футболка.

У Юры в глазах — звёзды, восторг, детская наивность и непосредственность. Он смотрит вокруг с восторгом, я смотрю на него и улыбаюсь, потому что глядя на него невозможно не улыбаться, потому что он сам постоянно улыбается, и смеяться перестать невозможно, и сам он смеётся, запрокидывая голову с бритыми висками, ужасная прическа, но сейчас — самая лучшая. Мы бежим по берегу, где никогда не были, он опять в зачуханной серой футболке, на удивление, самой мягкой на свете, а ещё мягче объятия, когда в этой футболке он говорит, что любит, даже когда я никак не заслуживал его любви, и мне тепло, и я начинаю глупо, по-детски смеяться. А ему моя улыбка нравится, а своя — не очень, но он не заостряет внимание, машет на это рукой и снова смеётся, этот человек не может не смеяться, не может не махать рукой в камеру с самым довольным выражением лица на земле. И глаза его, будучи карими, отливают другими цветами, мои так не умеют, мои лишь уходят в глубокий чёрный, оставляя на поверхности блик света. А ему нравятся мои татуировки, и он начинает рассматривать их, как ребёнок, водя пальцами по цветным линиям, раз за разом проводя по кресту на локте, обнимая, уходя в какую-то жуткую сентиментальность, а я и не против, сейчас — я не против, сейчас мне чуть больше двадцати, и сердце моё ещё не стало жёстче и черствее, и жизнь ещё не стала сложной, и мы с ним ещё не стали старше. Мы станем, мы обязательно станем, появятся новые темы для обсуждения, появятся новые проблемы, а сейчас мы — дети, и нам хорошо, и нам радостно абсолютно без причины, и нам весело абсолютно без причины. Северный ветер треплет ткань футболки, но не пробирает насквозь, нет — тепло, бесконечно тепло. На море штиль, волны касаются кожи нежно, будто боязно. По небу разливается розовым закат, и честно, я не видел в жизни ничего красивее. Юра дурачится, и я дурачусь. Сейчас — можно. Сейчас — свободно. Юре так интересен мир, он смотрит вокруг широким, детским взглядом, и несмотря на черноту и пошлость шуток, в душе его — свет. И в моей душе он видит свет несмотря ни на что. Говорит о таком прямо, и о чувствах с эмоциями говорит прямо, да и вообще в любом разговоре он говорит все как есть. Я так не умею, и это в нем мне нравится, даже когда я саркастично закатываю глаза в ответ на очередной выпад или прилив нежности. Он наблюдает за птицами, рассуждая, куда они улетают, а я на них не смотрю даже, и раздражаюсь, потому что нам надо закончить видос; но глубоко внутри это любопытство и интерес к миру меня восхищает, и я его люблю. Я все в нем люблю как в самом дорогом друге, в том, кто согласится идти со мной куда угодно и когда угодно. Я нервничал немного, предлагая вписаться в авантюру с каналом, боялся реакции. А он согласился, даже не зная, на что. Безоговорочно мне верит, и мне это ценно, хоть я об этом и не скажу никогда. Я люблю даже когда он мерзкий, когда обсуждает непристойности, вставляет неуместные истории и вытирает руки об футболку, довольно жуя что-то. «Простите, Юра просто животное», — говорю я в кадр, зная, что это животное — самый верный и добрый пёс, золотистый ретривер. И он не обижается, лишь добавляет: «Все мы животные, но я — в большей степени». Потому что все понимает. Я люблю, что мы друг друга понимаем. На сердце такая легкость, что пора бы заподозрить неладное. Но не сейчас. Сейчас наши мысли чисты и молчание говорит обо всем, молчание пропитано любовью. Мы устали бежать. Сидим на берегу, пытаясь заглянуть за горизонт. Не получается, но Юра старается изо всех сил. Загребаю рукой песок и вижу, как он растворяется в моих руках. И всё вокруг растворяется. И я растворяюсь. И я... Просыпаюсь. Я просыпаюсь. Я просыпаюсь, мне двадцать шесть, и мы больше не дети. И никогда ими не станем. Никогда больше мы ими не станем. Хорошо, что мы хотя бы ими были. Я тру лицо руками, смывая с себя непонятно откуда взявшееся чувство горечи и тоски. Всё хорошо, просто мы стали старше. И я, и ты. Море осталось во сне. И наша юность, наша светлая юность. "ты в своей серой футболке, плечом чувствую мягкий хлопок мягче только объятия твои"