оперения украшал собой густой и чуждый туман.       Он — ворон, но никогда не искал свободы. Ради своей госпожи он готов был сидеть под сетью или закованным в цепи, даже в этом, таком нелюбимом, человеческом теле.       Уходя, Малефисента подарила ему возможность обращаться, в кого он захочет, в любое время. Но полетел он за ней на своих крыльях. Таким, каким увидел её в первый раз.       Она сказала:       — Отныне ты — мои крылья.       Крылья — это свобода, как паруса для кораблей и моряков. И он дарил её Малефисенте, будучи свободен сам только рядом с ней.       Диаваль метался по общине, таясь и теряясь в глубинах. Наблюдал, как взрослые учили детей летать, «роняя» их вниз. Видел радости первого полёта, улыбки — без клыков.       Госпожа его тоже улыбалась так — Диаваль никогда не видел подобной искренности и такого счастья в её глазах. И лишь в его груди селилась и множилась пустота — зря он сюда прилетел.       Глупый ворон, Диаваль, глупый ворон.       В общине он не нужен Малефисенте. Её место среди темных эльфов. Здесь дом, где она однажды создаст семью и будет парить высоко в поднебесье, окружённая заботой и даруя её в ответ.       Малефисента сказала:       — Отныне ты — мои крылья.       И теперь вернула ему их, обретя свои. Это он сильно ударился головой, защищая народ болот от губительного «поцелуя» красной пыли, полученной людьми из прекрасных цветов-гробоцветов, а не она, когда в первый и последний раз сказала ему, что скучала.       Диаваль любил эти цветы. И часто прилетал в глубины вересковых топей. Гробоцветы горели рубином и золотом на могилах фей, и ему казалось, что могли, преисполненные их мудрости, помочь советом в зарождающемся чувстве.       Но они молчали. И он вместе с ними.       Малефисента сказала:       — Отныне ты — мои крылья.       А крылья — это верность. И то самое не обманчивое чувство, лишь напоминающее ревность.       Оно пульсировало в висках и надрывало сердце твердя одно: «Чего ты смотришь? Рядом недруг!»       Диаваль решил, что слишком долго наблюдал беседу Малефисенты и Борра. И запустил в него кусок грязи — была такая забава на болотах. Сырая «бомбочка» из земли пересекла пространство и смачно приземлилась сопернику на лицо.       Любой бы расхохотался в голос, но перепачканный темный эльф рассвирепел и кинулся в его сторону. Диаваль едва успел принять привычный облик.       Малефисента возникла между ними. Борра осел, в его глазах прочлось искренне непонимание того, почему же он впал в такую немилость.       Диаваль не видел, но чувствовал по наполненному магией воздуху — глаза Малефисенты горели праведным гневом, будто Борра успел вспороть наглому ворону горло за этот, признаться, действительно забавный выпад.       Когда Борра удалился без слов, Малефисента, наконец, повернулась к Диавалю лицом, и он вдруг осознал, что готов совершить ещё одну глупость. И пускай она будет последней в его жизни.       — Отныне ты — мои крылья, — приказала ему Малефисента.       А крылья — это…       В следующий миг Диаваль снова принял человеческий облик и ощутил себя вором, укравшим — нет, не бриллианты, не золото, не самый редкий в мире алмаз и не силу древнего бога — один единственный поцелуй. Поцелуй той, что дороже всего вышесказанного для него.       Морально готовый к тому, что сотрётся теперь безвозвратно та грань, лежащая между ним и Малефисентой, Диаваль предвкушал, что его превратят в комара и прихлопнут.       Или нет. Позволят напиться крови, да так, чтобы лопнул сам. Но что больнее всего — сперва его оттолкнут. А если же нет, то только из вежливости, лишь бы не жалости.       Глупый. Глупый ворон.       Огонь полыхнул внутри, вырвав рваный вздох. Не в силах открыть глаза, Диаваль сосредоточился на руках госпожи, которые цепко держали его плечи. Казалось, что острые когти копошатся и с садизмом рвут плоть, но не отпускают.       Да. Действительно не отпускают.       Малефисента — великий Феникс. А Диаваль — очень глупый ворон, который готов был сгореть многократно в её пламени за каждый миг поцелуя.       Мягко отстранился, запоминая вкус желанных губ — незнакомое человеческое, но особенное чувство.       Малефисента смотрела на него крайне удивлённо. Резко выпустила из плена его плечи.       Птичьи глаза бегло высматривали что-то в его лице, а из приоткрытых кроваво-красных губ, казалось, вот-вот выскользнет ни то привычная саркастичная полушутка — полуправда, ни то проклятье.       Однажды, за одно лишь то, что коснулся шрамов на её спине, словно сотканной из чистого шелка, у него едва не вырвали когтями сердце из груди. Теперь же, думал Диаваль, Малефисента на те же когти намотает его целиком.       Но Малефисента молчала. И он вместе с ней.       А потом она медленно отвернулась.       Глупый ворон, Диаваль, глупый ворон.       Он опоздал. Оглушил. Никто никогда и представить не мог, какие чувства и к кому в нём трепетали.       — Простите, госпожа, — Диаваль склонил голову и обернулся вороном.       Он летел сквозь туман один. Никто его не преследовал, только ветер стирал следы в облаках.       Холодное пустое гнездо, которое свил для Малефисенты, находилось на том же месте, печально поблескивало гробоцветами и пахло розами.       Диаваль опустился в него и задремал, снова обернувшись человеком. Сил ни на что не осталось, даже на мысли.

***

      Листва сияла в капельках утренней росы, лениво вставало солнце над топями — всё, как всегда.       Скоро Диаваль расправит крылья, взмоет в небо, поприветствует принцессу Аврору, постучав клювом в стекло. Простите, королеву.       Диаваль открыл глаза. В черных жемчужинках зрачков читалась пустота, которой он никогда не делился, да его никто и не спрашивал. Убрал со лба чёлку, но отросшие темные пряди снова вернулись на место. Обнял себя руками — сегодня было зябко — коснулся длинных крыльев.       Позвольте, крыльев?       Он осторожно повернулся и увидел большие золотистые глаза Малефисенты. Она внимательно смотрела на него и не торопилась убирать крыло, которым его закрывала почти целиком.       — Дернешься — обращу морской свинкой, — сказала она и медленно, мило, как умела, улыбнулась.       А он, признаться, и не собирался сегодня вставать.       Диаваль — хороший ворон. А госпожа — его великий Феникс.